Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью Страница 41

Светлая беспричинная радость стала греть его сердце. И от девушки ушел, и от волка, и от лисы. Молодой, вольный, какое счастье! Ни под кого не надо подстраиваться. Нет, безответственность — это плохо. Но хоть иногда можно же стать беспечным и юным!

Недели через две он получил письмо от Подмухина. «Восхищен твоим поведением. Варя мне все рассказала. По привычке устроила разнос, стравливала с тобой. Чем-то ты ее здорово задел. Сравнения не в мою пользу. Давай-ка, бери командировку и приезжай. Вам надо с ней поговорить. Или отпуск. Обратную дорогу мы с Эммой возместим. Твой Витька.

Иван! Сукин ты сын! Ты, оказывается, половой гигант! Как тебе удалось поставить такой рекорд? Это кама-сутра, что ли? Представишь мне полный отчет о той ночи!»

Нет, он совершенно несносен, Витька! Почему с утра, если это длилось всю ночь! Телкову было приятно думать о друге, вспоминать ситуации, в которые тот попадал. И всегда девушки, девушки на сессии. «Иван, женись на Ирочке, я заклинаю!» В их любимом кафе «Пингвин» Витек уговаривал не дать пропасть то одной, то другой ценной «кадре». Где теперь эта Ирочка? Людочка, Мусенька? А как любил Витек поболеть в гостиничном номере! Тумбочка, уставленная лекарствами, и названия их произносятся на французский манер: «Сэдуксэн». Надо встретиться. Телков попросил маму уложить чемодан и написал заявление. Осталось завершить текущее задание и купить билет.

И тут Иван достал из почтового ящика телеграмму: «Встречай Ирочку…»

Ну, Витька, все-таки решил ты воспитать из меня крутого бабника. Энергично действуешь. Мне бы твой темперамент! Ничего, не боги горшки обжигают. Когда, стало быть, Ирочка приезжает? Надо достать ей цветов — у Сони! Однако уже через минуту он мчался на телеграф, сочиняя на ходу ответ Витьке: «Пошел ты в ЖОПУ здесь своих как грязи».

— Замените слово, — сказала телеграфистка. — Я не могу это передать. У нас инструкция.

— Да вы не волнуйтесь, это аббревиатура. Железное Общество Приятных Универсалов, — соврал Телков. — Кстати, что вы делаете вечером?

— А вам-то какое дело?

Была бы честь предложена, подумалось Телкову. Телефон Ольги долго не отвечал.

— Алло? Это кама-сутра? С вами говорит половой гигант Телков. Я тебя жду у фонтана. И не думай финтить. А то укушу.

РАССКАЗЫ

Моя беда, моя вина

— Слышала уже, что третий раз звоните. Эти папаши с ума страгиваются, будто сами рожают. Погодите, говорю. Ее врач смотрит. Обход, говорю. Как фамилия? Лепешкин? Поищу я, поищу.

Петр Игнатьевич Лепешкин, двадцати шести лет от роду, инженер отдела техники безопасности на крупном заводе, держал телефонную трубку возле уха и поглядывал на коллег, толковавших о происшествии на стройке. Крановщица задела железобетонной балкой шлакоблок, тот сорвался и на голову студента. Летом дело было, а теперь суд состоялся. Прораб алименты будет платить студенту, пока тот не выздоровеет. Может быть, всю жизнь.

— Почему не крановщица? — спрашивает Лепешкин, но ответа не слышит, потому что больница отвечает по телефону.

— Лепешкин? Будет говорить врач.

В трубке раздался грохот, затем резковатый, хорошо поставленный голос оглушил его:

— Лепешкин? Вы меня слушаете? Вы только не… Вы знаете… Ваша дочь сегодня умерла в шесть тридцать. Алё! Ничего не поделаешь. Что молчите?

— Да, хорошо. — Лепешкин положил трубку и замер, уставившись в плакат «Под стрелой и грузом не стоять!»

— Так вот, Петр Игнатьевич, вы не дослушали: прораб инструктаж не провел. Он и отвечает на полную катушку. Тут дело такое, что виноватого найти нужно. Найдут, не беспокойтесь. Кстати, вам в четырнадцатый цех идти — станок там привезли новый и…

— Извините, Сергей Борисович, — перебил Лепешкин. — У меня, знаете ли, дочь умерла…

— Да? Только без паники. В цех я сам пойду. Занимайтесь своими делами. Что надо, так не стесняйтесь, поможем.

