Филипп Майер - Сын Страница 42

Она онемела от возмущения. А я пошел в кабинет, подбросил дров в камин и постелил себе на диване.

Мы спим порознь уже три месяца, но только сейчас я задумался, как вообще мог испытывать к ней какие-то чувства. Она по-прежнему хороша собой, в каком-то смысле обаятельна. Но если она когда-либо беспокоилась о ком-то, кроме себя, мне об этом ничего не известно.

Девятнадцать

Илай / Тиэтети

1850 год

С наступлением лета мы узнали, что пенатека, самое большое и богатое из племен команчей, исчезло с лица земли. За эпидемией оспы последовала холера – причиной стали золотоискатели, испражнявшиеся прямо в реки, – а суровая зима прикончила последних выживших. Когда запели первые жаворонки, команчей пенатека – за исключением нескольких сотен – больше не осталось на свете.

Мы перенесли лагерь к северу, в тогдашний Нью-Мексико, подальше от больных индейцев и разносящих заразу бледнолицых, упорно тянувшихся в Калифорнию вдоль русла Канейдиан. Теперь мы находились на землях Поедателей Собак, и я надеялся, что где-нибудь встречу Урвата и сумею поквитаться с ним, но Поедатели Собак ушли еще дальше на север, на земли шошонов.

Несмотря на истребление десяти тысяч команчей, никогда еще на равнинах не было так многолюдно. Племена, снявшиеся со своих мест, – от восточных чикасавов и делаваров до местных вичитас и осаджей – расселялись на наших охотничьих землях. Бизонов почти не осталось, мяса и шкур от весенней охоты было недостаточно, чтобы прожить весь год. Тошавей со старейшинами решили собрать все наши силы для крупнейшего набега в истории племени – почти через все поселения Техаса до самой Мексики и дальше на ее территорию. Для грандиозного похода на такое большое расстояние воинам требовалась помощь подростков и даже женщин – ставить и охранять лагерь. И вот в июле триста человек, среди которых были Тошавей, Неекару и Эскуте, двинулись в путь. Возвращения их ждали не раньше декабря.

Меня оставили в главной ранчерии[74], где все заботы по пропитанию и защите пришлось взять на себя мальчишкам и подросткам, поскольку мужчины ушли, а бизонья охота не задалась. Дела шли все хуже. Селение опустело, не было семьи, которая не отправила бы в поход воина, а то и двоих, и в сердцах поселилось уныние. Одна радость: торговля пленниками шла неплохо, правительство готово было выкупать любого бледнолицего за три сотни долларов, а то и больше. Мы купили у Поедателей Собак нескольких бледнолицых и перепродали в Нью-Мексико, а уж там их продали дальше, в новые американские форты.

Жуткая Лентяйка больше не приходила в мое типи, но зато стали появляться другие девушки; их нотсакапу, любовники, отправились воевать, а я, как известно, был не слишком общительным и попусту не болтал с другими юными текенивапу[75]. Герой там или нет, я все равно оставался пленником, и другим мужчинам не о чем со мной разговаривать.

Женщины подкарауливали меня, когда я шел с охоты или ложился вздремнуть, чтобы посплетничать о том, что другим знать не полагалось. Кто спит с мужем ее подружки или с параибо[76]. Кто намерен переметнуться к Поедателям Собак или вообще создать собственное племя. Кто собирается сбежать со своей нотсакапу, потому что у отца нет денег на выкуп. Кому надоело быть третьей женой старого жирного зануды – который, кстати, наврал про свои воен ные подвиги, – и вот если подхватила писипу[77] от женатого мужчины, он должен заплатить за лечение?

Однажды ночью чья-то тень появилась в проеме моего типи. Я почуял незнакомый странный запах – мед или, может, корица.

– Кто здесь?

– Цветок Прерий.

Я поворошил угли в очаге, стало чуть светлее. Девушка, может, и не была такой красавицей, как ее сестра, Жуткая Лентяйка, но все равно настолько мне не ровня, что я подумал, она пришла просто поболтать.

– Я устал.

Не обращая внимания на мои слова, она разделась. Когда все закончилось, она, пристроившись на моем плече, почти мгновенно уснула. Я заподозрил, что именно за этим она и явилась – поспать рядом с кем-нибудь, пока ее возлюбленный ушел в поход с Тошавеем. Лица девушки не было видно в темноте, но пахло от нее приятно, и кожа была гладкой и нежной. Я долго лежал, прислушиваясь к ее дыханию. Возбудился я сильно, но тревожить девушку не хотелось. В конце концов я, должно быть, тоже уснул, потому что очнулся, когда она уже тормошила меня, одеваясь.

– Даже не мечтай, что это когда-нибудь повторится, и не смей никому рассказывать.

Наверное, я оказался плох в постели.

– Твоя сестра тоже так говорила, – вздохнул я.

