Барбара Пим - Несколько зеленых листьев Страница 43

Она шагала вперед, как всегда, решительно расправив плечи, высоко держа голову. Тропинка была знакомая, хотя и заросла она порядком, куда больше прежнего. И все же это та самая тропинка, без сомнения, та самая. Вот только боль в спине усилилась, покалывать стало чаще, и ей вспомнилось, как она страдала плевритом, а доктор, выслушав ее стетоскопом, сказал, что шум в ее легких похож на шум сухой осенней листвы, такой же точно шум слышала она и сейчас при каждом своем вдохе, а может, это и в самом деле шелестят опавшие листья?

Она заметила, что начинает замедлять шаг. Наверное, поселок дальше, чем ей помнилось, а она сбилась с тропинки и идет теперь по грязной проселочной дороге, испещренной следами копыт, не то коровьих, не то лошадиных. Девочки когда-то ездили верхом по этой дороге, и, видимо, так же дорогу используют и сейчас. Она пожалела, что не догадалась захватить с собой палку — палка бы пригодилась, и не столько, чтобы облегчить ей ее неверные шаги, как иронически подумала она, сколько для того, чтобы отводить с дороги ветки и придерживать загораживающие путь кусты. Так давно она не бывала в этом лесу, и вообще ни в каком лесу, что и позабыла, какая полезная вещь палка.

А потом она очутилась на полянке, на которой были разбросаны камни и можно было присесть отдохнуть. Она не то чтобы устала — но ее мучила боль в спине и, что еще существеннее, неловкость визита к мисс Ли и мисс Гранди в два часа дня. Мисс Ли принадлежала к той породе людей, что имеют привычку днем «давать себе отдых», ей может не понравиться приход неожиданного визитера, даже если этот визитер ее старинная приятельница, с которой она не видалась тысячу лет.

— Мама всегда спит после второго завтрака, — верещала Эвис Шрабсоул, — хотя и клянется, что это не так. Слушает «Стрелков», а потом не успеет еще начаться «Женский час», а она уже отключилась! — Эвис хихикнула. — Ну а я при первой же возможности отправляюсь гулять — тихонько шмыгаю на улицу и оставляю ее одну, хотя Мартин и маме все твердит, что погулять по лесу ей крайне полезно.

— Надо думать, — пробормотала Эмма.

Уж кого она не ожидала встретить в этом месте и в этот час и кого она меньше всего хотела видеть — так это Эвис, но притвориться, будто идет в другую сторону, она не сумела — не сообразила как-то, и потом, ясно было, что она вообще не идет, а стоит и, как говорится, «ворон считает», и Эвис, бросив на нее проницательный взгляд, тут же заявила, что стоять на одном месте холодновато (хотя для ноября погода выдалась чудесная), и сейчас они шли быстрым шагом, удаляясь от поселка, и Эвис сбивала палкой придорожную растительность.

— По-моему, вы с Мартином утром виделись, — добродушно, по-приятельски сказала Эвис. Конечно, показывать, что знаешь о чьем-то визите к врачу неприлично, но Мартин мог видеть Эмму и на заправочной станции.

— Да, я обращалась к нему по поводу сыпи на руках, — призналась Эмма.

— О, серьезно? Какая досада! Должно быть, это стиральные порошки виноваты.

— Видимо, да. Или еще что-нибудь похуже: какой-нибудь стресс и всякое такое, знаете, как сейчас считается…

— Конечно, знаю!

Обе они рассмеялись, после чего Эвис нанесла по ни в чем не повинному пучку травы удар особо сокрушительный. Не раскрывая, разумеется, никаких врачебных тайн, Мартин намекнул ей, что Эмма нуждается в помощи и что Эвис, видимо, способна ей эту помощь оказать.

— Вы удивились, для чего я бесцельно брожу по лесу? — спросила Эмма.

Такой выпад ошарашил Эвис.

— Я решила, что для здоровья, — сказала она.

— Но вы, должно быть, думали обо мне и Грэме, гадали, было что-нибудь между нами или нет, или даже слышали разговоры.

— Да по-моему, и разговоров-то особых не было…

— А если не было, тем хуже: это еще унизительнее.

Кажется, Эмма собирается заговорить теперь о другом, осложняя тем самым оказание ей помощи, в которой, по словам Мартина, она так нуждается. Однако может стоит прицепиться к этому «унизительнее», попробовать убедить ее не преувеличивать?

— Может быть, вы чересчур многого ждали, — рискнула заметить Эвис.

— О нет, я ничего не ждала, какое право я имела бы ждать! — в сердцах воскликнула Эмма.

