Нина Федорова - Уйти по воде Страница 42

А теперь они с Машей, две воцерковленные с детства девочки, бывшие духовные чада двух уважаемых батюшек, за пивом, предварительно покурив, утешают друг друга, оправдывая свое отступничество от православной веры

Можно ли тут сказать – неисповедимы пути Господни? Наверное, кощунственно, в подобном-то контексте.

IV

Разговор с Машей, конечно, не вселил в Катю уверенность в своей правоте, но теперь было чуточку проще противостоять ужасу, который все так же накатывал вечерами и ночами, брал за горло, раздваивал ее, ставил две половинки – палача и жертву – друг против друга Фраза «я не одна такая» стала как будто проблеском, тонким лучиком во тьме. Она повторяла ее, как заклинание, как молитву, вбивала себе в голову, связывала себя спасительной круговой порукой – не одна. Я не одна – вот что важно. Не одна еретичка, не одна грешница, кто-то тоже думает, как я, и с той же горячностью говорит – правду Правду с большой буквы, то есть Истину, или?. Но «или» она не додумывала, боясь, что опять проснется змей.

К тому же за нее всерьез взялся Костик. Он лечил, как умел, и единственный доступный и понятный ему способ лечения, который мог дать желаемый эффект, применял еще царь Давид, хотя в ту пору еще не царь, правда, а простой пастух Костик лечил ее музыкой Давно, когда они только начали встречаться, он все время соскакивал на «запретную» тему – музыку Катя потом поняла – ему было очень трудно не говорить с ней о том, что ему нравилось, о том, что он любил. А музыку он любил бесконечно Но поскольку еще тогда, давно, она испугалась «сатанизма», он замолчал, пока она сама не начала приставать – понемногу, узнавать, что же он слушает, что ему дорого и интересно Русский рок, кстати, еще как-то мог бы тогда примирить Катю с этой музыкой, ведь Кураев говорил именно про русский рок, что это не страшно Но вот Костик русский рок не любил, за исключением немногих старых песен известных групп, говорил, что музыки, именно музыки в нем мало, хотя и неплохо знал все имена, старые группы, их историю. Любил он – действительно любил и знал – зарубежный рок и металл. Он как-то умел слушать музыку и – слышать, выделяя в кажущейся какофонии партии, мотивы, мелодии, а еще какие-то «рифы» – кажется, так он их называл Для Кати все это было непонятно, но он никогда не ругал ее за «безграмотность», напротив, старался разъяснить и бывал счастлив, когда она сама спрашивала у него.

«Вот послушай, какое соло!» – говорил он, всовывая ей в уши наушники, она слушала, не понимая, там все грохотало и пугало ее, она вся сжималась – бесовщина! Но постепенно, когда отступил страх, когда она перестала зажиматься и пугаться, она начала понимать – да, действительно красиво, да, есть разница между тем и этим, да, вот гитарное соло, а тут барабаны, а здесь музыка прямо берет за душу – так полнокровно, так мощно, так прямо в сердце бьет, что можно слушать и слушать без конца Она только просила, чтобы не было кощунства, он уверял, что ничего кощунственного слушать ей не дает, да, и такая музыка есть, но здесь ничего плохого – специально лез в Интернет, искал перевод, показывал – действительно, ничего кощунственного, пусть многие тексты и были довольно агрессивны.

Теперь же, в черные эти дни, она просто не могла без музыки Теперь она черпала из нее силу – и пусть говорили, что от этого можно сойти с ума! Наверное, нормальный человек и мог бы, потому что действительно – была в этой музыке отчаянная злость, вечный крик, протест, гнев, может быть, кто-то и мог заразиться лишь агрессией, но Катя, с ее душой, истончившейся, истрепанной, лишенной сил, Катя нашла здесь силу, которой ей так не хватало Теперь во всей этой музыке вдруг стало проступать что-то очень родное, что-то созвучное – как будто эти песни писали люди, пережившие то же, что и она, столько отчаянья было в них, столько желания докричаться, доказать – кому? Неужто и у них были свои отцы митрофаны? Свои грозные стражи приходили к ним по ночам, the nightmares stalk for me at night I dread the long and lonely nights (И по ночам за мной кошмары по пятам идут,

И если ночью я один, она длиннее во стократ и страшно мне, англ, пенся Оззи Осборна). Ты не одна такая – вот что было важно, они как будто протягивали ей руки, помогали подняться, вселяли если не надежду, то хотя бы желание добыть эту надежду, вырвать ее зубами, отстоять, отбить.

