Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика Страница 43

«С визитки и следовало начинать, так называемый Владимир Ильич, а не быть дважды стиранным и трижды использованным гондоном… сейчас вас отведут в комнату ожидания, за вами вскоре приедут… шутить тут вольничаете, понимаете, с человеком, который занят вытравливанием из общества всякого отребья рода человеческого… вы что, действительно олух и идиот?»

«В известном смысле, — отвечаю, — и тот и другой».

«Распишитесь в возвращении полностью всей валюты, рублей, рыжей зажигалки, понимаете, «дюпонт» и прочего говна».

Мент был невообразимо расстроен быстрой гибелью сладкой грезы о всеобщей попойке, мне стало его жаль.

«Памятники, — говорю, — деревянного зодчества, они же рубли, добровольно оставляю на общий пропив, зажигалку можете взять себе на память… я не курю, иногда прижигаю ею сопатки уличному хулиганью… вы ведь не очень охраняете граждан — вам не до этого».

«Ладно, не бухти, Владимир Ильич, не раскочегаривай наболевшие раны».

На том мы и расстались; за мной приехали оба новых бизнесмена; я им признался, что бабки нужны были для скорейшего излечения падучей у одного клевого, но дико дорогого спеца по этой статье психиатрии; зарплаты не хватило, а выпрашивать новый аванс мне, как известно, западло — не в моих это правилах.

«Вот вам пять штук авансом, но больше, Владимир Ильич, не хуевничайте, пожалуйста, уважьте уж жалкие остатки государственных законов… вы ведь без пяти минут состоятельный человек, как все мы… не забывайте об этом, спокойно лечитесь, дел накопилось немало, клиентов — как грибов».

Однако от их бабок я все-таки отказался как от дурной для игрока приметы; бизнесмены затащили меня в дорогущий кабак ЦДЛ, где мы обмыли мое вызволение из ментовки; я пил непаленый «боржоми», а они, разумеется, врезали бутылку «Дон Периньона» за скорый мой выход на доходную службу; потом сообща и с большим трудом разобрали мы на составные части и уделали огромного — с полметра — омара, запеченного с разными делами и с флажком бывшего СССР, воткнутым в выпученный правый глаз.

Выйдя из ЦДЛ, я им рассказал о замечательном проекте памятника Гоголю, который один мой друг мечтал увидеть к двухсотлетию со дня рождения великого писателя прямо здесь, на тротуаре, напротив цэдээльских дубовых дверей; время есть — полтора десятка лет; отлил бы сей памятник не какой-то там академик ваяния, а Резо Габриадзе; он, памятник, представлял бы из себя вовсе не фигуру, а просто высокую бронзовую распахнутую шинель с якобы меховым воротником, из которой, как известно, вышли все большие русские писатели, а в полах ее, слегка поддуваемых ветром, стоял бы маленький раздетый, но в зимних ботах или в сапогах, человек — Акакий Акакиевич Башмачкин, и рядом с ним виднелась бы написанная его перышком каллиграфическая фраза: «снята с оного …надцатого …бря …надцатого года».

«Потрясный, — говорит один, — проект, мы вложимся, если будем живы, а пока что поедем догуливать к цыганам».

Если, думаю, повезет, вскоре я и сам погуляю по буфету, вот только непонятно на каких широтах и с какой из подруг.

Руки мои стали более развязанными, но все равно я продолжал осторожничать, памятуя, что береженого Бог бережет, а небереженого обгладывает дьявол; не забывал о повестке дня: первостепенная подмена себя на трупешник какого-нибудь жмурика, потом взятие его документов, размещение нажитого, свал, далее — везде.

Наконец мы встретились с Михал Адамычем, недавно, оказывается, возглавившим крупнейший банк; он счастлив был приобрести перстни Г.П.; глаз оторвать от них не мог, радовался, как ребенок, разве что не подскакивал до потолка; я выразительным взглядом спросил у него насчет «жучков».

«Вы знаете, Володя, кто у меня возглавляет отдел безопасности?»

«Читал об этом, в башке просто не умещается все происшедшее и происходящее, но пути Господни неисповедимы… вам-то не страшновато с бывшим начальничком?»

«Ему у нас гораздо вольготней, чем в министерстве… во многом он человек образованный и очень деловой… если б вашего тезку безопасили, как меня, то полуслепую Капланшу захомутали бы задолго до подхода к вождю «мигового пролетагиата»».

Вечерком мы погуляли по участку его дачи, где, как я понял, можно было спокойно поболтать, потом вернулись в дом, жахнули водяры «Новый разлив»… этикетка ее явно напоминала о пиздеце ленинизма: на ней был изображен лесной шалаш в форме Мавзолея… рядом — пень, похожий на маленькое Лобное место… на нем кропает взрывную свою белиберду скрывающийся от властей Ульянов… погрызли бразильских орешков.

