John Irving - Семейная жизнь весом в 158 фунтов Страница 42

– Найдите чем заняться в другом месте, – сказал я детям. – Не крутитесь у мамы под ногами.

Но Утч сказала, что хочет видеть их рядом; тогда она не чувствует себя в одиночестве. Я резал редиску, а Джек читал нам старое издание «По Европе за пять долларов в день». Он читал о том, как лучше провести время с детьми в разных городах, потом сообщил, где бы хотел побывать. Барт ел редиску с той же скоростью, с какой я ее резал; время от времени он плевался в Джека.

Во время обеда Утч болтала с Джеком, а Барт подпихивал в мою сторону не доеденную им пищу. Я подумал, что мы очень давно не обедали вместе с детьми. После обеда, когда Джек пообещал приготовить ванну для Барта так, чтобы не намочить себе голову, Утч сказала:

– Когда дети уйдут спать, я просто умру. Пускай они побудут с нами. Может, сходим все вместе в кино?

Я принял ванну вместе с Джеком и Бартом; два мокрых, скользких щеночка. Потом я взял трусы, и они оказались именно теми, что Северин разрезал бритвой. Я выбросил их и удивился, что этого еще тогда не сделала Утч. Теперь она плескалась в ванне с Бартом и Джеком; казалось, она никогда не прекратит болтать с ними. Другие трусы, которые я достал из ящика, тоже оказались разрезанными, а также третьи и четвертые. Все мои трусы превратились в юбочки.

Я влез в свои старые брюки, вообще не надев белья, и мы отправились в кино. Это был фильм без всякого секса, с умеренной дозой жестокости – как раз такой, на который можно пойти с детьми. Некто Роберт попадает в условия дикой природы, встречается с разными дикими существами, белыми, индейцами и животными, – все они учат его выживать. Фильм о выживании, я думаю. Роберт учится делать руковицы из шкурок белок, шкурками кроликов обматывает ноги, на голове для тепла носит индейский скальп. Он сталкивается с разными людьми – людьми более слабыми, чем он, людьми странными или робкими, или теми, кто становятся такими не усвоившими суровых уроков матери-природы, как усвоил их он. На лоно девственной природы Роберт попадает чисто выбритым блондином, моложавым в ладно сидящем на нем костюме. Потом он обрастает бородой, лицо покрывается морщинами и, облачаясь в шкуры животных, сам становится похожим на животное, отрастившее толстую шкуру – защиту от внешнего мира. Он учится ничего не бояться и ничего не чувствовать. Видимо, в умение выживать входит и умение многое замечать. К концу фильма Роберт не адаптируется к дикой жизни и настолько хорошо ко всему приспособился, что с безразличием переносит насилие и надругательство над своей женой и детьми и их убийство.

Фильм трактовал все события очень серьезно, и именно так его воспринимала аудитория. Кроме Утч. Она знала кое-что о том, как выжить, и с первых же сцен убийства начала смеяться.

Джек прошептал:

– Почему это так смешно?

– Потому что это неправда, – объяснила ему Утч. Вскоре Джек стал смеяться всякий раз, как смеялась его мама, а Барт, привыкший к комиксам, смеялся вместе с ними. Я чувствовал себя отвратительно, но смеялся еще громче. Мы единственные вели себя так и почувствовали враждебность зала, особенно во время самой смешной сцены. Я должен был отвести Барта в туалет и пропустил ее начало, но когда мы вернулись, я увидел, что Роберт готовился открыть дверь в старый сарай. Он медлит, так чтобы публика могла почувствовать нарастающее напряжение. Мы знали, что за дверью сарая – сумасшедшая мать со своими убитыми детьми, аккуратно уложенными, как кульки с провизией. Индейцы устроили резню, и эта женщина пряталась в сарае и убивала всех, кто туда заглядывал, а потом втаскивала тела внутрь в ожидании новых индейцев. Было неясно, кто убил ее детей: она сама или индейцы. Роберт собирался открыть жуткую дверь, и нам, наверное, оставалось надеяться, что он к тому времени уже достаточно хорошо усвоил уроки матери-природы и как-нибудь словчит. Конечно, чтобы не попасть впросак, было бы разумнее вообще не открывать эту дверь, но он явно собирался это сделать.

Какие-то девочки впереди нас пытались предупредить Роберта. Вот он уже кладет свою руку в беличьей шкурке на задвижку.

– Нет-нет! – простонали девочки.

Но с другой стороны зрительного зала какой-то голос проревел:

– Давай, давай! Открывай ее, ты, кретин чертов! Утч и дети захохотали и я вслед за ними, хотя этот безумный голос я узнал сразу. Конечно же, он принадлежал Северину Уинтеру.

Когда фильм кончился, я поторопил Утч и детей сесть в машину. Не то чтобы я хотел избежать встречи с Уинтерами, просто шел дождь.

– Перестань тянуть меня, – сказала Утч. – Мне нравится дождь.

