Александр Иличевский - Перс Страница 43

Я разорвал два своих письма, обрывки прикопал на обочине, у бетонных развалин подстанции, игравших роль Хаарлема. На том и закончилось мое второе посещение родного острова.

Потихоньку-полегоньку, только к лету я мог хоть как-то слитно выразить для себя то, что усваивал по крупицам из наблюдений. Более или менее стало ясно, что Хашем исповедует верование хуруфитов, сектантов, доставивших много неприятностей властвующей династии Тамерлана. Возрождаемые им верования были сохранены и развиты в национальной культуре — в традициях мугама и поэтике ашугов, и не составило труда извлечь их ради реальности, предъявить ей ценности, способные противостоять шариату.

«Суф!» — я постигал это тайное ликующее святостью слово с малых лет, но только недавно удосужился узнать его словарный смысл. Случается, вещи и явления детства, н объясненные уму, но тем не менее ясные для самого миропонимания, часто неотъемлемые, прорастающие зерна его цельности, так и остаются неизъяснимыми навсегда. И не только из боязни разрушить бедный рай. Кому придет в голову истолковывать явление «мама»?

В походах, предводимых Столяровым, мы два раза встречали дервишей. География наших блужданий была строго очерченной — от Гиркана и чуть северней Волконки, то есть те места, где начальниками застав были знакомые Столярову пограничники.

На равнинной местности расстояния между заставами были меньше, чем в горной, где имелись места гарантированной непроходимости. Так что в предгорьях наши маршруты были посвободней. Только однажды, когда был объявлен режим тревоги, связанный с проникновением шпиона (призрака, появлявшегося с транзисторным приемником и станковым рюкзаком на окраинах сел), нас не пустили в зону, и пришлось довольствоваться северной прибрежной Набранью.

Офицер 25-й заставы Феликс Макиевский, статный старший лейтенант с лицом и выправкой потомственного военного, ведал на своем участке государственной границы бытием каждого из шестисот миллионов квадратных метров ландшафта, знал его, как пытливый любовник тело возлюбленной. Во всех трех аулах знал всех мужчин поименно, говорил с каждым, знал, сколько у кого скота, знал всех пастушьих собак, все пастбища — разрешенные и самовольные, все родники, ручьи, все заброшенные рисовые поля — биджары, на которых по грудь в травах паслись кони, а иной раз можно было вспугнуть сотенную стаю стрепетов, стремглав и пушечно взлетавших воздушной белой тьмой, громоподобно, исходя на отдалении характерным посвистом крыльев. Знал шесть плотин, где какая прохудилась (подвезти песок в мешках), знал три бамбуковые рощи, два пира — молельных камня, два самых больших каштанолистных дуба, почитаемых населением (настоящие древесные государства, обнимая которые, движешься по хребтам корней, погружаешься в долины и ущелья ствола, в расселины и мшистые дупла, полные древесного сока — водопои шершней, — и кружится голова от влеченья в высь, в несчетные ярусы подвесных дорог, солнечные веси кроны). Знал двух проклятых коров, не боящихся электричества (Пуля и Дура, так прозвали пограничники этих коров из аула Гильчай, рыжую и пегую, на которых были потрачены уже сотни метров колючей проволоки). Знал трех охотников из Пришиба и Привольного, пробавляющихся кабанами и подспудно годами выслеживающих мигрирующего из Ирана вместе с лесными свиньями туранского тигра, чуть не единственного на все Талышские горы…

Макиевский впервые появился в нашем лагере, неся на вытянутой руке промоченную коробку из-под обуви, полную медовых сот, которые мы поглотили скоро вместе с чаем. Поскрипывая портупеей, он допоздна сидел у костра, говорил со Столяровым о книге астрофизика Шкловского о поисках внеземного разума и разбирал созвездия в бинокль, передавая его нам, вытягивая в прицеле от виска вверх руку, чтобы мы могли совместить с ней ось зрения и разглядеть в сокровище звездной бездны облачный локон какой-то туманности.

— Феликс, что скажешь, были у тебя гости? — вдруг вполголоса спросил Столяров.

— Откуда знаешь? — Макиевский быстро обернулся и посмотрел на нас, шесть-семь чумазых от теней и пламени любопытных лиц, потом на Столярова. — Чего зря детей пугать?.. Неделю назад на 12-й развлеклись сверхзвуковым дирижаблем. Комаров звонит — матерится, ничего не пойму. Насилу добился от него доклада. На «Пирамиде» тоже засекли, посмотрели данные полетной траектории и так струхнули, что подняли всю 32-ю эскадрилью. Да только зря керосин пожгли. А на Мугани давно неспокойно, «серебряные стрелы», сам знаешь… А почему спрашиваешь? Сам что-то видел?

Мы затаились. Но Столяров вдруг передумал.

