Трейси Шевалье - Падшие ангелы Страница 43

— Ваша мать сказала мне, что хотела бы, чтобы ее кремировали.

Мод посмотрела на урну Коулманов, разглядывая ее так, будто увидела впервые.

— Я знаю. Она всегда боялась быть похороненной заживо.

— Тогда, может быть, вы скажете вашему отцу то, что она говорила вам.

— Почему вы сами не сказали ему об этом вчера?

Я помедлил.

— Она высказывалась об этом только неофициально — она не оставляла завещания и не говорила мужу. С моей стороны было бы бестактно сообщать ему об этом.

Мод поджала губы.

— Папочка уже знает, что она хотела быть кремированной. Они спорили на эту тему. Он считает, мы должны сделать так, как это принято в обществе…

— Он не согласится на кремацию, несмотря на то что знает, как отчаянно его жена этого желала?

— Он сделает то, что будет выглядеть наилучшим образом. — Мод помолчала немного. — Он ее потерял, а теперь вернул и, конечно, захочет сохранить.

— То, что люди делают со своими умершими, скорее отражает их собственные представления, чем представления их ушедших близких, — сказал я. — Как вы считаете, эти ангелы и урны имеют какое-нибудь значение для мертвых? Мужчина должен быть начисто лишен эгоизма, чтобы сделать так, как хочет его жена, без учета собственных или общественных желаний и вкусов. Я надеялся, что ваш отец именно такой человек.

— Но если для мертвых все эти памятники не значат ровным счетом ничего, то разве имеет для них хоть какое-нибудь значение то, что мы с ними делаем? — возразила Мод. — Если им все равно, то не должны ли мы делать то, что важно для нас? Ведь здесь в конечном счете остаемся мы? Я часто думала, что на самом деле это место предназначено для живых, а не для мертвых. Мы украшаем могилу, чтобы она напоминала нам об умерших и о наших воспоминаниях.

— Значит, урна на вашей семейной могиле будет напоминать вам о вашей матери — о том, кем она была, чего хотела?

— Нет, в ней нет ничего, что напоминало бы о маме, — признала Мод. — Если бы моя мать сама выбирала себе памятник на могилу, то она выбрала бы статую миссис Панкхерст и чтобы под ее именем было написано: «Голоса женщинам».

Я покачал головой.

— Если бы ваша мать сама выбирала себе памятник на могилу, то не было бы никаких статуй или слов. Она бы выбрала клумбу диких цветов.

Мод нахмурилась.

— Но ведь мамочка мертва. Ее нет. Она не может выбирать себе могилу.

Необыкновенная юная леди — не многие смогли бы глазом не моргнув сказать такое.

— А если она мертва, — продолжила Мод, — то ей все равно, что станет с ее телом. Заживо ее не похоронят — это мы знаем. Это нам не все равно, и в первую очередь моему отцу. Он представляет всех нас, и он должен решать, как поступить лучше всего.

Я наклонился и смахнул паука с могилы Уотерхаусов. Я знал, что с моей стороны несправедливо предъявлять ей какие-либо требования, ведь ей всего тринадцать лет и она только что потеряла мать. Но ради памяти Китти я должен был это сделать.

— Все, о чем я прошу вас, мисс Коулман, — сказал я мягко, — это напомнить вашему отцу о том, о чем знаете вы, о том, что уже известно ему, — о желании вашей матери. Конечно, последнее слово остается за ним.

Мод кивнула и повернулась, собираясь уходить.

— Мод, — сказал я.

— Да?

— Есть кое-что еще.

Она на секунду закрыла глаза — потом посмотрела на меня.

— Похороны вашей матери… — Я оборвал себя на полуслове. Я не мог ей об этом сказать — это было бы нарушением моего профессионального долга, и я мог потерять работу, скажи я ей хоть что-то. Но мне хотелось каким-то образом предостеречь ее. — Вам лучше поговорить с отцом как можно раньше.

— Хорошо.

— Дело неотложное. Может быть, более неотложное, чем вы себе это представляете.

— Я поговорю с ним сегодня. — Мод повернулась и быстро зашагала по дорожке, ведущей к выходу.

Я постоял еще немного, разглядывая могилу Коулманов. Трудно было представить себе, что Китти будет похоронена здесь. Я едва сдерживал смех при виде этой нелепой урны.

Ричард Коулман

Она зашла ко мне в кабинет, когда я перебирал бумаги. Я взглянул на нее.

— В чем дело, Мод?

Мод глубоко вздохнула — она явно очень нервничала.

— Мамочка сказала мне как-то раз, что хочет, чтобы ее кремировали, а прах развеяли по ветру.

