Юрий Слепухин - Джоанна Аларика Страница 41

— Хорошо, сестра Агирре, я постараюсь. Автоклав можно открывать через десять минут…

Девочке было четыре года, и она была похожа на обезьянку. Джоанне еще не приходилось видеть такого некрасивого и такого жалкого ребенка. Может быть, именно потому все ее усилия успокоить маленькую Асунсьон ни к чему не приводили: успокаивающий прежде всего должен быть сам спокоен и говорить спокойным тоном, а Джоанна была недалека от истерики, и разрывающая сердце жалость к этой маленькой некрасивой обезьянке могла каждую секунду оказаться последней каплей.

Умершая женщина была, по-видимому, женой какого-нибудь пеона с банановой плантации. Эти ладинос имеют иногда большой, иногда меньший процент индейской крови; в маленькой Асунсьон индейская кровь явно преобладала. У девочки были очень жесткие черные волосы, выступающие надбровные дуги и очень смуглый цвет личика, которое теперь еще больше потемнело от беспрерывного крика. Кроме того, во всем ее рахитичном тельце с худенькими кривыми ножками и вздутым животом явно сказывалось и другое — неизгладимая, как проклятие, печать рабского труда и нищеты из поколения в поколение, печать изнурительной четырнадцатичасовой работы на банановых плантациях «жаркой зоны», печать вечного недоедания и запущенных, ставших уже хроническими болезней.

Устав носить на руках, Джоанна уложила девочку на постель и сама прилегла рядом, прижимая ее к груди и продолжая уговаривать вздрагивающим голосом:

— Ну, успокойся, моя маленькая, не нужно плакать… Не нужно, твоя мамита скоро придет. Она пошла купить тебе всяких хороших вещей, понимаешь? Ну, не плачь, будь хорошей девочкой, Асунсьон, не нужно, ну, понимаешь, не нужно, я прошу тебя! Не плачь; скоро придет твоя мамита… Что бы ты хотела, чтобы она тебе принесла, а? Ну скажи мне, маленькая, мы напишем мамите письмо, понимаешь? И если она сама задержится, то ты получишь все это по почте… Знаешь, приедет такое авто, загудит: «Ту-ту-ту-у!» — и дядя отдаст тебе посылку от мамиты. Асунсьон, я тебя очень прошу, не нужно плакать… Праведное небо, ну что я буду делать с этим ребенком!

Джоанна всхлипнула и утерла слезы рукавом халата. Асунсьон продолжала кричать надрываясь. Джоанна встала, опять взяла ее на руки и опять принялась ходить взад-вперед по комнате, укачивая девочку и сквозь слезы тихонько напевая колыбельную песенку, которую в детстве слышала от няньки Селестины. Хотя и маленькая не по возрасту, девочка все же была достаточно тяжелой, и у Джоанны уже болели руки и мучительно ломило спину, но она упорно продолжала ходить по комнатке, обгоняемая собственной тенью, мечущейся по стенам.

— В чем дело, Джоан? — строго спросила мисс Холт, появляясь на пороге. — Вот уже час, как я слышу этот крик. Почему девочка до сих пор плачет?

От этого вопроса, заданного обычным для старшей сестры холодно-бесстрастным тоном, Джоанна вдруг потеряла остатки самообладания.

— Почему? Вы спрашиваете, «почему», мисс Холт? — крикнула она, останавливаясь перед начальницей. — О’кэй, я вам отвечу, если вы сами еще не догадались! Ваши «бравые парни из воздушных сил» сожгли напалмом ее мать! Конечно, девочка не знает такой подробности, иначе она бы не плакала! Она гордилась бы, что ее мать убита бомбой, сделанной в Соединенных Штатах! И вы тоже можете гордиться, мисс Холт, еще одной великой победой американской демократии! Можете радоваться!

Даже в тусклом свете керосиновой лампочки она увидела, как лицо мисс Холт пошло красными пятнами.

— Дайте сюда ребенка, — тем же сухим тоном приказала старшая сестра.

Взяв девочку, она принялась ходить по комнате, нашептывая ей что-то на ухо и не обращая внимания на Джоанну, оставшуюся стоять на том же месте. Не прошло и двух минут, как Асунсьон начала успокаиваться и вскоре совсем затихла, очевидно уснув. Походив еще минут пять, мисс Холт осторожно уложила ее на постель и прикрыла простыней.

— Прежде чем выходить замуж, миссис Асеведо, — сказала она холодно, не глядя на Джоанну, — вам следовало бы научиться обращению с детьми. Что касается ваших последних слов, то, поскольку вы затронули эту тему, я должна сказать вам, что в тот день, когда ваша страна подверглась агрессии, я отказалась от североамериканского подданства, вернув свой паспорт консулу США в Гватемала-Сити… Вместе с военной медалью, которую я получила в Арденнах в сорок пятом году.