«Смело, Володя, отваливаю вам огромные бабки за эти вещицы — знаю им цену, верней, бесценность… а деньги, говорю это как банкир, даже не говно — они песок, сквозь пальцы текущий… поэтому в старину песочные хронометры ясно намекали людям на цену времени, которое всегда несравненно драгоценней бабок… благодарен вам… теперь уж до гроба не расстанусь с ними… вы знаете, с душой происходит что-то странное, в словах невыразимое, когда смотрю на огранку твердейшего из веществ… кажется, что это слезы Природы, точней, Материи, во время оно с мучительным наслаждением соединявшейся с Духом… но разве вообразишь чудовищно огромное давление и высокую температуру превращения молекул углерода в камешки, нынче ослепляющие блеском граней, не дающими взгляду проникнуть вглубь?.. а Дух? — ему-то, вы думаете, сладко было привыкать к браку с довольно хаотичной Материей?.. неизвестно, скажу я вам, кому из них было тяжелей, кому слаще… это было любовное разделение муки и счастья, счастья и муки… вот о чем и смутно, и ясно говорят мне таинственно твердые капли — драгоценнейшие из слез Земли… кроме всего прочего, все они, как бабьи слезы, сопутствовали рождению и становлению нашей планетки, следовательно, хранят в себе космогонические, химические, физические и геологические тайны, завораживающие ум, зачаровывающие душу… вот откуда притягательность бесценных камешков… да и в чем еще, как не в них, можно уважать и любить два первостатейных качества Материи и Духа, — несравненные образцы красоты и твердости? — ни в чем… кстати, скажу я вам, женщины гораздо тоньше, глубже и поэтичней, точней, бессознательней, чем мы, мужики, воспринимают все истинно драгоценное… но ведь на то они и женщины, не так ли?.. теперь вот что: не люблю, когда начинает ржаветь чувство долга, и чувствую, что вам нужна помощь… не менжуя, выкладывайте тройку желаний, постараюсь стать вашей персональной золотой рыбкой… анекдот про нового, поймавшего такую на Оке, знаете?»

«Кто его, — говорю, — сегодня не знает».

Михал Адамыч продолжал очарованно, по-знатоковски впитывать в себя тайну камешков; они и меня будоражили волшебным пересверком граней, воображение затягивавшим в омут любования, тянувший позабыть о времени.

«Я, — говорю, — срочно и инкогнито сваливаю, мне необходимо крайне быстро решить тройку узловых моментов жизни… поверьте, буду в вечном долгу до гроба… во-первых, нужен действующий и очень надежный патологоанатом… во-вторых, новый исправный паспорт и прочие дела любого подходящего по возрасту жмурика, за которого собираюсь хилять до конца дней… ну а самого его, раз уж врезал он дуба или завален, пусть захоронят в могиле, вырытой, как говорится, на мое имя… вот мой паспорт, думаю, он пригодится для пущей темноты с чернотой… наконец, желательно быстрое получение визы и спокойный, сами понимаете, лишь с зубной щеткой, бритвой и кое-какими книгами, свал бизнес-классом из Шереметьева, чтобы приблизиться к месту назначения… куда посоветуете, туда и полечу».

«Вот как, Володя… а я уж подумывал предложить вам постоянную работу, разумеется, с гарантией безопасности в будущем… это было бы всего лишь светское для вас и для меня общение с крупными клиентами из-за бугра… и вам не пришлось бы исчезать… кроме того, вы один из немногих людей, кому я смело могу доверить любую информашку… впрочем, жизнь — это прежде всего ваша жизнь… собственно, почему бы не побродить по белу свету, если она дается человеку всего лишь один раз, как учила партия, являвшаяся на самом-то деле олицетворением коллективной глупости нашей эпохи… постараюсь выполнить все ваши желания… тем более невостребованных жмуриков в данный исторический момент намного больше на душу населения в стране, чем в Африке и в Штатах… и вообще — все делается в наше время чуть ли не мгновенно — как в сказке».

«Только, пожалуйста, я сам оплачу все расходы — абсолютно все… бабки есть, мне же неловко».

«Неловко, Володя, одевать штаны через голову, а вместо трусиков носить бюстгальтер… дело опять-таки не в бабках, лучше уж порадуйте меня перед свалом, то есть достаньте, будьте другом, еще что-нибудь такое… словом, чтоб я забыл отравленные дни, не знавшие ни ласки, ни покоя… я вас озолочу, вам даже не придется назначать цену… беру на себя все ваши проблемы… поверьте, в штате у меня полно больших спецов, оставшихся без работы из-за туповатой недалекости неопытных наших, но чудовищно алчных радикалов… пожалуйста, никаких мыслей о благодарности — это же как думать о гонораре предку за чисто отцовскую его вам подмогу, о'кей?»