Все-таки металл был для нее слишком сложен, она не могла слушать его много и долго, нравились только некоторые композиции, рок тоже подходил не весь, надрывно-депрессивной музыки она инстинктивно избегала, боясь поддаться этим сладким, но губительным сейчас для нее глубинам, а панк-рок, мелодичный панк, чуть разухабистый, чуть циничный как будто, «пофигистский», более легкий, более хулиганский даже, стал сейчас лучшим лекарством Отчаянья в нем не было вовсе, но вот хорошей, созидательной агрессии было много, была в нем и какая-то подростковая беспечность и легкость, музыка не давала лежать на диване, требовала стукнуть кулаком по столу, встать, действовать, куда-то бежать Выкрикнуть – пусть зло, сердито, но зато искренне – все, что болело и мешало жить, выбросить вон – то, что лишало сил Катя все равно слушала через текст – так было ей понятнее, поэтому к зарубежным добавились и два московских исполнителя – хотя и русскоязычных, но играющих вполне зарубежную по стилю музыку

В конце концов Костик уговорил Катю сходить на концерт Убедил: вживую – это совсем другое дело, чем слушать записи. Вживую обычно больше лажают, но зато удивительный драйв, да и накал эмоциональный просто зашкаливает.

Конечно, она отчаянно трусила, она же даже на дискотеке никогда не была, а тут сразу в клуб! Всколыхнулись вдруг все ее детские страхи о «них», этих страшных людях, которые сидели когда-то у соседнего подъезда и пели под гитару Обычные мальчишки-ровесники, просто нацепившие на себя «железяки», не стоило их так демонизировать – правда, той, вечно перепуганной Кате этого все равно нельзя было объяснить Но теперь вдруг ожил детских страх – Катя, куда ты идешь? Что ты делаешь вообще? Посмотри – до чего ты дошла! Она тряслась, даже когда уже были куплены билеты, даже когда уже ехала в метро, где они с Костиком договорились встретиться, чтобы потом дойти до клуба вместе. Но ей надо было победить этот страх, как глупо – бояться, когда ты уже такая взрослая, и она все-таки шла, слушая, как Костик ее увещевает: там самые обычные студенты, никаких демонов там нет, ты что!

Ей все представлялись какие-то оранжевые ирокезы, страшные размалеванные рожи с пирсингом и татуировками во всех местах, но Костик оказался прав – большинство людей на концерте оказались самыми обычными мальчиками и девочками, каких можно встретить на улице, в институте, в кафе А потом она вообще перестала смотреть по сторонам, потому что музыка, грохнувшая неожиданно, громко и мощно, заставила ее забыть обо всем на свете. Она оглохла и ослепла на мгновение, как будто потерялась, схватила Костика за руку – только бы удержаться на ногах! Казалось, невозможно играть так быстро и так громко, но барабаны справлялись, держали безумный ритм, глубинными ударами шла басовая партия, гитары вели мелодию, то взвывая, то затихая, а солист, длинный, с зачесанными вверх рыжими волосами, прыгал так, что казалось – от этого зависит его жизнь Волнами шла от него энергия, казалось, ее можно было видеть даже, трогать рукой, и не жаль ему было отдавать так много, ничего уже не оставляя себе, может быть, потому что тут же обратно мощным потоком шла энергия из скачущей толпы – к нему Костик потом объяснил ей – это называется «рубиться», а в центре зала несколько ребят даже устроили «слэм» – специально толкали друг друга по очереди, так что образовали целый круг, впрочем, толкали беззлобно, весело, как-то по-школьному, не сильно увлекаясь: упавших тут же поднимали.

– Кто они, чтобы учить тебя? – кричал, наклоняясь со сцены, солист, по его виску ручейком струился пот, стекал за ворот, но было понятно – ему все равно, сейчас главное – докричаться, как будто лично Кате хотел он это крикнуть, как будто хотел дать ей сил для борьбы – послушай меня, послушай, ты не одна такая!

Пусть кто-то снисходительно назвал бы это подростковым бунтом, но Кате, Кате, да, взрослой девушке, выпускнице с дипломом, больше всего нужны были сейчас силы для бунта. Подросткового, не подросткового – не важно, главное было – взять сил, начерпать как можно больше для предстоящих – она чувствовала, что дальше будет еще хуже и страшнее – одиноких ночей, когда снова и снова станет приходить к ней палач: она сама.

Она, кажется, скакала вместе со всеми и пела, нет, разве это пение – кричала Было так легко потерять голову и хотелось – ее потерять, потому что (как филологической девушке не вспомнить Бахтина?) во всем этом было такое карнавальное безумие, такой неожиданный исход и такой – как она сказала потом Костику – кайф! Музыка захлестывала, вибрировал пол, вибрировало все внутри, хотелось громче и быстрее, громче и быстрее, кругом – только этот грохот, но такой выстроенный, такой осмысленный, попадающий во все нужные точки Рок.