Борис Фальков - Ёлка для Ба Страница 42

— Зато на Чукотке все говорят именно так, — сказал Сандро. — Там все говорят только по-английски, уж я-то знаю.

— Это перевод Шекспира на чукотский, — догадался я. — Это Гамлет, я тоже знаю.

— Почти, — согласился Сандро. — Это «Революционер» Ивана Франка на чукотском. Что верно, то верно.

— Гол! — пропищал Жора. — Смерть не вырвала тебя, Сандро, из наших рядов. Ты снова с нами, дорогой усопший. Снова подтвердилось: мы не стареем даже в мёртвых.

— А сколько вам лет? — спросил я.

— Сорок восемь, — усмехнулся Сандро, — плюс семь на восемь.

— Восемь на семь, — поправил Жора.

— Не путайте пацана, — вмешался Ив, — ему скоро в школу. Нахватает там из-за вас двоек…

— Строгих выговоров, хотел ты сказать, — снова поправил Жора.

— Моей Ба столько же лет, — сказал я. — И она тоже не стареет, так все говорят.

— Раз говорят, значит правда, — сказал Сандро. — Или неправда.

— Она хотела вас пригласить на… — тут я замялся: всё же это была не моя идея.

— Ну, и за чем остановка? — спросил Ив. — Я бы пошёл…

— Она хотела пригласить вас на обед, — дожал я.

— Чёрт возьми! — воскликнул Жора. — Тут что-то кроется, не иначе.

— Малыш путает, — серьёзно возразил Сандро, — какой же со мной обед… Да я слыхал про это и от Жанны: не обед, а что-то вроде частного концерта, со сбором в мою пользу. Знакомых у них много, идея вполне реальна.

— Там говорилось и про обед, — упёрся я.

— Ну, тогда передай своим, что я не подведу, — сказал Сандро ещё серьёзней. — Ногти будут в порядке, дырки на пятках заштопаны. Кстати, чья очередь штопать…

— Что за шутки? — спросил Жора. — Ты не Коля.

— Да, не надо, Саня, — сказал Ив. — Наше дело другое: третье или пятое.

— Наше дело: нравиться, — сказал Жора.

— Щёлк — и готово, — подтвердил Сандро. — Должно быть понятно с первого взгляда. Глянь на меня, малыш, разве я с первого взгляда не понятен? Но это-то как раз и значит, что меня можно с успехом пригласить на обед. Это Коля требует сопровождения: лошадей и бегемотов, знамён, прожекторов, музыки Большого оркестра Большого театра, и вообще амфитеатра, на худой конец мотоциклистов. Хотя, Колины мотоциклисты — вовсе не такие, там у них и проволочная сетка, вроде накомарника, чтоб гнус не ел… Разве всё это можно вместить в частный дом? Усадить за один стол?

— Да, — облегчённо подхватил Жора, — Коля есть не сам по себе Коля, он плод своего сопровождения. Без упаковки Коли вообще нет.

— Ты говорил это и про Сандро, — вставил я мстительно.

— Оторвать, — сказал Ив.

— Не совсем так, — быстро залепетал Жора, — про Колю публика должна думать: он один из нас. Должна думать в первом лице: мы. А про Сандро совсем наоборот…

— В третьем, — сказал Сандро, — вот как ты сейчас. Что ж, моё дело действительно третье.

— Самого Коли может вовсе не быть, — ещё быстрей продолжил Жора, достаточно одной упаковки. А что? Ну, этот Коля бросает двенадцать колец в воздух, а другой Коля тринадцать, какая разница… Публике приятно и зарплата одинаковая, слава коллективному труду. А мы индивидуалисты, самой публике надо ещё потрудиться, чтоб понять: чего мы вообще-то от неё хотим. И при таком отношении к делу мы за лишнее кольцо получаем лишнюю марку, а это так несправедливо, где же равенство! Так что, если присмотреться, то это мы непонятны, и нам не место за общим столом.

— Про меня говорят то же самое, — сказал я, — только, что мне ещё не место за взрослым столом.

— Да, — подтвердил Сандро, — за исключением ещё, всё верно. Ты очень оптимистичен, а ведь многим уже не место.

— Да ладно, расскажи ему, Саня, — посоветовал Ив. — Он никому не передаст, гроб.

— Что ж, дело давнее, почему б не рассказать, — вздохнул Сандро. — Дело в том, что я когда-то работал в Большом цирке, и меня оттуда попросили — сюда.

— Скоро всё это вообще кончится, — мрачно сказал Ив, — они этой несправедливости терпеть больше не станут. Попросят и отсюда.

— Кто они, Горздрав и Кругликова? — спросил я. — Мать говорит отцу то же самое: попроси их, пока они тебя не попросили. А вас за что попросили?

— Не только меня, — возразил Сандро. — У меня был приятель, так и его попросили. Несмотря на то, что у него одна рука всё же была. Он этой рукой подтягивался на турнике и выходил в стойку.