На это ответить было трудно, и Эвис решила доложить Мартину, что Эмма страдает от отсутствия личной жизни или, вернее сказать, от неразделенной любви к человеку, который им всем казался довольно скучным, но о вкусах не спорят. Однако женское чутье подсказало Эвис, что, возможно, она несколько упрощает ситуацию. Не найдя что ответить, она ограничилась замечанием, что у каждого бывают свои разочарования, намекнув тем самым и на собственные огорчения. Откровенность может оказаться полезной.

— Я понимаю, — согласилась Эмма. — Женщина, даже если она счастлива в браке, имеет заботливого мужа и прекрасных детей, может чувствовать себя обделенной… Бывает, она жертвует дому открывавшейся перед ней карьерой пианистки, тележурналистки или даже общественной деятельницы…

Эвис показалось, что Эмма смеется над ней.

— Ну, даже имея семью, не обязательно забывать о себе и собственной работе, — с вызовом сказала Эвис, Вот она, в частности, оказывает большую помощь местным благотворительным организациям. — Но существуют ведь и другие проблемы, — продолжала она, — к примеру, проблема жилищная. Наш теперешний дом стал нам так тесен, в особенности после того, как мама к нам переехала.

— Да, наверное, ведь у вас, как я думаю, — Эмма сделала мысленный подсчет, — не больше четырех спален.

— Правильно. Наша, конечно, затем спальня мальчиков — они сейчас в одной, маленькая комнатка Ханны при входе и мамина — та, что была для гостей.

— Как раз четыре, — сказала Эмма. — Значит, у вас нет спальни для гостей, и если кто-нибудь приезжает…

— Разумеется! Его просто некуда деть!

— А спать в чужой гостиной среди мягких кресел и всех этих торшеров так неудобно…

— У нас в столовой есть раздвижное кресло…

— О, в чужой столовой — это еще неудобнее! Конечно, вы можете выставить маму — понятно, не в буквальном смысле. Как она отнеслась бы к собственному домику в поселке, если бы представился случай, или к новому домику из тех, что строятся возле церкви? Это могло бы разрешить проблему.

Эвис улыбнулась, вспомнив о разговоре, который они затеяли, пригласив Тома на ужин.

— А знаете, как еще можно было бы разрешить эту проблему? — спросила она.

— Видимо, переехать вам в дом побольше, но ведь уезжать из поселка вы не хотите, правда?

— А уезжать и не надо было бы, если бы мы поселились в ректорском доме.

Эвис с такой яростью ударила по нависшей над дорогой ветке, как будто этим она сокрушала самого Тома.

— Но каким образом? Куда бы делся Том, куда бы он переехал? Ведь не в домик же возле церкви…

— Нет, конечно. — И Эвис пустилась в рассуждения об огромных размерах этих старых домов для ректоров и викариев и о предпочтении, которые теперь так часто оказывают священники домам поменьше и поудобнее. Теперь, с отъездом Дафны, для Тома можно подобрать какой-нибудь флигелек или даже что-нибудь в домах общественной застройки. Зачем считать, будто викарии и ректоры неотделимы от этих специально предназначенных для них ветхих и опустелых строений? Это не в духе времени, потому что священники теперь стремятся к более тесной близости со своими прихожанами, хотят жить как все люди, а не изолированно, не обособленно. Господи, да она даже слышала о каком-то священнике в Лондоне, который живет в высотном доме! Эвис уверена, что для Тома счастьем будет переехать.

— Счастьем? Слово «счастье» к нему как-то не подходит, — начала было Эмма, но тут беседа, получившая такой интересный и содержательный поворот, прервалась, и Эвис, указывая на что-то палкой, вскричала:

— Глядите! Там на поляне старуха! Что она — спит? Или плохо ей? Кто это? Уж конечно, не бродяжка, судя по, одежде.

Насколько можно было судить, это была крупная женщина в длинном пальто из какого-то допотопного меха, купленном, видимо, задолго до того, как люди всерьез озаботились охраной пушного зверя, и когда ондатровую шубу можно было купить за каких-нибудь двадцать фунтов. Пальто было распахнуто и открывало для обозрения костюм-джерси сине-коричневой расцветки, дорогой шелковый шарф от «Либерти», чулки из толстой шерсти и короткие, по щиколотку, коричневые сапожки. Под боком у нее была сумочка с перчатками, и то и другое на первый взгляд «весьма приличное»: не пластик, а коричневая кожа. Туалет, вероятно, дополнялся синей фетровой шляпой, но шляпа соскользнула с головы и валялась рядом. Поближе разглядев лежавшую, они увидели, что волосы у нее седые, на глазах очки и что она, кажется, спит. Когда Эвис и Эмма подошли к ней, она словно бы встрепенулась, попыталась отряхнуться и даже привстать, потянулась к сумочке и перчаткам и стала объяснять им, кто она такая и как очутилась в лесу. Однако при этом она выглядела смущенной, расстроенной и, видимо, нуждалась в помощи.