Грэм Грин - Путешествия с тетушкой Страница 42

Я поставил фотографию Фритаунской гавани в ценной рамке на туалетный столик и прижал с двух сторон книгами. Я захватил с собой помимо какого-то чтива «Золотую сокровищницу» Палгрейва, сборнички стихов Теннисона и Браунинга, а в последнюю минуту добавил еще «Роб Роя», быть может оттого, что в нем лежала единственная имевшаяся у меня фотография тетушки. Я раскрыл книгу (страницы ее теперь сразу разнимались там, где лежала карточка) и не в первый уже раз задумался о том, что в этой радостной улыбке, юной груди, в изгибе тела, в старомодном купальном костюме словно таилось предвестье зреющего материнства. Воспоминание о том, как сын Висконти заключил ее в объятия на платформе в Милане, причинило мне легкую боль, и, чтобы отвлечься от этих мыслей, я выглянул в иллюминатор, думая увидеть зимний день… и увидел высокого сухопарого и седого человека, который с грустным видом разглядывал меня в упор. Иллюминатор выходил на бак; незнакомец быстро отвернул голову и стал смотреть вдоль борта в сторону кормы, смущенный тем, что его застигли врасплох. Я кончил раскладывать вещи и спустился в бар.

На пароходе царила обычная сумятица, какая всегда наступает после отплытия. Ленч, как выяснилось, должны были подать в непонятное время – в 11:30, и пассажиры не находили себе до тех пор места, как это бывает и с пассажирами на переправе через Английский канал. Они никак не могли успокоиться, сновали вверх и вниз, заходили в бар, разглядывая бутылки, и снова уходили, так ничего и не заказав. Они устремлялись в столовую и опять покидали ее, присаживались ненадолго за стол в гостиной, затем вскакивали и рассматривали в иллюминатор однообразный речной пейзаж, который нам предстояло видеть последующие четыре дня. Я был единственный, кто попросил чего-нибудь выпить. Хереса не нашлось, поэтому я взял джина с тоником, но джин оказался аргентинским, хотя и с английским названием, и имел чужеземный привкус. Низкий лесистый берег, принадлежавший, как я заключил, Уругваю, тянулся вдаль под сеткой дождя, который прогнал с палубы пассажиров. Вода в реке имела цвет кофе, в который добавили чересчур много молока.

Какой-то старик лет восьмидесяти с лишком наконец решился и сел рядом со мной. Он задал вопрос по-испански, и ответить я, естественно, не мог. «No hablo espanol, senor» [я не знаю испанского, сеньор (исп.)], – сказал я, но эту жалкую фразу, почерпнутую мною из испанского разговорника, он принял за поощрение и тут же произнес небольшую речь, при этом он извлек из кармана большое увеличительное стекло и положил его на стол между нами. Я сделал попытку спастись, уплатив по счету, но он выхватил у меня счет и подложил под свой стакан, одновременно сделав знак стюарду налить мне снова. Я не имею привычки пить две порции перед ленчем, к тому же мне решительно не понравился вкус джина, но за незнанием испанского я вынужден был подчиниться.

Он чего-то хотел от меня, но я не мог догадаться, чего именно. Слова «el favor» [любезность, одолжение (исп.)] повторялись несколько раз, а когда он увидел, что я не понимаю, он для наглядности вытянул свою руку и принялся разглядывать ее через увеличительное стекло.

– Не могу ли я быть чем-нибудь полезен? – раздался голос, и, обернувшись, я увидел высокого грустного человека, который подсматривал за мной в иллюминатор.

Я сказал:

– Я не понимаю, чего хочет этот господин.

– Он любит гадать по руке. Говорит, у него еще никогда не было случая гадать американцу.

– Скажите ему, я англичанин.

– Он говорит, что это все равно. Вероятно, он не видит большой разницы. Мы с вами оба англосаксы.

Мне ничего не оставалось, как протянуть руку. Старик с чрезвычайным вниманием стал изучать ее в свое стекло.

– Он просит меня переводить, но, может быть, вы против. Все-таки тут дела сугубо личные – судьба.

– Это не имеет значения, – сказал я и вспомнил про Хэтти и про то, как она угадала мои путешествия по чаинкам своего превосходного «Лапсан сучон».

– Он говорит, вы проделали длинный путь.

– Ну, об этом довольно просто догадаться.

– Но ваши путешествия подходят к концу.

– Вряд ли. Мне надо еще проделать весь обратный путь.

– Вам предстоит соединиться с кем-то очень близким. С женой, может быть.

– Я не женат.

– Ну тогда, он говорит, с матерью.

– Она умерла. По крайней мере…

– В вашем распоряжении было очень много денег. Сейчас уже нет.

– Тут он прав. Я служил в банке.

– Он видит смерть… но она лежит вдали от вашей линии сердца и линии жизни. Незначительная смерть. Возможно, кого-то вам неблизкого.