Мы уже отъехали, а они только еще вышли на улицу.

– Вон Фьордилиджи! – сказал Джек.

– И Дорабелла! – взвизгнул Барт.

– Открывай! – крикнула Утч и засмеялась, но ее смех заставил меня вздрогнуть.

Когда дети ушли спать, Утч сказала:

– Я не собираюсь распускаться.

– В любом случае, черт с ними, – сказал я.

– А, теперь уже «с ними», да? – сказала Утч. Потом она взяла меня за руку и сказала:

– Нет, мы все-таки будем друзьями, правда?

– Через какое-то время, – сказал я. – Наверняка.

– Я знаю, сначала будет трудно, – сказала она, – но потом мы сможем спокойно видеться без всякого секса, правда?

– Надеюсь, – сказал я. – Мы снова возвратимся к тому, чтобы быть друзьями.

– Вот кретин чертов, – сказала она.

Потом она покачала головой и заплакала. Я обнял ее.

– Мы никогда не были друзьями, – сказала она. – Мы всегда были просто любовниками, так что возвращаться нам не к чему.

Я подумал о косматых робертах, открывающих двери тут и там, переступающих через трупы, об их лицах, постепенно принимающих выражение тупого терпения. Это и называется – выжить, это считается подвигом.

– Я даже не уверена, были ли мы любовниками, – выкрикнула Утч.

– Конечно были, – сказал я ей.

– По-моему, мы просто трахались! – буквально завопила она.

– Нет-нет. Подожди. Время все изменит.

– Ты и вправду думаешь, что история что-то значит, – горько сказала мне Утч.

Интересно, кто доказал ей обратное…

– Не прикасайся ко мне, – сказала она, но потом смягчилась, – некоторое время.

Я разделся.

– Мне нужно купить новые трусы, – сказал я, но она молчала.

– Как ты мог допустить, чтобы такое произошло со мной? – крикнула Утч, лицо у нее было испуганным, обиженным, в голосе звучал укор. – Ты вообще обо мне не думал! Ты совершенно обо мне не заботился!

Она плакала. Интересно, подумал я, кричат ли в эту ночь друг на друга Эдит и Северин.

– Даже сейчас ты думаешь о ней, – сказала Утч.

(Та несчастная женщина-убийца в деревянном сарае с мертвыми детьми вокруг нее ухмыльнулась Роберту и сказала: «Хорошо, что я такая умная. Я знаю, где спрятать детей, чтобы никто их не обидел».)

Утч как-то странно взглянула на меня, ухмыльнулась и выхватила из моей руки разрезанные трусы.

– Я сделала это, – сказала она и положила их себе на голову. Получилась шляпа.

– Я знаю, что это ты, – сказал я.

Я пытался утешить ее, но она качала головой, глядя на меня так, будто я чего-то не понимаю. Потом я догадался, что те, первые трусы разрезала тоже она, а не Северин. Она заметила, как исказилось мое лицо, и быстро закивала.

– Да-да, – радостно сказала она. – Правильно, это я! Казалось, она рада, что наконец рассказала об этом, но потом опять ударилась в слезы.

– Я люблю его, – всхлипывала она. – Разве ты не видишь, в какую ужасную беду мы попали?

– Все будет хорошо, – сказал я.

Она засмеялась, но тут же начала плакать и плакала, пока не уснула.

Потом Джеку приснился кошмар, и он проснулся в слезах. Ему приснился жуткий эпизод из фильма. Дикари рассказывают друг другу страшные случаи, которым они были свидетелями, и один из них вспомнил, как видел, что у человека со вспоротым животом вытащили кишки и помахали ими перед носом собаки, которая попыталась их заглотнуть, а потом побежала, и кишки тянулись за ней, и это было омерзительно. Но я объяснил своему чувствительному мальчику, что на самом деле мир вовсе не таков. Я сказал, что больше ему не привидится этот сон.

– Все будет хорошо, – сказал я. Ох уж эта ложь, с которой мы засыпаем.

Барт спал, как черепаха в своем панцире, его не беспокоили ночные кошмары. И Утч тоже спала. Я дождался, пока угомонится Джек. Я подождал, когда, по моим подсчетам, Северин тоже уснул. Спать я не мог и был уверен, что и Эдит не может. Я прогулялся с сигаретой по своему притихшему дому. Я видел, как Эдит ходит с сигаретой по своему. Я должен был поговорить с ней, я должен был услышать ее голос. Выждав, на мой взгляд, достаточно долго, я попробовал наш условный сигнал по телефону. Набрал номер, повесил трубку. Подождал. Я видел ее, стоящую у телефона, прикуривающую новую сигарету; она убрала за ухо выбившуюся прядь волос. Я чувствовал, как она положила руку на телефонную трубку, дожидаясь моего второго звонка. Запястье ее – такое тонкое, такое хрупкое. Я снова набрал номер. Все было как обычно, но звонок не успел прозвенеть даже один раз, трубку сразу схватили.