Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет Страница 42

– Там героиня была, тоже завуч, Лапендрой ее дети звали.

– Кажется, припоминаю.

– Ну и что ты припоминаешь: положительный она персонаж или отрицательный?

– Ну… – завуч замялась. – Неоднозначный.

– Правильно, Оленька. Все верно говоришь. Принципиальный борец за идею – это хорошо, но при этом приносящий в жертву идее всех и вся – это плохо. Не нравится мне это. Не хочу так.

– А как вы хотите? Чтоб и овцы целы, и волки сыты?

– Это идеальный вариант, но не всегда возможный. Сейчас я просто хочу быть абсолютно положительным персонажем. Или ты предлагаешь читать им нотации, пытаться от чего-то удержать, что само по себе и глупо, и невозможно (я же не могу ходить за ними круглые сутки).

– Да, но потакать этому?

– Я не потакаю, Оля. Просто отношусь с пониманием.

– Разве такое можно понять?

– Нужно, Оля, нужно. Иначе никакого доверия. Иначе вместо рывка вперед марш-бросок назад. Ты же сама час назад удивлялась, каким образом мне удалось уговорить Шлыкова участвовать в спектакле, а теперь предлагаешь разрушить только что установленный контакт?

– Я вам предлагаю, Маргарита Семеновна, – завуч включила официоз, – следить за моральным обликом ваших учеников.

– Интересно, каким образом? Вместо французского читать лекции по этике и психологии? Или в качестве бонуса за выученного Бодлера раздавать презервативы «Made in France»?

– Ну, знаете! – Завуч задохнулась от возмущения.

– Остынь, Оля! – Маргарите порядком надоел этот разговор. – Не строй из себя ханжу! Сначала учителя из себя изжила, теперь и женщину удавить хочешь? А ведь не так давно сама была юной. Вспомни, Оля, кровь ведь кипела, на уме одна романтика и ничего больше. Куда все делось-то? – Маргарита смотрела на бывшую ученицу с сожалением. – Ведь хорошенькой девочкой была. Да и сейчас тебя бы принарядить, подкрасить – и загляденье. Тебе же всего сорок, а выглядишь, извини за прямоту, как старуха.

– Может, мне еще и замуж выйти, и ребенка родить?

– Это лучшее, что ты можешь сделать. Поверь мне!

– Что же вы сами не сделали? – Плевок получился мощным и ощутимым. Маргарита почувствовала, как внутренности сжались в один тугой комок и разорвались острой, пронзающей каждую клеточку болью. Она резко побледнела, колени подогнулись, и если бы она не успела ухватиться дрожащей рукой за спинку рядом стоящего стула, то, наверное, упала бы. Завуч не на шутку испугалась:

– Что? Что с вами, Маргарита Семеновна? Садитесь, садитесь! Может, водички? Окно открыть? Простите, я совсем не хотела, я не думала…

«Не думать – странное для учителя свойство. Думать, Оля, надо всегда». – Но это про себя, а вслух:

– Все в порядке. Не суетись! Мне уже лучше. Лучше скажи, как спектакль?

– Хороший. Даже отличный. Впрочем, разве когда-то у вас были плохие постановки?

«Твоя правда. Не помню такого».

– Спасибо, Оля, это все, что я хотела узнать: твое мнение о постановке.

– А не о ваших отношениях с учениками, так? – Завуч говорила без вызова. Голос стал каким-то потухшим и грустным.

– Так. Мне с ними хорошо, а значит, и им со мной неплохо. И я не хочу портить достигнутого. Это очень зыбкая вещь: заслужить сложно, потерять легко. Они ребята талантливые. А талант, Оля, надо беречь.

Завуч неожиданно резко поднялась и направилась к выходу из зала. На пороге обернулась и спросила резко, с прежней агрессией и даже с осуждением:

– Этому вас жизнь научила, верно? Что же вы Марту не сберегли?!

От резкого хлопка двери Маргарита вздрогнула, как от пощечины. Дерзкие вопросы завуча могли бы ее ранить только в том случае, если бы она сама не задавала их себе каждый день в течение двадцати с лишним лет. Хотя, конечно, она не могла ожидать, что та боль, которую она носила в себе больше двадцати лет, может стать предметом обсуждения с кем-либо вообще, а тем более с Олей, которая, хоть и была свидетелем тех событий, потому что училась с Мартой в одном классе, но никаких подробностей знать не могла. Никто не мог, кроме них двоих. Только Ритуля и Марта. «Марта… Марточка…Девочка моя дорогая… Где ты сейчас? Что с тобой? Простишь ли меня когда-нибудь? А я? Я смогу тебя простить?»

