Джонатан Франзен - Поправки Страница 43

– А я тебе говорю, – незамедлительно откликнулась Кэролайн, – позвони доктору Пирсу. Тебе нужно с кем-нибудь поговорить.

– Хорошо бы с тем, от кого можно услышать правду.

– Хочешь правду? Хочешь знать, почему я не поеду? – Кэролайн села, подалась вперед – угол наклона задавала боль в спине. – Действительно хочешь знать?

Гари непроизвольно зажмурился. Стрекот сверчков за окном напоминал неумолчное журчание воды в трубах. Издали доносился собачий лай, размеренный, точно скрип пилы.

– Правда заключается в том, – неумолимо продолжала Кэролайн, – что, на мой взгляд, сорока восьми часов за глаза хватит. Не хочу, чтобы дети представляли себе Рождество как особое время, когда все друг на друга орут. А с ними так и получится. Твоя мать переступает порог, накопив за триста шестьдесят дней свою рождественскую манию, она только об этом и думала с прошлого января, и с ходу: «А где же тот австрийский олень? Разве статуэтка тебе не понравилась? Ты ее убрал? Где она? Где она? Где австрийский олень?» У нее сплошные мании по поводу еды, по поводу денег, по поводу одежды, она тащит с собой десять мест багажа – раньше мой муж соглашался со мной, что это уж слишком, но вдруг, ни с того ни с сего, он встает на ее сторону. Будем весь дом вверх дном переворачивать в поисках тринадцатидолларового китча из сувенирной лавчонки только потому, что он имеет какую-то сентиментальную ценность в глазах твоей матери…

– Кэролайн!

– А когда выяснится, что Кейлеб…

– Это несправедливо!

– Будь добр не перебивать, Гари! Когда выяснится, что Кейлеб обошелся с этой штуковиной так, как всякий нормальный мальчик обошелся бы с дешевым сувениром, валявшимся в подвале…

– Не желаю этого слушать!

– Нет, конечно, проблема не в том, что твоя чересчур зоркая мать одержимо разыскивает эту австрийскую пустяковину, нет, проблема не в этом…

– Это была фигурка ручной работы за сто долларов!

– Плевать, хоть за тысячу! С каких это пор ты наказываешь родного сына, лишь бы угодить своей сумасшедшей матери? Ты загоняешь нас всех обратно в шестьдесят четвертый год, в Пеорию. «Не оставляй еду на тарелке!», «Надень галстук!», «Никакого телевизора вечером!» И ты еще удивляешься, из-за чего спор! Удивляешься, почему Аарон при виде твоей матери закатывает глаза! Тебе словно стыдно перед ней за нас! Пока она тут гостит, ты притворяешься, будто мы живем по ее правилам! Но вот что я тебе скажу: нам стыдиться нечего! Лучше бы твоя мать постеснялась. Ходит за мной по пятам по всей кухне, проверяет, будто у меня без того хлопот мало, можно подумать, я каждую неделю готовлю индейку, за моей спиной наливает по стакану растительного масла во все кастрюли и сковородки, а стоит на минуту выйти, она начинает рыться в мусоре, словно чертов санитарный контроль, вытаскивает из мусорного ведра объедки и скармливает их моим детям…

– Картофелина лежала в раковине, а не в ведре.

– Ты еще заступаешься! Она ходит на улице вокруг мусорных баков, смотрит, какое бы дерьмо оттуда выкопать и сделать мне замечание, и поминутно спрашивает: «Как твоя спина? Как твоя спина? Как твоя спина? Спина не лучше? Как это ты ее повредила? Как твоя спина? Спина все так же?» Она выискивает, к чему придраться, она указывает моим детям, как одеваться к ужину в моем доме, а ты и словечком не заступишься! Нет, Гари, от тебя помощи не дождешься! Ты извиняешься перед ней, а я этого просто не понимаю и в другой раз на это не пойду. Твой брат – вот кто поступает правильно. Приятный, умный человек с чувством юмора, у него хватает честности признать, что можно терпеть на этих семейных встречах, а что уже выше крыши. Послушать твою мать, так он ее опозорил, неудачник по всем статьям! Ты правды хотел? Вот тебе правда: еще одного такого Рождества я не выдержу. Если уж мы непременно должны проводить праздник вместе с твоими родителями, то только на нашей территории – как ты и обещал!

Синяя тьма накрыла мозг Гари. Он достиг той стадии упадка, наступающей вслед за вечерним мартини, когда сознание сложности жизни давит на лоб, на веки, на щеки, на губы. Он прекрасно понимал, как его мать изводила Кэролайн, и вместе с тем ощущал несправедливость каждого произнесенного женой слова. Деревянный олень, вполне, кстати, симпатичный, хранился в специально помеченной коробке; Кейлеб отломал ему две ноги и пробил череп кровельным гвоздем; Инид нашла в раковине печеную картофелину, порезала на кусочки и обжарила для Джоны; Кэролайн не соизволила дождаться, пока свекровь покинет город, и поспешила выбросить в помойный бак розовый синтетический халатик, который Инид преподнесла ей на Рождество.

