Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 Страница 42

- А-а, это ты! Приехал? – сказал, поднимаясь, Могильный с размякшим покрасневшим во всю ширь гладким лицом, глядя блестящими обесцвеченными глазами, оголёнными из-за почти полного отсутствия бровей. – Как съездил? – спросил, протягивая широкую мягкую ладонь. От его повседневной угрюмости и насторожённости не осталось и следа. Перед Владимиром стоял слегка подвыпивший здоровый сельский парень, простодушный, может быть, немного недоразвитый и глуповатый, но себе на уме – надёжа и опора для родителей и семьи. Во всяком случае, это был не русский начальник.

- Нормально. Правда, с приключениями, - Владимир не стал рассказывать о нападении зелёной банды и гибели экспедиторши, посчитав, что не ко времени и случаю, - но машина на ходу, сам здоров, только не выспался как следует, и груз доставил в целости и сохранности и даже с прицепом картошки.

Фирсов тоже привстал и подал вялую, потную, слегка подрагивающую руку, чего раньше никого не удостаивал.

- Присаживайся. – Авдей, не таясь, достал упрятанные стаканы, а Могильный тотчас поднял с пола ополовиненную бутылку.

- А если ехать? – попытался возразить допущенный в интимное общество начальничков шофёр, всякий раз страшась русской привычки пить по утрам на работе, а вернее, когда и сколько угодно, лишь бы было что.

- До обеда не выедешь, - успокоил Могильный, - гарантирую, а к тому времени выветрится, заешь лучком да чесночком, и запаха не будет. Давай. Сначала вы с Авдеем Ивановичем, а то у нас всего два стакана, а потом и я догоню. – Он разлил стартующим из початой бутылки полностью и предложил: - За твоё крещение. В путь.

Пока они с начальником реммастерских «ехали» со стаканами, наполненными чуть выше половины – Фирсов привычно накатанно, а Владимир, заранее морщась от гнусного запаха и горького вкуса, спотыкаясь на каждом глотке и торопливо заедая всем, что лежало на столе – начальник колонны спрятал порожнюю посудину и достал новую, заманчиво заблестевшую тёмно-коричневым сургучом. Умело обхватив лапищей горлышко, он с хрустом стёр с него сургуч, вытащил зубами картонную пробку, выплюнул в сторону и набулькал себе в освободившийся фирсовский стакан ровно столько же, сколько досталось первопроходцам, не больше, не меньше.

- Ну, будь! – разрешил шофёру, выдохнул и с одного маха опрокинул содержимое в широкую глотку, занюхал хлебом и посетовал с сожалением: - Без сала закуся нет, - заткнул бутылку наскоро сделанной газетной пробкой и отдал хозяину: - Всё, хорошего помаленьку, - завершив застолье по-хохляцки, русский никогда не оставил бы недопитой водки.

И вовремя.

Послышался быстрый и чёткий перестук каблуков, дверь с треском распахнулась и на пороге возникла секретарша в нимбе мелких рыжих кудряшек популярной среди русских конторских женщин шестимесячной завивки, подновляемой каждую неделю. Подозрительно поглядев на тёплую компанию, она, не здороваясь, выкрикнула, словно через мегафон:

- Могильного к главмеху! – повела вздёрнутым, чрезмерно выбеленным пудрой носиком, стараясь понять, что за резкий запах устремился к ней в отворённую дверь, но, щедро окутанная и одурманенная облаком крепких духов, не уловила водочных паров, сдобренных, к тому же, запахами машинного масла, бензина, резины, железа и, особенно, мужского пота, и, стремительно повернувшись, улетела из грязного удушливого ада в своё райское гнёздышко, кропотливо обустроенное рядом с дверью шефа.

Из немногочисленных встреч Владимир, присматриваясь с обострённым интересом ко всему иному здесь, заметил, что русские секретарши, словно любимые собаки, копируют характер, стиль, манеры поведения и отношение к людям хозяина. Не начальника, а именно хозяина, потому что тот, по неписанным правилам, вправе требовать от неё всего, в том числе и того, что не входит в круг служебных обязанностей, а она, по тем же правилам, не вправе отказать, если не хочет лишиться тёпленького прибыльного местечка, а потому ей надо терпеть, приспосабливаться и перенимать привычки и капризы хозяина. У немцев секретарша – ближайшая доверительная помощница начальника с обязательным чувством собственного достоинства, она – сама предупредительность, благожелательность и вежливость в отношениях с посетителями и с подчинёнными начальника. Конечно, с известной дозировкой симпатии к людям разного служебного уровня, но с обязательным ненавязчивым приглашениям к новым деловым визитам, а у русских секретарша – красивый цербер, охраняющий шефа от любых посетителей и не умеющий ничего, кроме как служить.