– Вы верите в эту чепуху? – спросил я американца.

– Пожалуй, не верю, но я стараюсь быть непредвзятым. Моя фамилия О'Тул. Джеймс О'Тул.

– Моя – Пуллинг, Генри, – сказал я.

Тем временем старик продолжал свою лекцию по-испански. Его, видно, не интересовало, переводят его или нет. Он достал записную книжку и что-то в нее вписывал.

– Вы лондонец?

– Да.

– А я из Филадельфии. Он просит меня сказать, что ваша рука у него девятьсот семьдесят вторая по счету. Нет, простите, девятьсот семьдесят пятая.

Старик с удовлетворением захлопнул записную книжку, пожал мне руку, поблагодарил, заплатил за выпивку и, поклонившись, удалился. Увеличительное стекло оттопыривало ему карман, как пистолет.

– Вы не против, если я к вам подсяду? – спросил американец. На нем был английский твидовый пиджак и поношенные брюки из шерстяной фланели. Сухощавый и меланхоличный, он выглядел таким же англичанином, как я; заботы наложили сеть тонких морщинок вокруг его глаз и рта, и, точно заблудившись, он с озабоченным видом постоянно озирался вокруг. Он ничего общего не имел с теми американцами, которых я встречал в Англии, – шумливые, самоуверенные, с младенчески гладкими лицами, они были похожи на детей, подымающих возню в детской.

– Вы тоже в Асунсьон? – спросил он.

– Да.

– Больше в этом рейсе и смотреть не на что. Корриентес [город в Аргентине] не так уж плох, если там не ночевать. Формоса [провинция и город на севере Аргентины] – сплошной притон. Там сходят на берег одни контрабандисты, хотя они и прикрываются рыбной ловлей. Вы как будто не контрабандист?

– Нет. А вы, я вижу, хорошо знаете здешние края.

– Слишком хорошо. Вы в отпуске?

– Можно и так сказать. В отпуске.

– Собираетесь посмотреть водопад Игуасу? Народ туда валом валит. Если поедете, ночуйте на бразильской стороне. Там единственная приличная гостиница.

– А стоит смотреть?

– Пожалуй. Если вы охотник до таких зрелищ. По мне, так это просто очень много воды, и все.

Бармен явно хорошо знал американца: он, не спрашивая, поставил перед ним сухой мартини, и американец отхлебывал его теперь уныло, без всякого удовольствия.

– Это вам не «Гордон» [фирменное название джина], – проговорил он. Он всмотрелся в меня долгим взглядом, будто запоминал мои черты. – Я вас принял за бизнесмена. Генри, – сказал он. – Так один и проводите отпуск? Не очень-то весело. Страна чужая. И языка вы не знаете. Правда, испанский за пределами города не помощник. В сельской местности все говорят только на гуарани.

– И вы тоже?

– С грехом пополам.

Я заметил, что он больше задает вопросы, чем отвечает, а когда сообщает мне какие-то сведения, то такого рода, которые я мог бы прочесть в любом путеводителе.

– Живописные руины, – продолжал он, – старинные поселения иезуитов. Вас привлекают такие вещи. Генри?

Я почувствовал, что он не успокоится, пока не узнает обо мне что-нибудь еще. Пускай – какой от этого вред? Я не вез с собой золотого бруска или чемодана, набитого банкнотами. Как он сам сказал, я не был контрабандистом.

– Я еду повидаться с одной старой родственницей, – сказал я и добавил: – Джеймс.

Ему этого явно очень хотелось.

– Друзья зовут меня Тули, – привычно сообщил он, но далеко не сразу в моем мозгу сработал механизм.

– Вы тут по торговым делам?

– Не совсем, – ответил он. – Я занимаюсь исследовательской работой. Социологические исследования. Сами знаете, что это такое. Генри. Прожиточный минимум. Статистические данные о недоедании. Процент неграмотных. Выпейте еще.

– Две порции – мой предел, Тули, – запротестовал я и только сейчас, при повторении этого имени, вспомнил – вспомнил Тули. Он пододвинул свой стакан, чтобы ему налили еще.

– И как вам тут работается, в Парагвае? Я читал в газетах, что у вас, американцев, с Южной Америкой хлопот полон рот.

– Но не в Парагвае. У нас с генералом такая дружба – водой не разольешь. – Он поднял кверху большой и указательный пальцы, потом взялся ими за вновь наполненный стакан.

– Говорят, он настоящий диктатор.

– Такая страна. Генри. Ей нужна сильная рука. Не думайте только, будто я замешан в такие дела. Я держусь в стороне от политики. Исследования в чистом виде. Вот моя линия.

– Что-нибудь опубликовали?

– Так, – ответил он туманно, – сообщения… Слишком специальные. Вам они были бы неинтересны. Генри.