Andrew Лебедев - Все голубые фишки Страница 41

Захмелевший после трех рюмок, нагулявшийся по Питеру, Летягин умильно любовался Олечкой. Любовался, забыв, что пялиться, тем более в упор, просто неприлично.

А Олечка, подперши подбородок кулачком, как бы и не замечала того, что провинциальный Летягин так и ест ее глазами.

– Итак, литератор, имеет он системное образование, или нет – хоть бы и из чисто практического читательского опыта своего, полагает, что писать нынче можно и, главное, модно, – продолжал чревовещать критик Баринов, – в эклектическом смешении стилей, что самиздатовский культуролог Шленский рассматривает под понятием некоего "постъ-модернизьма". Живой классик Битов по поводу этого постъ-модернизьма говорил, что сие есть химера, как химерично его определение этого явления, подобно метафизике Платона (все что не физика), так и у Битова, когда он читал лекции в Массачуссетсе: "постмодернизм – это те формы, к которым ранее в литературе не прибегали"…

Итак, роман Улицкой – это явное новомодное смешение стилей, и как сказал один известный московский критик,

" в "Казусе Кукоцкого" это сильно ощущается то, что по специальности своей, Улицкая – генетик.. Роман получился странным гибридом, скрещением каких-нибудь мутировавших "Будденброков" чуть ли не с Пелевиным.

Когда принесенную водку выпили, Оля достала из старинного буфета еще фиолетовый графинчик с какой-то домашней настойкой.

– Ну, я вижу, вы тут снюхались, – сказал вдруг Баринов и засобирался.

– Я тоже пойду, – сказал было Летягин.

– Куда ты пойдешь! – одернул его Баринов, и обращаясь к хозяйке, сказал, – Ольга, приюти этого жалкого бездомного провинциала, плиз. …

Эта ночь была самой лучшей в жизни Летягина.

И даже то обстоятельство, что под утро ему очень хотелось в туалет, но он стеснялся пойти по длинному коридору коммуналки, опасаясь столкнуться там с соседями Ольги, даже это обстоятельство не могло испортить этой ночи.

Именно из таких лоскутков складывается жизнь, думал Летягин, трясясь в купейном вагоне поезда Петербург-Красноярск.

Оля пошла провожать его.

Они постояли на перроне.

Она дежурно поцеловала его мягкими губами и сказала, – звони. …. … ….

Мэлс Хамданов теперь был бригадиром проходчиков.

Его смена – Аба Елеусизов, Бэн Алишеров, Хамзан Дехканов, все кто работал на строительстве дома номер сорок по Сиреневой Тишани, теперь стали проходчиками. И брат Исы Шевлохова – Ахмед из Пянджа приехал. Тоже был теперь в их бригаде.

Работа по сравнению с той, что была на строительстве дома – более грязная.

Но денежная.

А это было важнее.

В глубоком котловане, отгороженном от нависшего над ним грунта стеною из стальных шпунтин, механики собирали теперь огромный цилиндр горнопроходческого щита.

Вот соберут, и двинется этот щит вперед, вгрызаясь в породу, отталкиваясь домкратами от бетонных тюбингов. А Мэлс и его люди будут там – внутри этого щита – двигаться вперед метр за метром вгрызаясь в дно реки Каменки, покуда не выйдут на той стороне точно в таком же котловане.

– А вода не прорвет? – с опаской глядя на котлован и на широкую реку, что была буквально в ста шагах, спросил Алишеров.

– Нет, не прорвет, они весь грунт вокруг котлована жидким азотом проморозили, там не земля теперь, а лёд, – пояснил бригадир.

– А когда под дном реки будем, не прорвет? – опасливо поинтересовался Декханов.

– Нет, не прорвет, – успокоил земляков Мэлс, – мы под давлением сжатого воздуха работать будем, это называется проходка под кессоном.

– А это не вредно? – спросил Алишеров, – какое давление там?

– Давление до двух атмосфер, – сказал Мэлс, – и если правильно соблюдать меры безопасности, если сразу не раскессониваться, то никакого вреда.

– А я слыхал, после этого кессона кости все ломает, – сказал Деккханов.

– Правильно, белый человек на такой работа не пойдет, – вздохнув, сказал Елеусизов, – наш брат черножопый на такой работа идет.

– Кому не нравится, тот может домой ехать, – оборвал разговоры Мэлс, – мы и тут найдем с кем бригаду сколотить, только свистни… …

В бригаду пришел работать и белый человек.

И не просто белый человек.

Сын управляющего трестом Универсал – Евгений Игоревич Богуш.

А просто – Жека.

Жеку поставили на самую простую работу – откатчиком. На электровоз.