— Я провожу тебя, поговорим, — сказал он.

Тема иного мира тогда страстно нас волновала. Весь класс зачитывался Гоголем, самым влиятельным сочинителем детского воображения. Символ порушенной, оскверненной святости — заброшенный храм из «Вия» тогда властвовал в воображении многих поколений. Чичиков, скачущий в обнимку со своими мертвецами в бешеной тройке; Акакий Акакиевич, обобранный бесами; оборотень Хлестаков, сам черт-ревизор, пересекающий сцену верхом на ревизоре-черте, — вся эта околесица терзала и мои ночи. Хашем особенно был заворожен мыслями о потустороннем. Еще во втором классе он держал под кроватью серебряную солонку, и я сам видел синеватый свет над ней, когда в потемках заглядывал из-под покрывала. Хашемка утверждал, что ночью к этому огню приходят греться гномы. В седьмом классе мы в сумерках у моря поджигали четыре ямки, полные керосина, и смотрели на волны, как пламя дает жуткий пляшущий отсвет на волнах, я тогда ясно видел материализовавшееся наше совместное воображение: всадника на гривастом коне, он пламенел и скакал, вдруг жутко отрывался от поверхности воды и вставал в воздухе: к вечеру испаренье над морем приобретало особенную густоту, и прозрачность его оживала. А в десятом Хашем водил меня ночью на Villa Petrolia — караулить девушку-нефть, и я месяц заикался…

Так что нас от такой «палеокосмонавтики» за уши было не оторвать. Ночевки в горах под обрушивающимся в лицо Млечным Путем делали нас визионерами. Космические станции, блочные города в недрах вселенной, удаленные на непостижимые, почти бессмысленные расстояния, составленные из лабораторных корпусов, бассейнов и конференц-залов, библиотек и оранжерей, медленно вращались в зрачке чужой галактики, в начале мысли о Боге. Взгляд в небо обретал силу звезды.

Раньше Столяров рассказывал нам, что Хейердала, кроме асов, интересовали на Каспии данные о подводных базах инопланетных существ. Моряки в южной части моря не раз наблюдали взлетающие из глубин в атмосферу некие объекты. Норвежец был убежден, что зоны геологической активности должны быть особенно привлекательны для ангельских или инопланетных сил. Столяров говорил, что данные об этом бесспорны: НЛО чуть не каждый день обнаруживаются «Пирамидой», локационной станцией дальнего действия, расположенной в горах Гобустана. Станция получила такое прозвание из-за геометрической формы своего здания, скрывающего циклопические антенные излучатели и вычислительные мощности. Гобустанская станция позволяет просматривать небосвод на расстояниях, покрывающих Персидский залив и край Индийского океана. Мы сами несколько раз наблюдали в степи «серебряные стрелы», когда у горизонта вдруг возникало серебристое долгое, стремительно стелющееся облако, легко принимаемое за мираж. После пролета «стрелы» в бинокль можно несколько минут наблюдать след: скопление, шествие тающих белых фигур, похожих на человеческие. Потихоньку они бредут друг за другом, становятся все ниже и пропадают. Попытки настичь, оказаться внутри облака бесполезны, будто это и в самом деле мираж. Тем более Мугань в населенной своей части испещрена запущенными ирригационными каналами, большинство низин, заливаемых Курой, ранее бывших рисовыми полями, превратились в непролазные малярийные болота — и часто невозможно немедленно достичь прямолинейного перемещения по степи.

В то время как прибрежная область Ширванского заповедника, изобиловавшая «стрелами», где пространство пробивается движением навылет на многие десятки километров, закрыта для необъявленного посещения.

— Столяров пересказывал Хейердалу местные поверья, распространенные среди духоборов Талышских предгорий, — говорил я шепотом Хашему, который только потому и ходил в походы, что надеялся услышать или увидеть что-нибудь чудесное; но усердие его уже таяло. — Они полагают инопланетян ангелами и верят, что ангелы прячутся среди огромных скоплений птиц на Гызылагаче. Подобному приемлемо скрываться среди подобного. Поговаривают, легендарный охотник-сектант Федор из Привольного, тот, который задушил леопарда, видел на Гызылагаче осенью, в скоплении кашкалдаков, в тьме и тьме птиц, кипевших за плавнями, фигуру черного великана, лежащего ничком на воде, вроде как с рогами. Ангел этот, или кто он там, складывался из птиц, из их многочисленности в этом самом месте. Везде птицы спокойно плавали, кормились, а там они подлетали, кружились, садились и снова взлетали, кричали беспричинно, бесновались роем, долго-долго, часа два. Великан силился подняться, встать, чуть смещался — и так без конца, и вдруг рассыпался, как не было… Сам Федор отказал Столярову, не объяснил, как было. Моя бабушка Федора знает, односельчанин все-таки.