– Знаешь, я не такая шлюха, как моя сестрица, так что можешь быть уверен – я не шучу.

– Она тоже не шутила.

– Ну тогда ты из тех немногих счастливчиков, кто имел ее только один раз.

– Хм, – я не стал спорить.

– Вообще-то это неправда, – она медленно оправила платье.

– Можешь опять забраться под одеяло, – предложил я. – Просто полежим.

Поразмыслив, она согласилась. Я подвинулся, освобождая ей побольше места.

– Доброй ночи.

– Тебе было тяжело, когда все воины ушли?

– Всем было тяжело.

– Но тебе особенно, ведь Неекару и Эскуте – твои единственные друзья.

– Неправда.

– Да? А кто еще?

– А чем это от тебя пахнет? – попытался я сменить тему.

– А, это. Сок тополя. Вернее, сок из почек тополя, их можно собрать только весной.

– Приятный запах.

Мы помолчали.

– Люди такие глупые, – тихонько проговорила она. – Мы ведь все – потомки пленников.

– Вряд ли все так думают.

– А Жирный Волк?

– О, он-то точно нет.

– Бедный Тиэтети.

– Ничего подобного.

– Ладно, прости.

– Давай спать.

– Интересно, когда ты перестанешь быть таким милым.

– Говорю же – давай спать.

– Ты очень милый, – повторила она. – Это всем видно. Ты не помыкаешь людьми, сам всегда разделываешь свою добычу, ты…

– Спроси этот папи бо’а[78], какой я милый. – Я ткнул пальцем вверх, туда, где над нами болтался скальп делавара: – Вот доказательство.

Немного погодя она положила ладонь мне на бедро. Я не шевелился, боясь спугнуть удачу. Она подвинула ладонь чуть выше.

– Ты не спишь?

– Нет.

Она потянула меня на себя, раздвинула бедра, приподнимая свою квасу[79]. Она еще продолжала двигаться, а я уже кончил, опять слишком быстро. Я раздосадованно скатился на одеяло, но она удержала меня:

– Все в порядке, со мной сначала все быстро кончают.

Я разозлился было из-за ее уверенного тона, но потом решил, что не стану огорчаться. И уснул. А когда проснулся, ее уже не было рядом. Она пришла на следующую ночь.

Днем мы совсем не разговаривали, зато ночами, когда огонь в очаге уже едва теплился, я слышал шорох отодвигающегося полога, и вот она уже на моем ложе. К третьей ночи я помнил каждый дюйм ее тела, хотя и чувствовал себя как слепой щенок; а несколько раз, когда она немного меняла прическу или пахла как-то по-другому, я даже сомневался, что это она. Такая интрига у команчей была в порядке вещей. Женщинам она была на руку – они могли удовлетворять свои потребности, не рискуя собственным положением, но мужчинам приходилось нелегко – никогда не знаешь наверняка, кто к тебе пришел, а может статься, что пришла та, с которой тебе совсем не хотелось бы иметь дела. Ночью любая кожа бархатна на ощупь, прыщей не видно, кривые зубы выпрямляются, все девушки ночью стройные и красивые, так что можете считать это проявлением демократии. Женщины не называли имен, так что приходилось целовать подбородок, ушко или грудь, чтобы запомнить их форму, поглаживать плавные изгибы бедра, плечи, словно впитывая ощущения; обволакивающая нежность живота, упругость груди, длина тонкой шеи – все познавалось только на ощупь. А на следующий день пытаешься воспроизвести портрет ночной гостьи, складывая мозаику из фрагментов воспоминаний рук и губ; и сравниваешь получившуюся картинку с девушками, хлопочущими вокруг, гадая, кто же это был.

Ходило множество историй на эту тему. Например, о прекрасной девушке, к которой каждую ночь приходил любовник (нам, мужчинам, это не позволялось вообще-то, но в прежние времена бывало иначе). Ее страсть постепенно переросла в настоящую любовь, и она захотела узнать, кто же он, ее возлюбленный. Она знала его тело как свое собственное, но никак не могла представить целиком; жгучее желание встретиться с возлюбленным при свете дня сжигало ее, она мечтала быть с ним вечно, и днем и ночью. И вот однажды в ожидании ночного свидания она измазала ладони золой, чтобы оставить метку на спине любимого и прекратить муки неизвестности. И наутро, поднявшись раньше всех, чтобы принести воды, она обнаружила отпечаток своей ладони на спине любимого брата. В ужасе закричала девушка и, не в силах вынести чудовищного позора, убежала из родного племени, а брат, любивший только ее, помчался следом. Стыд ее был так велик, что бедняжка мчалась быстрее ветра, и брат не смог догнать ее, и оба они пронеслись через всю землю и взмыли в небеса, и девушка стала солнцем, а ее брат – луной, и лишь в редкие дни они вместе появляются на небе и никогда больше не смогут коснуться друг друга.