Но зато и на самую вредную.

Почему самую вредную?

Потому что приходилось порой за смену несколько раз шлюзоваться.

Вся то бригада вместе с Мэлсом один раз проходила шлюзовую туда – на щит, и потом один раз обратно – "на гора".

А откатчику иногда приходилось делать это и по нескольку раз.

Давление в кессоне было вообще то не ахти каким и большим, покуда не дошли до середины дна реки, манометры в шлюзовой показывали "полторашку". Но тем не менее, по технике безопасности, закессониванеие и раскессонивание людей в шлюзовой должно было занимать не менее сорока минут. Однако Мэлс, который обычно становился к вентилям, не давал своим работягам особо расслабляться, и едва те успевали выкурить по сигарете, пшикал воздухом высокого давления, либо стравливая его при выходе из кессона, либо нагнетая, если бригада выходила на дневную поверхность. Бывало Мэлс как пшикнет вентилем, и только туман встает…

Красота! И в ушах звон и ничего не слыхать.

Мэлс говорил, – нечего рассиживаться попусту, айда на щит, работать надо. Вот и успевали в раскессонке только по сигаретке выкурить вместо сорока положенных минут. А сигарета под высоким давлением горела как порохом начиненная. В три затяжки улетала. Про то, что потом это аукнется болезнями позвоночника, суставов и страшными головными болями, никто не думал. Но то были ребята со щита, которые проходили шлюзовую камеру только два раза за смену. А вот откатчику на электровозе – иной раз приходилось всю смену шлюзоваться туда и обратно.

По технике безопасности электровозников-откатчиков было два.

Один загонял состав с вагонетеками в шлюз с одной стороны, закрывал затворы и ждал, покуда с другой стороны шлюза его коллега выкатит состав с породой и закатит другой с порожняком.

Таким образом, в шлюзе происходил обмен составами вагонеток и перепады давления испытывали только железки. Люде же, оставались каждый со своей стороны – один откатчик на стороне высокого давления, другой со стороны низкого… Но так было на бумаге. А на самом деле случалось, что вместо двух электровозников на смену выходил один…

И что тогда?

Работу щита останавливать?

Нет…

Тогда откатчику то и приходилось шлюзоваться вместе с железными вагонетками – туда и сюда по восемь, а то и по десять раз за смену.

Шесть составов породы со щита на гора, и шесть составов порожняка на щит… И это еще не все… Потом два полных кольца железобетонных тюбингов, это еще четыре состава… Да три или четыре вагонетки с бетоном на всякую ерунду, да еще пиломатериалы, да еще цемент для нагнетания за тюбинговую обделку… Вот, бывало что и все шестнадцать ходок за смену получались.

Башка трещала, уши ломило от перепадов давления. Глаза болели и кровью наливались.

Но что поделаешь!

Мэлс был жесток.

Чуть что – в зубы.

Как говорил сам бригадир, – Аллах высоко, Богуш далеко, а папа- Мэлс тут под землей, с шайтаном рядом.

Вот папашей Жеки Богуша теперь на какое то время и стал не биологический его отец – управляющий треста Универсал, а простой как три рубля жестокий таджик.

Водку в бригаде не пили.

Жевали вместо водки насвай, да еще курили дурь.

Травы было предостаточно, больше чем в иных питерских дискотеках.

Дурь с насваем привозили из дому вновь прибывавшие на стройку рабочие, или те, кто ездил домой на побывку. Или родственники иногда приезжали навестить – к кому жена, к кому старый бабай – отец.

Жека много узнал за эти пол-года, что проработал здесь на тоннеле.

Больше, чем за полтора года в Питере.

Жизнь здесь, среди работяг, конечно самым сильным образом отличалась от той – богемной университетско-клубной ночной дискотечной жизни. Но Жека не мог определенно сказать, что эта жизнь теперь была хуже той. И тем более не стал бы грешить перед истиной в том её аспекте, что по жизненной ценности, та школа, что он теперь прошел здесь среди рабочих, была в тысячу раз ценнее той, что осталась в далеком холодном Сенкт-Петербурге.

Заводили здесь разговоры и о самом щекотливом.

– А что, Жека, правда говорят, будто в Питере все артисты и вообще все богатые мужики педерасты? – заговорщицки подмигивая своим товарищам, спрашивал бородатый Аба Елеусизов.

Жека давно усвоил, что высокомерное отношение к товарищам здесь не проходило.

Если хочешь быть принятым в число своих, значит надо отвечать на шутки шутками и не заноситься.

А быть чужим среди товарищей по работе, тем более, по такой тяжелой и опасной работе – было недопустимо.

– Ну, не все, но многие, – отвечал Жека.