Эдуард Тополь - Игра в кино (сборник) Страница 42

— Что вы хотели?

— Я принес два материала…

— Оставьте.

— Я хотел бы отдать их главному редактору.

— Моя фамилия Вайль. Можете оставить мне. Если это очерки про эмиграцию, то нам это не нужно.

Я посмотрел ему в глаза. В них было написано заглавным шрифтом, что если он в ближайший час не примет на грудь, то просто утопится от паутинной тоски работы в этой редакции.

Но все-таки через пару месяцев мои статьи были опубликованы, и русскоязычная Америка узнала о моем прибытии в Новый Свет. И почти тотчас у меня в квартире, которую я снимал на пару с молодым инженером-танкистом из Минска, зазвонил телефон.

— Эдуард, это режиссер Марк Лирден, вы должны меня помнить по ВГИКу, я получил главный приз на вгиковском фестивале за свою гениальную курсовую…

Я действительно смутно помнил эту фамилию: какой-то Лирден окончил ВГИК, когда я только поступил туда, и, кажется, о нем действительно говорили, как о ярком таланте. (Я, конечно, меняю тут его фамилию, но лишь немного — вгиковцы времен моего розлива легко поймут, о ком идет речь, а остальным даже его настоящая фамилия ничего не скажет.)

— Слушаю вас…

— Нам нужно встретиться, я хочу заказать вам сценарий.

— Из русской или американской жизни?

— Американской. Кому тут нужна русская жизнь!

— Но я еще не знаю американской жизни, я только приехал.

— Ерунда! Я вам все расскажу, а вы напишете. Я навел о вас справки — вы профессионал, а это как раз то, что мне нужно. У меня огромные связи, я сделал два гениальных фильма в Израиле, получил за них все призы Карлсбадского фестиваля, а деньги на новую постановку мне дают, как только у меня будет даже не сценарий, а либретто. Вы можете за месяц написать либретто?

— Я написал «Любовь с первого взгляда» за семнадцать дней, — сказал я скромно, с трудом сдерживая ликующее биение сердца.

— Замечательно! Через час я буду у вас!

Через час мы устроились в соседнем парке, и Лирден — высокий, поджарый, сорокалетний, прикативший ко мне на «форде» со своей американской герлфренд, — энергично вышагивал по траве и замечательно рассказывал о своих израильских фильмах, карлсбадских премиях и о том, что Израиль — это провинция, настоящее кино там делать нельзя, а потому он приехал в Штаты и здесь, чтобы добыть свежий материал для фильма, пошел работать в «лимузин-сервис», то есть в длинном двенадцатиметровом лимузине возит миллионеров и президентов гигантских корпораций. Но деньги на постановку фильма он получит не от этих клиентов, а по другим, особым, израильским каналам…

Мне это все безумно понравилось. Особенно — его рассказы о буднях шофера «лимузин-сервиса». Я тут же понял, что главным героем нашего фильма будет русский эмигрант — шофер лимузина, с ним и его клиентами и клиентками должны произойти веселые и драматические приключения — приключения, замешанные на разнице двух культур, психологий, воспитания. Лирден тут же высыпал передо мной дюжину таких эпизодов из своей практики, и я буквально в тот же день засел за работу.

Оглушительной испанской музыкой и криками кипела за окном 181-я улица Вашингтон-Хайтса, то есть Вашингтонских горок города Нью-Йорка, заселенных пуэрториканскими легальными и нелегальными эмигрантами. Но разве не точно так же била мне в уши бакинская зурна на Бондарной улице времен моего детства? Удушающий нью-йоркский август давил сквозь окна, не защищенные в силу моего безденежья ни кондиционером, ни вентилятором. Но разве не прошел я через горнило московской жары 1972 года? Кино, американское кино, стучалось в мои двери, и я отвечал ему пулеметными очередями своей пишмашинки, я снова, как когда-то в Москве, парил под этот стук над миром, жарой и ночными крышами.

Через две недели либретто сценария было готово — тридцать страниц машинописного текста. Лирден приехал ко мне, тут же прочел и пожал мне руку:

— Спасибо! Это как раз то, что мне нужно! Через неделю я получу деньги на этот проект, и мы сядем писать полный сценарий!

Затаив дыхание и скрестив пальцы, я прожил неделю, потом вторую. На третьей неделе я позвонил Лирдену и осторожно спросил:

— Как дела?

— Это не телефонный разговор, но у меня есть новости. Приезжайте ко мне, и все сами увидите.

Я «взял трэйн» и поехал в Джексон-Хайтс — то есть на Джексонские горки, на другой конец Нью-Йорка. Оказалось, что Лирден живет там в районе американских «Черемушек» — в глухих многоквартирных кирпичных домах, увешанных по фасаду пожарными лестницами, ну точные копии наших домов на Вашингтонских горках. Мебель в его однокомнатной квартире-студии своим аскетизмом напоминала мою, собранную по свалкам. Заперев за мной дверь на ключ, он включил воду над кухонной раковиной, отвел меня в дальний конец комнаты и сказал негромко:

— Они не хотят, чтобы я делал кино.