Я опустил взгляд на свои руки. На манжете рубашки у меня было чернильное пятно.

— Твоя мать говорила много чего такого, что так никогда и не случилось. Как-то раз она сказала, что хочет иметь четырех детей. Ты здесь нигде не видишь братьев или сестер? Иногда наши слова и наши действия не совпадают.

— Но…

— Хватит, Мод. Давай прекратим разговор на эту тему.

Мод вздрогнула. Я говорил с ней резче, чем того хотел. В последние дни мне трудно контролировать свой тон.

— Извини, папочка, — прошептала она. — Я только думала о мамочке. Я не хотела тебя расстраивать.

— Ты меня не расстроила. — Я с такой силой надавил на перо, что оно вдруг сломалось. — Черт! — Я бросил ручку.

Мод выскользнула из комнаты, не сказав больше ни слова.

Чем скорее закончится эта неделя, тем лучше.

Лавиния Уотерхаус

Куплено у «Джейса» на Риджент-стрит, 22 июня 1908 года:

1. Одно черное платье из плотного шелка для меня — на похороны и на воскресенья; мое старое шерстяное платье остается на каждый день. Там было еще более миленькое шелковое платье с крепом вокруг шеи, но слишком уж дорогое.

2. Одно черное бомбазиновое платье для мамы. Оно выглядит так дешево и броско, что я пыталась убедить ее купить вместо него платье из плотного шелка, но она сказала, что у нас нет денег и уж лучше она купит шелковое мне — ведь для меня это так много значит. Как это мило с ее стороны.

3. Одна черная хлопковая нижняя юбка для меня, две пары трико, окаймленных черной лентой.

4. Одна черная фетровая шляпка с вуалью для меня. Я настояла на вуали — вид у меня ужасный, после того как я столько плакала, и мне нужно будет постоянно опускать вуаль, чтобы скрывать свои красные глаза и нос. Себе мама шляпку покупать не стала — сказала, что покрасит один из своих беретов. Но несколько страусиных перьев для берета все же приобрела.

5. Две пары хлопковых перчаток для мамы и для меня. У них на манжетах по четыре таких миленьких кнопочки. Мама выбрала себе простые, без кнопочек, но не заметила, как я их ей подменила. Еще пара перчаток, лента для шляпы и черный галстук для папы.

6. Семь носовых платочков с черной каемкой — два для мамы, пять для меня. Я хотела купить гораздо больше, но мама мне не позволила. Она совсем не плакала, но я настояла, чтобы она купила и себе, ну, на тот случай, если все же заплачет.

7. Двести листов почтовой бумаги с черным окаймлением средней ширины.

8. Сто мемориальных карточек со следующим текстом:

Эту эпитафию выбирала я, потому что маме стало дурно в магазине и ей пришлось выйти на свежий воздух. Продавец сказал, что эта эпитафия для младенца, а не девочки возраста Айви Мей, но я думаю, эпитафия очень миленькая, в особенности фраза «Чтоб цвесть в иных краях», и я настояла, чтобы она осталась.

Я бы целый день могла провести у «Джейса» — это так утешительно находиться в магазине, целиком посвященном тому, что ты в данный момент переживаешь. Но мама не хотела оставаться там ни одной лишней минуты и говорила со мной тоном, не терпящим возражений. Уж не знаю, что мне с ней делать, она такая бледная, бедняжка, почти не разговаривает — разве что когда хочет возразить. Большую часть времени она проводит у себя в комнате, лежит в кровати, как больная. Она редко выходит к визитерам, а потому их прием ложится на мои плечи — я разливаю чай, прошу Элизабет принести еще печенья и лепешек. Сегодня прибыло столько двоюродной родни, что у нас кончились все припасы и мне пришлось послать Элизабет к булочнику. Самой мне ничто в горло не лезет, разве что кусочек хлеба с коринкой — королевский врач рекомендует его для поддержания сил.

Я пыталась отвлечь маму письмами с выражениями соболезнований, что мы получили, но она, похоже, их не читает. Мне приходится отвечать на них самой, так как если оставить их на маму, то, боюсь, она просто о них забудет, а задерживать ответы неприлично.

Люди пишут об Айви Мей удивительные вещи — каким ангелочком она была, какой идеальной дочкой и истинной опорой для матери, как это трагично для нас, как нам будет ее не хватать. Мне даже иногда хочется в ответном письме спросить, уж не решили ли они, что это я умерла. Но вместо этого я просто крупными, четкими буквами подписываю письмо своим именем, чтобы не оставалось никаких сомнений.