София Блейк - Шлюха. Любимая Страница 41

Именно такой душ обрушился на рыжую шевелюру Эдика, когда сразу несколько работниц дали на него показания. Им пообещали временный вид на жительство в Германии, если они сольют всех, кто когда–либо брал у них деньги, привез в Европу, трахал бесплатно…

Словом, на Западе начиналась новая эра, которая проходит под знаком борьбы за женские права. Я и сама поддержала бы эту кампанию обеими руками, если бы речь шла о невинных девушках, вовлекаемых в сети коварных торговцев людьми, совратителей несовершеннолетних, насильников и садистов.

Но как смешно было смотреть на всех этих прожженных шлюх, которые хлопали ресничками перед телекамерами и заверяли, что приехали работать горничными и официантками. Большинство из них трахалось за деньги и просто за спасибо с любым украинским таксистом, русским ментом, молдавским таможенником, трахались бесплатно с пятнадцати лет после дискотек, и после этого, сделав по три-четыре аборта, переболев парой-тройкой венерических заболеваний, слёзно упрашивали какого–нибудь сутенера забрать ее на работу в Европу. И теперь они этого же сутенера на голубом глазу сажали в тюрьму, чтобы самим остаться в сытой и наивной стране, где можно изображать бедных, но честных леди — жертв сексуального рабства.

Поскольку мое пребывание в Германии было вполне легальным, мне удалось записаться на свидание с Эдиком. Теперь это был совершенно другой человек, и общение с ним в присутствии полицейского оказалось настолько тягостным для меня, что я пожалела о своем решении проявить сочувствие к этому пропащему человеку. Трое девушек дали на него показания, и Эдик раскручивался лет на пятнадцать. Убийца, если докажет, что действовал в состоянии аффекта, получает значительно меньше. А Эдик, если задуматься, никому не причинял вреда. Закон суров, но это закон, вещали древние римляне. Что тут добавить?

Далеко не все наши работницы прельстились сладкой германской жизнью. Теперь те, кто молчал и не сотрудничал со следствием, ожидали депортации в свои страны, как мы с Сабриной, то есть, Таней Масловой, много лет назад. Среди ожидающих под сводами женской депортационной тюрьмы была и Салли. Я конечно же пришла к ней на свидание, привезла два чемодана ее вещей для камеры хранения, набрала в тюремном автомате печенья, соков и шоколада на всю мелочь, которая у меня была (Эдику я накупила сигарет, но тогда я еще не знала об автоматах, а теперь запаслась мелочью где–то на полкило).

— Ты бы могла выйти отсюда, если бы сдала им Рустема, — сказала я.

— Перестань об этом, — испуганно произнесла Салли, оглядываясь на полицейского, который обязательно присутствовал в комнате для свиданий.

— Ты совершаешь глупость, — с сожалением сказала я. — Могу поспорить, что его уже давно нет в Германии, так что ты бы ничем не рисковала.

— А вдруг он здесь?

— Разве Рустем похож на идиота?

— В тюрьме сидят не одни идиоты, — возразила Салли, и мне было тяжело отрицать справедливость ее слов.

Поскольку китаянке не грозил тюремный срок, на ней не лежала печать обреченности, поразившая меня при свидании с Эдиком, и общение с ней далось мне просто и легко. Мы договорились созваниваться и переписываться в будущем, и после этого больше ничего не удерживало меня в Кёльне.

Признаться, Германия как–то до сих пор ассоциируется у меня с тюрьмами или близостью таковых. Такое впечатление об этой стране конечно же несправедливо, да только я здесь пишу не объективный отчет о путешествии, а правду о своей жизни. Поэтому, надеюсь, вы поймете меня, когда я скажу, что вечером этого же дня, вручив хозяйке ключи от квартиры, села за руль и пересекла бельгийскую границу сразу за Аахеном. Вновь на душе моей было пусто и легко, а впереди раскинулась настоящая Западная Европа.

Немецкие указатели сменились на французские, пейзажи тоже неуловимо поменялись, и я чувствовала себя счастливой, углубляясь в страну, ни один житель которой даже не подозревал о моем существовании.

Я проехала Льеж в сумерках, и дорога теперь казалась мне уже не столь привлекательной, сказывалась и усталость после дня сборов и хлопот. Заправляя машину, я зашла в магазинчик, совмещенный с придорожным кафе, купила минеральной воды, сняла с полки атлас дорог. Оказывается, передо мной лежала дорожная развилка: южная трасса через Немур и Монс уходила во Францию и вела до самого Парижа, средняя через Брюссель вела к морю, а северная шла до Антверпена и далее уходила в Голландию на Роттердам.