— Кто? — не понял я.

— КГБ и ЦРУ. Они объединились против меня и приставили ко мне слежку. Сейчас вы сами увидите. Сейчас я подойду к двери, открою ее и там будет стоять соседский мальчик. Они наняли его следить за мной.

С этими словами он действительно тихо и сбоку подкрался к двери, стремительно повернул ключ в замке и распахнул дверь.

За дверью никого не было, но пустой и длинный коридор выглядел и вправду мрачновато.

— Нет, сейчас он, наверно, в школе, — сказал Марк. — Но скоро он придет и будет следить за мной. Они боятся, что я сделаю фильм, разоблачающий их тайный сговор. Не смотрите так. Они уже трижды вызывали меня на допрос…

Я понял, что нужно уходить, — свою первую встречу с американским кино я продул всухую.

Второй раз труба архангела американского искусства прозвучала тогда, когда у меня в кармане уже был билет в Израиль. Да, на пятом, наверное, месяце эмиграции я понял, что — все, кранты, ни работа, ни удача мне в Америке не светят, пора сдаваться. А в Израиле сестра и кое-какие перспективы: русская газета предлагает работу, а Сохнут — комнату в ульпане. И кроме того, там есть русское радио «Голос Израиля» и какие-то друзья — Давид Маркиш, Юс Герштейн, Сеня Черток…

Короче говоря, завоевание Америки не состоялось, я решил переквалифицироваться в израильтянина. Сохнут — израильское государственное агентство по доставке евреев в Израиль — выдало мне бесплатный билет в одну сторону и подтвердило, что в Иерусалиме в ульпане «Гило» меня ждут комната и рабочее пособие на два года. Я упаковал чемодан и свои бесценные (то есть не имеющие никакой цены) рукописи, и… буквально за день до отлета у меня снова зазвонил телефон.

— Эдик, это Юлий Взоров, ты меня помнишь?

Еще бы! Два года назад Юлик Взоров был модным московским балетмейстером, руководителем элитного московского ансамбля «Ритм-балет» и, самое главное, постановщиком танцев в нескольких фильмах, в том числе в фильме «Ярмарка» моего друга Бориса Галантера. Там, в Свердловске, на съемках «Ярмарки», я и познакомился с Юликом, я видел его в работе, и это было первоклассно, изобретательно, искрометно по выдумке и исполнению.

— Конечно, Юлик, я тебя помню, еще бы!

— Замечательно. У меня есть идея для бродвейского мюзикла, ты должен написать мне либретто.

— Спасибо, старик. Но ты опоздал — я уезжаю в Израиль.

— Надолго?

— Насовсем.

— Ты с ума сошел! Что за чушь? Я звоню из Вашингтона, у меня тут свой дом в Бешесде и своя балетная студия. Через три часа я приеду за тобой, заберу к себе, можешь жить у нас сколько хочешь! Моя жена тебя откормит, и мы сядем работать.

— Старик, у меня уже билет в кармане!..

— Глупости! Давай твой адрес! И сиди дома, никуда не уходи, через три часа я буду!

— Но я уже подписал все документы о переезде…

— Плевать! Сиди и жди меня! Я расскажу тебе свою идею, и ты сам поймешь, что ни о каком Израиле не может быть и речи! Нас ждет Бродвей, настоящий мюзикл! Это Америка, запомни! Она дает всего один шанс, и его нельзя упускать! Все, я выезжаю!

И действительно, через три часа на горбатой и грязной 181-й улице возник, как в кино, роскошный белый «кадиллак», и Юлик Взоров — тридцатипятилетний красавец с энергичной балетной походкой Юла Бриннера — небрежно швырнул в свой багажник мой чемодан, а мне — ключи от машины:

— Садись за руль!

— Юлик, я в жизни не водил такую машину! Тем паче в Америке!

— Ерунда! Я устал — я гнал, как безумный, думал, что ты уедешь. Кстати, о мюзикле. Мюзикл называется «Распутин». Понимаешь, о Распутине делали кино, пьесы, но мюзиклов не было… Что ты на меня так смотришь?

— Юлик… — сказал я тихо. — Это гениально… Давай ключи…

Через несколько минут, перемахнув по мосту Вашингтона через Гудзон, мы оказались в штате Нью-Джерси, и по многорядному скоростному хайвэю Тернпайк я погнал на юг, в Бешесду — фешенебельный пригород Вашингтона. Юлик спал, я сидел за рулем роскошного и белого, как концертный рояль, «кадиллака», всякие «бьюики» и «мерседесы» отлетали за мою корму, как мелкие рыбешки, и жизнь опять сияла впереди огнями бродвейской рампы. Мюзикл, настоящий бродвейский мюзикл «Распутин» уже звучал, пел и плясал в моей душе, и зрители — американские зрители! — смеялись и плакали, как литовцы на «Любви с первого взгляда».