Пока Лепешкин не работал в этом отделе, вести о различного рода чрезвычайных происшествиях доходили до него редко и в сглаженном и исправленном виде, не производя внутреннего потрясения. Перейдя в отдел, он поразился количеству несчастных случаев, сопереживал, отчаивался. Потом научился гневаться на тех, кто попадал во всякие передряги. Растяпы. Ведь стоит не нарушать инструкции, и безопасность обеспечена. Конечно, прораб виноват, крановщица не святая, но и студент — он-то куда смотрел? Надо хоть немного думать…

Этой спасительной позиции научил его Сергей Борисович: «А иначе ты у меня живо спятишь. И я буду виноват, что не уберег. Главное, без паники»…

Узнав о смерти дочери, Лепешкин стал убеждать себя не под даваться. И это ему удалось сделать без усилий.

«Что же так-то? Неужели я такой пень бесчувственный?» — подумал Лепешкин. Он попытался поставить себя на место бедного студента и тотчас почувствовал свист падающего камня и голову в плечи втянул. А вот дочку мертвой представить не смог. «Так я и живую не видел», — объяснил себе этот факт Лепешкин.

А Ольга что же? Не видела? Он достал записку жены и стал перечитывать на морозе возле автобусной остановки.

Я же родила и не видела ее, сразу уснула. Видела только что-то темное и синенькое, не дали рассмотреть. Мне сказали, что я потеряла много крови и нужно отдыхать, спать побольше, а дочку не покажут, не положено. Через сутки принесут кормить. Это называется прикладывать к груди. Они когда родятся, это для них такой великий труд, что они очень утомляются и должны спать.

Взрослые тоже ведь, если намаются, об еде не думают, а лишь до постели добраться.

Я дала ей костей, и крови, и мышц, я дала ей мозг, чтобы она была умненькая девочка. И хочу, чтобы она была умненькая. Конечно, она будет сначала глупышка, но потом поумнеет. Я создавала ее и не знала, что получится…

Если жена еще не знает, то с его неурочным приходом насторожится. Правда, она ставит ему в укор других мужчин, которые являются по два, а то и по три раза на дню, приносят женам какие-то немыслимые банано-апельсины, а он лишь грецких орехов купил на базаре да яблок.

Если ей уже сообщили, надо и вести себя соответствующе. Да конечно, сказали, разве пощадят? Там народ суровый.

Автобус почти пустой, и улицы тоже опустели. Люди заняты, каждый своим, им дела нет до Лепешкина. Солнце светит красным обманным светом, — почему — ведь у него горе, он должен ничего не замечать на свете.

Вот и сосны показались, целая роща, в ней городок больничный. Первый корпус — хирургия, а дальше — родильное отделение. К окну на первом этаже приклеена вырезанная из бумаги тройка.

Он привстает на цыпочки: кровать жены у дальней стены, и, почувствовав его взгляд, Ольга вздрагивает. Теперь будет медленно, держась за спинку кровати, вставать, идти — на каждый шаг гримаска боли. И Лепешкин тоже гримасничает, словно это может дать ей облегчение.

Она видела в серой дымке более или менее отчетливо его лицо и двигалась на него бездумно, как бабочка на огонь. Ее сил каждый раз было ровно на шаг, и откуда они брались на следующий, она не знала, да и не думала об этом.

Ольга, когда дошла до окна, навалилась грудью на подоконник, шепнула:

— Знаешь?

Лепешкин насупился и закивал головой.

— Знаю, — сказал он без голоса, потому что вопрос Ольги понял по губам.

Ольга приложила ладонь к уху, и он крикнул:

— Знаю!

Она что-то шепнула еще. Лепешкин недоуменно пожал плечами. Она приблизила губы к стеклу и сложила ладони рупором:

— У врача был?

— Сейчас пойду! — крикнул он.

Ольга кивнула. Постояла еще, потом расстегнула пуговицу халата, показала бинты. Лепешкин с облегчением отметил, что следов крови на них нет.

— Грудь перетянули… Молоко…

— Ммма-аша! Ммма-шшша!

Лепешкин присел от неожиданности. Позади стоял небритый шальной мужик и орал, задрав голову.

— Грудь мне перетянули, — повторила Ольга, Лепешкин развел руками, показывая недоумение, потом показал пальцами на уши.

— Перетянули, — повторила Ольга и показала руками, с какой силой перетягивали.

Лепешкин, досадуя, снял шапку и приложил ухо к стеклу.

— Маша! Я пришел! Здорово! Поздравляю!

— Да заткнись ты, скотина!

Счастливый отец обернулся к Лепешкину, смерил его взглядом.

— Выбирай выр-ражения!

— Потише можно?

— Ссын рродился, п-понимаешь?

— Поздравляю… У меня дочь… умерла…

— Понял. Выпьешь? У меня есть, — он распахнул пальто.

— Мне к врачу идти надо.

— Зачем к врачу? А-а, — он вяло помахал кулаком.

Ольга недоумевала, и раздражение Лепешкина распространилось на нее: не может уж как следует объяснить, чего хочет.

— Ты спроси их, отчего умерла. К стенке придави. Под суд их, пусть попляшут, — счастливый папаша жестикулировал кулаком.