Самое время задуматься. Я всю жизнь мечтала побывать в Париже, и теперь до него оставалось часов восемь-десять езды. Также меня влекло и к морю, которым как бы заканчивалось мое стремление на запад. Северная дорога тоже могла привести к морю, пусть и на час-другой позже, но, помимо этого, она оставляла возможность направиться в Роттердам, где я могла бы встретиться с Эриком.

Я глубоко вздохнула и поехала на север. Наступала летняя ночь, шоссе вело меня сквозь леса, покрывающие Арденнские холмы, и ночные насекомые десятками находили смерть на лобовом стекле «Фольксвагена», отчего обзор вскоре совсем испортился — не помогали и дворники вкупе с омывателем стекол. Немного не доехав до Антверпена, я остановилась в придорожном мотеле и уснула без снов, без забот, и без мыслей о будущем.

Проснулась, как новорожденная, от солнечных зайчиков, играющих на стене. Я так устала накануне, что даже не задернула шторы. Широкое окно находилось рядом с кроватью. Я подошла к нему и выглянула в лес, полный птичьего гама, летнего тепла, утренней свежести. Метрах в пятнадцати от меня, у ближайшего дерева стоял маленький олень и что–то жевал. Это был такой же лиственный лес, как и у меня на родине, только никто не привязывал здесь к березам банок, чтобы набрать сок, и уж тем более, никто здесь не ссал в эти банки. И мне захотелось вдруг поплакать, уткнувшись в подушку, но я пересилила это желание, собралась, позавтракала — и направилась в Антверпен.

Мировая столица бриллиантов была солидной и неторопливой. Могла себе позволить неторопливость и я. Так впервые я начала знакомство с чужим городом без мыслей о продажном сексе и поисков работы. Чудо, как это было хорошо — рассматривать полотна Рубенса в музее, а потом обедать, выбирая мидий из чугунка, запивать их местным бочковым пивом.

Пройдясь по центру, я поселилась в гостинице, вполне приличной, но и не слишком крутой — как раз такой, чтобы из нее хотелось выйти в город, но было бы приятно возвращаться ночевать.

Вечер был ленивый и теплый, каким он и должен быть в июле.

Интересно, найду я здесь какой–нибудь ночной клуб, или уютный бордельчик, вяло пронеслось в голове. Мысль о проституции не показалась дикой — опять я знала, что, если перестану искать это дежа вю, то распрощаюсь с молодостью… Когда–то казалось все это гадким, и я насиловала себя, принуждая заниматься этим, теперь же времена изменились, и места, да и я сама.

Что бы там ни было, но работать на Западе было куда как легче и приятнее, чем в России: клиенты почти никогда не проявляли тяги к насилию, предпочитая, чтобы больно делали им. От них обычно пахло одеколоном, а не потом, и почти никто даже не заикался насчет того, чтобы заниматься чем бы то ни было без презерватива.

Я вышла на набережную Шельды, которая лишь немногим уступала по ширине Рейну у Дюссельдорфа. Противоположный берег был размыт сумерками, но дальше по течению на нем проступали силуэты доков и морских кранов. Порт работал и ночью — во всяком случае, прожектора погрузочных площадок горели ярким синеватым светом. А на стороне центра, где я шла вдоль берега, таилась своя ночная жизнь: здесь располагался квартал красных фонарей.

Впервые в жизни я оказалась в таком месте, до этого мне только приходилось слышать разговоры своих продвинутых коллег о подобных вещах. Еще я где–то читала про знаменитый квартал в Амстердаме и Риппербан в Гамбурге. Но все это было абстрактно и не со мной. А теперь я зачарованно двигалась вдоль ряда обычных домов, где в окнах стояли и сидели женщины в самых вызывающих нарядах. Вместе со мной вдоль улицы, уходящей от реки, прогуливались мужики, молодые и не очень, и я с запозданием заметила, что являюсь единственной в своем роде, среди стада озабоченных самцов. Впрочем, никто на меня не косился — кому там какое дело до моей ориентации — а тут еще медленно проехал мотоцикл с седым полицейским в красивой униформе, так что ощущение безопасности было здесь полным, и я продолжала гулять, наблюдая со стороны за коллегами.

Сказать, что все они были некрасивы, было бы неверно — среди них попались две вполне симпатичные девушки, правда с какими–то мертвыми глазами. Но большинство, уверяю вас, в Москве вряд ли прокормилось бы и на Ленинградке. А уж к Тверской их не подпустили бы и на пушечный выстрел. Стало обидно, что наши девчонки у себя дома, в провинциальной России ценятся по пятерке пучок, а здесь эти размалеванные жабы сидят за витринами, будто принцессы на выданье, и заработкам ихним позавидовал бы любой брянский инженер, или педиатр из Вятки.