Пройдя мимо Джоанны, как проходят мимо пустого места, она подошла к двери и, уже выходя в коридор, добавила не оборачиваясь:

— Вы первый человек, кому я об этом рассказала, и сейчас совершенно не уверена, что поступила правильно. Вы этого просто не заслуживаете, миссис Асеведо…

Глава 7

Самолеты — три «тандерболта» без опознавательных знаков и номеров — со свистящим ревом прошли над самыми деревьями, высыпав вдоль полотна узкоколейки серию осколочных сорока-фунтовок. Когда отгремели взрывы и сверху перестали падать комья грязи и срезанные осколками ветки, Мигель поднял голову и огляделся. На этот раз, кажется, все сошло благополучно. Впереди, по ту сторону полотна, продолжал гореть подожженный утром тяжелый вездеход инсургентов: верх его уже выгорел, теперь занялись толстые рубчатые баллоны на всех шести колесах, отравляя удушливым чадом и без того тяжелый, неподвижный воздух этой заболоченной низины.

Мигель откинулся на спину в своей ямке, где на дне уже начала скапливаться сильно пахнущая болотом вода, и снова прижал к щеке горячую и скользкую от пота коробку радиофона.

— Оцелот-два вызывает Пуму, — хрипло заговорил он, настороженно глядя в небо, в сотый раз с терпеливым отчаянием повторяя одно и то же. — Оцелот-два вызывает Пуму, Оцелот-два вызывает Пуму, подтвердите слышимость, Пума, Пума, подтвердите слышимость Оцелота-два, говорит Оцелот-два, подтвердите слышимость, конец передачи…

Он щелкнул тумблером перехода на прием, над ухом у него что-то тихонько зашумело, запищало, стало посвистывать тоненько, словно издеваясь. Он вслушивался, приоткрыв от напряжения рот. От Пумы не было ни слова. Или там что-то случилось, или эта чертова коробка уже никуда не годится. Может, село питание?

Сдвинув каску, он вытер заливающий глаза пот, размазав по лицу грязь, и с отвращением покосился на зеленый пластмассовый ящичек, похожий на большой пенал с вделанной в него телефонной трубкой и торчащим вверх гибким прутиком антенны, — американский полевой «Токи-Уоки» выпуска 1943 года. До сих пор эта реликвия работала совсем не плохо, что же с ней стало теперь, будь она трижды проклята!..

Самолеты снова вернулись, сделали еще один заход, прочесали джунгли из пулеметов. Потом они забрали круто вверх и ушли на юг, к гондурасской границе, до которой было отсюда ровно тридцать пять километров. Мигель встал на колени, грязным носовым платком протер стекла бинокля и еще раз внимательно осмотрел зеленую стену зарослей по ту сторону узкоколейки. Там по-прежнему не было никакого движения. Трупы инсургентов, убитых вовремя утренней атаки, лежали в тех же позах, будто большие изломанные куклы. Один, в широкополой техасской шляпе, висел на спутанных лианах, уронив руки до самой земли, — издали его можно было принять за пьяного, навалившегося на изгородь. Не было ни малейшего ветерка, и дым от горящего «доджа» стоял в чаше неподвижным синевато-серым облаком, медленно просачиваясь вверх и в стороны.

— Капрал Гутьеррес! — не оборачиваясь, позвал Мигель.

Сзади послышались чавкающие по грязи шаги. Толстый капрал, сдержанно чертыхаясь, подошел к ямке командира и присел на корточки, свертывая сигарету.

— Слушаю, мой сублейтенант, — сказал он ворчливо, старательно зализывая кромку листка.

— Там все тихо, капрал, — сказал Мигель, взяв протянутый ему кисет и кивнув в сторону дороги. — И вообще, как понимать эту бомбежку? Вряд ли авиация стала бы крошить своих… Скорее всего, они отошли и уже потом вызвали сюда самолеты. А?

Глянув на капрала, он стал вертеть сигарету. Толстяк закурил и задумчиво разгладил усы.

— С вашего позволения, мой сублейтенанг, я бы здесь больше не оставался, — сказал он. — Повторять атаку на прежнем месте они не станут, это не в их правилах. А самолеты могут вернуться. И мне бы чертовски не хотелось, чтобы они вернулись с напалмовыми бомбами.

Мигель ничего не ответил. Табак у него рассыпался, он выругался сквозь зубы и принялся свертывать заново. Выждав, когда сублейтенант взял сигарету в рот, капрал поднес ему зажигалку. Мигель закурил и снова утер рукавом мокрое от пота лицо.

— Раневых четырнадцать? — спросил он сквозь зубы.

— Четырнадцать, мой сублейтенант. И трое из них не смогут идти сами.

— Ч-черт, если бы хоть связь была… вы в радио не разбираетесь, капрал?