— Это невозможно! — вскричал я. — Я-то знаю! И двумя руками-то…

— Вот-вот, — подтвердил Сандро, — потому и попросили. Им тоже было непонятно, как такое возможно. Ну и публике не было понятно, только с другой стороны: подумаешь, стойка. И мне, дураку, тоже не всё было понятно… Меня попросили первого, и сходя с арены под музыку Дунаевского, я думал: о, если б я был хотя бы одноруким! Хотя б наполовину полновесным взрослым! Тогда и меня бы не попросили…

— Ты думал наоборот, — поправил Жора, — что тебя бы именно попросили, но за взрослый стол. Ты бы мог пользоваться, если и не вилкой с ножом, то хотя бы зубочисткой. И вполне сойти под музыку Дунаевского… за взрослого Колю.

— Да, Коля даже ест под музыку Большого оркестра Дунаевского, — помрачнел и Сандро.

— У нас обычно едят под пианино Мендельсона, — пискнул я.

— Однако, я могу есть не хуже их, — ещё мрачней сказал Сандро. — И аппетит у меня не меньше. Показать? Могу и в три листика надуть кого угодно, хоть самого Колю. Почему ж не попросить меня к обеду, не прислать мне приглашения?

— Потому что ты не Коля, — сказал Жора.

— И ещё я могу сам себе сыграть вступление на аккордеоне, и в перерывах между блюдами тоже, дай закурить!

Жора ловко сунул в рот Сандро зажжённую папиросу.

— Да, милый, — продолжил тот, затянувшись, — по-серьёзному, то наше дело, в отличие от Колиного, как раз и не понятно. И не если, а — даже если присмотреться. А уж с первого-то взгляда…

— Да, это первое: наше дело непонятно, — согласился Ив.

— В отличие от второго дела или третьего, — согласился и Жора. — Но главное, всё же: в нашем деле непонятно — что именно непонятно.

— Да-да, это дело первейшее, — подтвердил Ив.

— В отличие от вторейшего, — добавил я.

— Ты заслужил свой орден, — сказал Жора, — в день совершеннолетия придёшь за получением.

— Это когда? — спросил я.

— Сам знаешь, — сказал Сандро. — Когда семь на восемь.

— В сорок восемь, — подсчитал я.

— Хорошая память, — одобрил Сандро. — Она может помешать тебе прилежно учиться. И быть на хорошем счету. Но всё-таки… и при такой памяти из тебя может что-нибудь выйти.

— И уйти, — добавил Жора. — Всё это хорошо, но по такому случаю надо выпить.

— Всё это хорошо, — решился я, — а стрельнуть по такому случаю дадите?

— Нет, — сказал Сандро, — это тебе не ёлочная хлопушка.

— Но я уже стрелял, и ничего!

— Вот там и стреляй, где ничего.

— Другим можно, — сказал я, — других вон даже приглашают… хотя бы постоять в бочке.

— Стоять же не ездить, — укоризненно сказал Жора. — И не забывай: я тебя ещё оттуда не выкупил. Так что будь поскромнее.

— У кого это — выкупил? — спросил Ив.

— У мотобоя, — ответил Жора. — Его и Жанну.

— Рассказывай, — велел Сандро, — что случилось?

— Пока ничего, — сказал Жора.

— А… — Сандро отплюнул папиросу. — Мотомальчик опять бьёт свои игрушки? Ну что ж, на то он и мотобой.

— Ладно, — сказал Жора. — Мы хорошо болтаем, ну и ладно.

— Вот именно, — сказал Сандро.

— Ну, ты, ворошиловский стрелок, — ласково сказал Жора. — С негром всё понятно: он уже выпил. А у тебя откуда кисло-горькая печаль, от одного лишь приглашения на обед? Можно подумать, это твой первый бал… Разве не сам Ворошилов тебя приглашал и, приняв, не присвоил тебе номер первый… в Одессе?

— Это правда, — согласился Сандро. — Но это было не в Одессе, это было в Вене.

— В Вене! — удивился я. Значит, Ю, всё-таки, тогда попал в точку, и Вена не была метафорой, а отец… — Значит, дамы и не дамы, графини и герцогини вы перед ними выступали? И корзинки с цветами, корзинки с улыбками, корзинки с губной помадой — всё это вы видели? А самого Бидермайера — тоже видели?

— Ну, обстановка была несколько иная, — покачал головой Сандро. — Наша концертная бригада обслуживала не туземное население, а… Те, кто обслуживал туземное, видели и корзинки, даже целые вагоны — и не только с губной помадой.

— А и с улыбками, — подкачнул своей головкой Жора. — Я могу подтвердить, присутствовал.

— Но про Ворошилова — всё верно, — сказал Сандро. — Я ведь, как-никак, прикрыл его от той мины своей грудью. А он вручил мне в руки ружьё-двустволку, и сказал…

— В ноги, — поправил Ив.

— Ну да, в ноги, — снова согласился Сандро, — и сказал… Нет, точно не помню, что он сказал, зато помню, что из этого вышло.