- Пошёл, - сказал Могильный о себе. – Иди к машине, - приказал Владимиру, - и, не торопясь, основательно переступая толстыми ножищами в блестящих хромовых сапогах, туго обтягивающих голяшки, потопал по благоухающему следу стремительно исчезнувшего гонца.

Как ни странно, но Владимир почти не опьянел. «Начинаю привыкать к русскому пьяному образу жизни» - подумал с усмешкой, хотя настоящей причиной были, конечно, не отпускающие нервы. Теплились уши, слегка повлажнели глаза, хотелось от внутреннего жара растянуть ворот гимнастёрки, а ещё больше хотелось есть. Прошли почти сутки, как он вместе с командой Коробейникова поглощал, не разбирая вкуса, реквизированные еврейские деликатесы, и теперь очень жалел, что привередничал и отказывался, а после этого были только несколько сухих баранок у расстриги и ломоть хлеба с луком и чесноком сейчас.

Могильный вернулся быстро.

- Он опять перевёл тебя к Поперечке, - помявшись, сказал виноватым голосом, как будто решение исходило и от него. – Вы что, поцапались?

- Было дело. Я нарочно разбил ящик, который ему прислали из Гродно. Он говорил – с деталями, а оттуда коньяк потёк.

Теперь-то Владимир клял себя за мальчишескую несдержанность, за минутную радость отмщения. Если бы всё вернуть вспять, он бы сам отнёс злополучный ящик, и так осторожно, словно в нём драгоценный хрусталь. Что делать? Всё завоёванное с таким трудом разом рухнуло, всё – коту под хвост. Не видать ему больше Германии! Начинать всё сначала? А время? Он был уже на середине пути к дому, и вот по глупости съехал в кювет. Остаётся одно: увольняться и искать агентов, передвигаясь из города в город под видом добытчика дешёвых продуктов или ищущего работу, постоянно опасаясь нарваться на бдительных патрулей и милиционеров, отлавливающих лиц без определённых занятий и без прописки в данном населённом пункте. Послевоенные ограничения на передвижение без уважительной причины не отменены. Невесёлые размышления прервал бывший начальник. Восторженно заблестев бесцветными глазами, утонувшими в глубоких глазницах, он одобрительно хлопнул Владимира по плечу:

- Ну, молоток! Не ожидал, - и коротко хохотнул, представив себе кислое выражение лица главмеха, стоящего над разбитым ящиком с деталями, из которого вытекает коньячное масло. – А мы с Авдеем грешным делом после того наезда СМЕРШников думали, что ты – подсадка к нам, стукач. Потом, правда, пригляделись, поняли, что ошиблись: с Шендеровичем не ладишь, к Филонову не бегаешь, директор тебя и знать не знает. За что же тогда тебе хорошую машину дали и к нам в колонну перевели?

Владимир снова подивился перемене, произошедшей с обстоятельным, скрытным Могилой. От него прежнего такого признания вряд ли можно было дождаться.

- В той команде, - охотно объяснил он этому Могильному, - был мой знакомый, вместе из Берлина возвращались. Он и придумал из бахвальства заехать на автобазу, а тут его начальник устроил незапланированный спектакль.

- Ага, - ещё больше обрадовался Могильный, - а Шендерович забздел, подумав, что ихний, вот и облагодетельствовал на всякий случай, а теперь сдаёт, курва, назад. Уходи отсюда, не даст он тебе ни заработка, ни житья, знаю как облупленного, и машину, придравшись, отберёт, здесь он полный хозяин-барин. Уходи за мной следом.

- Ты увольняешься? – удивился Владимир. – Куда идёшь? – спросил с надеждой попасть следом.

- На эмку в горисполком. Привычно. В начальниках – не по мне: шарики не успевают крутиться за всеми. Лучше я сам по себе.

«Мне бы так», - с огорчением подумал Владимир, поняв, что бывший начальник занял место, предложенное когда-то Мариной ему.

- Я тебя предлагал взамен себя, так Ёсифович аж потемнел, зарычал, чтоб я убирался со своими советами, и кто будет – не моё собачье дело. Год с ним работаю, а никак не пойму, чего он когда хочет. Всё выпендривается. Почему он тебя сразу не уволил, а тянет, опять к Поперечке перебросил? – Могильный присел на подножку студебеккера, предварительно стерев тряпкой пыль, закурил, обмозговывая недоделанные ходы загадочного шефа, но, так ничего и не поняв, оставил того в покое. – Ты хохла опасайся, - дал неожиданный товарищеский совет. – Он из тех, кто, как говорят в народе: передом кланяется, боком глядит, задом щупает. Одно говорит, два в уме держит. Он стукач. То и дело в контору шастает, всем друг, а больше всего – себе. Предаст не за понюх.