– Я говорю, что мне нужна правда, – произнес Гари, не открывая глаз. – Я видел, как ты хромала перед тем, как побежала в дом.

– Боже мой! – вздохнула Кэролайн.

– Это не моя мать повредила тебе спину. Ты сама ее повредила.

– Гари, умоляю. Позвони доктору Пирсу, хотя бы ради меня!

– Сознайся, что ты лгала, и я готов обсуждать любую тему. Но пока ты не признаешься, по-твоему ничего не будет.

– У тебя даже голос изменился!

– Пять дней в Сент-Джуде. Неужели ты не можешь пойти на это ради женщины, у которой, как ты сама говоришь, ничего другого в жизни не осталось?

– Вернись ко мне, Гари!

Приступ ярости заставил Гари широко раскрыть глаза. Он отшвырнул одеяло и вскочил с кровати.

– Конец нашему браку! Поверить не могу!

– Гари, пожалуйста!

– Мы разведемся из-за поездки в Сент-Джуд!

И тогда провидец в тренировочной куртке возвестил истину стайке симпатичных студенточек. За спиной провидца, на оцифрованном среднем расстоянии, виднелись стерилизаторы, и картриджи хроматографа, и образцы тканей в окрашивающих растворах, и лабораторные сосуды с жирафьими шеями, снимки распластанных хромосом и изображения препаратов мозга, нарезанного тонкими красными ломтиками, точно сасини. Провидец – это самолично Эрл «Кудряшка» Эберле, тонкогубый пятидесятилетний профессор в дешевых очечках. Создателям рекламного ролика корпорации «Аксон» пришлось потрудиться, чтобы придать ему презентабельность. Камера подрагивала в руках оператора, пол лаборатории то проваливался, то вспучивался. Юные девичьи лица, раскрасневшиеся от восторга, расплывались при наездах. Почему-то оператор с маниакальным упорством снимал затылок провидца, действительно весьма кудрявый.

– Само собой, химия, даже химия мозга, – начал Эберле, – в основе своей сводится к движению электронов по ядерным орбитам. Но сопоставьте это с электроникой, оперирующей маленькими двух- или трехполярными переключателями. Диоды, транзисторы. В мозгу несколько дюжин таких переключателей. Нейрон либо включается, либо нет, однако этот выбор регулируют клеточные рецепторы, в которых мы наблюдаем множество переходных ступеней между «выключено» и «включено». Даже если б вы сумели собрать из молекулярных транзисторов искусственный нейрон, общеизвестно, что вам не удастся перевести всю эту химию на язык «да» и «нет» – попросту не хватит места. Если мы, заведомо преуменьшая, выделим двадцать нейроактивных цепочек, из которых одновременно могут быть задействованы восемь, причем каждый из этих выключателей имеет пять разных положений – не стану утомлять вас комбинаторикой, но андроид с искусственными нейронами приживется разве что в стране тыквоголовых!

Крупный план: тыквоголовый студент хохочет во все горло.

– Это элементарные факты, – продолжал Эберле, – настолько элементарные, что обычно мы их даже не обсуждаем. Так устроен мозг. Единственный действенный ключ к электрофизиологии познания и воли – химия. Это накопленная поколениями мудрость, священное писание нашей науки. Ни один человек в здравом уме не попытается сочетать нейронные связи с электронными схемами!

Эберле выдержал драматическую паузу.

– Никто – кроме «Аксона»!

Легкий шум прокатился по рядам корпоративных инвесторов, собравшихся в Зале В отеля «Четыре времени года» в центре Филадельфии на «гастрольную» презентацию «Аксона» перед поступлением в продажу первой партии акций. На подмостках установлен огромный экран. На каждом из двадцати круглых столов, расставленных в затемненном зале, приготовлена закуска: блюда сатай[34] и суши с соответствующими соусами.

Гари сидел рядом со своей сестрой Дениз за столиком возле двери. Он надеялся провернуть на презентации некую сделку и предпочел бы прийти сюда в одиночестве, но Дениз настояла, чтобы именно сегодня Гари пригласил ее на ланч, потому что в понедельник у нее выходной, а заодно увязалась и на презентацию. Гари предчувствовал, что Дениз многое осудит в этом зрелище по политическим, моральным или эстетическим соображениям, и действительно, сестра презрительно щурилась, глядя на экран, и все плотнее сводила руки на груди. Дениз была в желтом платье-рубашке с красным цветочным узором, в черных сандалиях и круглых пластиковых очках а-ля Троцкий, но не это выделяло ее среди всех женщин, собравшихся в Зале В, а голые ноги: ни одна женщина, имеющая дело с деньгами, не позволит себе появиться без чулок.