Маргарита поднялась со стула и подошла к окну, услужливо распахнутому завучем. От волны свежего воздуха сразу стало легче. Путаные мысли снова обрели ясность, ненавистная и давно забытая сентиментальность растворилась в морозной прохладе зимнего вечера. Если бы только Маргарита могла, она бы отпустила в вихрь бесшумно падающего снега и свои воспоминания, чтобы там, на земле, они растаяли, исчезли, канули в небытие.

Марта всегда была особенной девочкой. Она выделялась в классе вовсе не из-за того, что была детдомовской. Да и на воспитанников детского дома она совсем не походила. Не было в ней затравленности и ожесточенности, обычно свойственной подобным ребятам, отсутствовало и очевидное желание понравиться, подлизаться, войти в доверие. В ней чувствовалась какая-то сила и независимость, возможно, природная, возможно, приобретенная под влиянием определенных обстоятельств. Марта не принадлежала казенному учреждению, но и от детей из обычных семей отличалась. Она будто застряла между двумя мирами, балансируя на грани и не пытаясь окончательно упасть ни в один, ни в другой.

Загадку в этой девочке Маргарита почувствовала сразу же, как только увидела ее – четвероклассницу, сидящую в кабинете французского за первой партой. Она давно уже научилась определять настроение новых детей и предугадывать, как сложатся их отношения с французским. Конечно, прежде чем брать группу, она всегда интересовалась у учителя начальных классов, что и от кого можно ожидать, но все же заочного мнения не составляла, помнила о нем, но никогда не руководствовалась как отправной точкой для формирования своего собственного. О Марте же ей говорили примерно следующее:

– Замкнута, необщительна, но не ершиста. Что попросишь – сделает, но сама инициативы не проявит. Учится хорошо, но без энтузиазма. Нет ни огня, ни задора. Хотя в последнее время благодаря дружбе с новенькой – Наташей Ивашовой – Марта как-то ожила, повеселела. Вот в Ивашовой энергии больше нужного. Как осадить – не знаем. А Марту расшевелить сложно. Странная она, что тут скажешь? Ни к кому не тянется, ничем не увлекается. Ровная какая-то и скучная.

«Скучная?» – Маргарита с удивлением рассматривала кудрявую девчонку, сидящую перед ней. Она могла бы подобрать к облику новой ученицы множество эпитетов, но скучным это лицо назвать было нельзя. Даже не лицо, вся девчачья фигура: вытянутая шея, отведенные назад плечи – словно крылья, переплетенные от волнения пальцы… А в глазах Марты бешеными волнами и шквалистым ветром плескался неуемный восторг, в котором читалось нетерпение, кипучий энтузиазм и какая-то совершенно удивительная надежда. Эта девочка разве что не стучала каблучками стоптанных туфель от разрывающей ее бури чувств.

За годы своей работы Маргарита привыкла к благоговейному отношению многих учеников. Она трезво оценивала свою внешность и находила себя достаточно симпатичной. Однако понимала, что на фоне большинства учителей, считающих своим долгом неизменно появляться на работе в бесформенных костюмах, туфлях, напоминающих скорее калоши, чем дамскую обувь, и с волосами, убранными в строгий пучок, – на их фоне Маргарита в закоснелой советской школе выглядела истинной розой и воспринималась учениками как настоящая экзотическая красавица. Многие смотрели на нее восхищенно, младшие школьники откровенно ластились и открыто говорили, что думают о ее внешности. Старшие, особенно те, у которых она не преподавала, провожали взглядами: юноши – заинтересованными, девушки – разными: доброжелательными, изумленными, делано-равнодушными и даже завистливыми. Было бы чему завидовать, дурочки. Говорят же: «Не родись красивой…»

Марта смотрела по-другому. Было в ее глазах что-то, совершенно не связанное с личностью самой Маргариты. Учительница вдруг отчетливо поняла, что с таким настроением девочка пришла бы в этот кабинет к любому педагогу. Предметом ее страсти была не сама Маргарита. Тогда что же?

Ответ на этот вопрос Маргарита нашла достаточно быстро. Пока остальные ученики осторожно нащупывали и приобретали только крошечные зачатки интереса к французскому, только привыкали к предмету и требованиям преподавателя, только пытались сформировать отношение к самой Маргарите, Марта летела вперед на всех парусах, принимая на борт весь багаж предлагаемого учителем материала. Она всегда хотела отвечать, всегда была готова к уроку и то и дело забегала вперед и задавала Маргарите вопросы по текстам, которых ее одноклассники еще и в глаза не видели. В общем, вела себя так, как, судя по описанию учителей, должна была вести себя ее подружка Наташа Ивашова – девочка действительно бойкая, интересная и приятная во всех отношениях, за исключением успехов во французском, коих от Наташи, в отличие от Марты, ожидать, к сожалению, не приходилось. Но Ивашова Маргарите нравилась потому, что она одна-единственная не смотрела косо на Марту, постоянно тянущую руку, и скорее восхищалась рвением подруги, хотя и позволяла себе иногда по-доброму подтрунивать над ее усердием: