Мелани Бенджамин - Я была Алисой Страница 43

Мамины темные глаза заблестели, брови приподнялись в виде треугольника. Думаю, она невольно восхищалась мной: мало кто решался ей противоречить. Однако мама отрицательно покачала головой, опровергая только что сказанное мной.

— Мне известны те стороны жизни, о которых ты не имеешь представления. Я знаю королеву и знаю, что возможны… что начнутся всякие расспросы. Вот ты обвиняешь меня в том, что я тебя недооцениваю. А приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что я стараюсь тебя оградить? Защитить твое сердце от боли? Когда-то я считала тебя самой практичной из своих дочерей, Алиса. Но теперь все больше в этом сомневаюсь. Последнее время ты стала такой отчаянной. Такой безрассудной.

Почему всякий раз, как я пыталась сама творить свою судьбу, меня называли безрассудной? Может, таков удел незамужней женщины? Видно, так оно и есть.

— И я на самом деле отчаянная! И, если это делает меня безрассудной, значит, так тому и быть! Я отчаянно влюблена, отчаянно стремлюсь поскорее вырваться из этого дома… Мне двадцать четыре года, мама! Двадцать четыре! Мне нужно замуж, мне нужен свой дом, а меня держали взаперти, мне уготовили участь старой девы. Лео же нашел меня и спас! Теперь и мне кое-что известно о жизни… Уж поверь. Я приняла кое-какие меры, чтобы защитить себя. — В этот момент я подумала о мистере Рескине, о том последнем ужасном дне в его гостиной и содрогнулась.

— Алиса. — Лицо матери смягчилось. В ее глазах загорелось нечто, похожее на понимание. И я вспомнила ту давнюю зиму за год до прибытия Альберта, когда мама постоянно призывала меня к себе. Тогда в ее глазах появлялось это же выражение. Но только тогда и никогда после. — Алиса, я и в самом деле желаю тебе счастья. Я хочу, чтобы у тебя была своя семья, свой дом, как у Ины и как это скоро будет у Эдит. Хочу, чтобы ты и Леопольд… Скажи, Алиса, неужели ты и впрямь полагаешь, будто он будет держать рот на замке? Что он не скажет ни слова, видя, как ты собираешься замуж за другого, тем более за принца? — Мамин рот искривился, словно сама мысль о нем была ей ненавистна, и я поняла, что речь идет о мистере Доджсоне.

— Думаю, он желает мне счастья, — с вызовом произнесла я слова, в которые искренне верила, ибо и сама желала ему счастья.

— Вот как? — приподняла бровь мама. — Ну, значит, ты еще большая дура, чем мне казалось.

Ее слова ударили меня, словно пощечина. Назови она меня уродиной, я бы не обратила внимания, но я была уверена, будто мама считает меня разумным человеком, и очень это ценила. Однако я и бровью не повела, ничем не выдала своей боли.

— Я присоединюсь к тебе в карете через минуту, мама. Мне нужно найти Софи. — Не глядя ей более в глаза, я проскользнула мимо и направилась к себе.

Но не успела дойти до двери, как услышала:

— Алиса.

Мамин оклик прозвучал не как приказ, а почти как мольба. Но, проигнорировав ее призыв, я вошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Софи, как послушный ребенок, в ожидании сидела возле моего туалетного столика. Я велела ей подать мне накидку и перчатки и, ради Бога, поберечь мой букетик по дороге на бал. После этого я еще раз подбежала к зеркалу, чтобы взглянуть на себя. Не помню, когда еще я так часто смотрелась в зеркало. Пристально вглядываясь в собственное отражение, я наконец сбросила с себя мамины слова. Потом отдышалась, дождалась, пока щеки немного остынут, и сморгнула слезу. Я пыталась вернуть себе тот восторг, который чувствовала в комнате Эдит, но знала, что вновь обрету его лишь в объятиях Лео.

Меня с невыразимой силой охватило желание поскорее увидеть его. Я буквально выбежала из комнаты — Софи, еле поспевая, последовала за мной — и, едва накинув плащ на плечи, слетела вниз по ступеням.

Присоединившись в карете к Роде, Обри Харкурту, который в отсутствие Эдит выглядел крайне бледным и угрюмым, и родителям, я, слушая стук колес, всем телом подалась вперед, словно могла силой воли заставить лошадей лететь. К счастью, путь оказался недолгим. Совсем скоро мы подъехали к новому зданию Хлебной биржи, что за городской ратушей, где устраивался бал в честь Дня поминовения 1876 года.

Мне приходилось сдерживать себя — ибо мое нетерпение пульсировало с невероятной силой, чтобы не броситься бегом из кареты, выкрикивая имя Лео.

Вместо этого я, поддерживая юбки, чинно спустилась из экипажа и проследовала за родителями в здание, чтобы — в очередной раз — услышать: «Мисс Алиса Лидделл, дочь декана и миссис Лидделл».

— А ведь, наверное, многие молодые дамы заглядываются на вас, Ваше Королевское Высочество, питая несбыточные надежды на то, что вы запишетесь в их книжках хотя бы на один танец.

— Разве? Не имею представления, ибо не могу смотреть ни на кого, кроме вас.

— Однажды вам это надоест, — поддразнила я, не веря собственным словам. — И вы затоскуете, а может, и пожалеете о днях, когда могли танцевать с кем угодно.

— По-моему, вы говорите о себе! А ну-ка признайтесь, Алиса, хотите вы танцевать с кем-нибудь из тех скачущих студентов-новичков? Видите ватагу за углом? Вид у всех такой, будто они позаимствовали жилеты у своих отцов. Желаете променять меня, бедного, на одного из них? Это вы боитесь пожалеть, а не я!

— О Боже, вы видите меня насквозь! От вас ничего не скроешь!

Лео со смехом закружил меня в танце — правда, не совсем в такт исполняемой оркестром мелодии, — так что все завертелось кругом, но я не обращала на это внимания. Глядя в улыбающееся лицо Лео (он наконец-то стал поправляться после болезни: скулы на лице уже не так выступали, как прежде), я полностью доверилась его надежным, уверенным объятиям, и он повел меня в танце между других пар, даря мне несказанное облегчение. В тот вечер мне не хотелось думать, не хотелось тревожиться. Моим единственным желанием было смеяться, улыбаться, танцевать и да… возможно, даже флиртовать. Однако больше всего прочего я желала любить и быть любимой.

Чувствуя даже сквозь броню корсета огненную ладонь Лео на своей талии, я ощутила не только радость, которую искала, но и уверенность в том, что я, без сомнения, любима.

Хлебная биржа — обычно продуваемое со всех сторон помещение с высокими потолками, широкими, открытыми взору балками и усыпанными опилками полами — в тот вечер преобразилась. Полы были вычищены и до блеска натерты воском, полые внутри стены закрыты бархатными малиновыми драпировками, на больших позолоченных консолях возвышались истекающие воском канделябры и стояли букеты цветов, обмотанные кружевами и бечевкой. Приятным дополнением стала находившаяся в глубине зала громада ледяных плит, которые помогали охлаждать зал, нагретый свечами и жаркими телами танцующих.

Мой наряд, разумеется, оказался одним из самых элегантных. Однако недостатка в роскоши на балу не было. Разнообразие самых легких тканей — шепчущего муслина, тонких кружев, шуршащего тарлатана, газового тюля весенних расцветок — радовало глаз. Турнюры в тот сезон были расположены ниже, а количество складок на них уменьшилось. Элегантные и подтянутые мужчины щеголяли в облегающих черных брюках и фраках, открывающих большие манишки, на которых поблескивали золотые или бриллиантовые украшения. И конечно же, каждый был в белых лайковых перчатках.

Бальный зал услаждал все органы чувств: многообразие цветовых гамм, кружившихся, сливавшихся и расходившихся; чарующая музыка оркестра — низкие, сочные басы, отсчитывающие такт, и скрипичная мелодия, порхающая по залу; медово-сладкий аромат горящих восковых свечей, который соединялся с благоуханием тысяч тепличных цветов. А надо всем этим колыхался, то поднимаясь, то опускаясь, гул голосов — кто-то смеялся, кто-то кого-то поддразнивал, над кем-то подтрунивал, кто-то кому-то делал серьезные предложения.

— Право, люблю балы, — вздохнула я, довольная, что сегодня здесь я просто одна из многих красавиц-девиц.

— Сие наименее глубокая мысль из всех, что я когда-либо слышал из ваших очаровательных уст, но именно за это и люблю вас. — Лео снисходительно и даже, можно сказать, по-отечески рассмеялся. И я ему позволила это, ответив скромной, как и подобает девице, улыбкой.

— Что? Неужели я иногда кажусь вам чересчур серьезной? Наверное, вы предпочли бы болтовню о перчатках, бантах да зонтиках беседам о книгах, искусстве и идеях?

— Вовсе нет! Мне слишком много времени пришлось провести в обществе таких безупречных леди…

— Так, значит, вы не считаете меня безупречной леди? — Выгнув спину, я слегка отклонилась назад и, надув губы, изобразила негодование.

— Нет-нет, что вы… О Боже! — Лео беспомощно рассмеялся, подрагивая плечами. — Это один из тех разговоров, которые я никогда не смогу достойно закончить. Скажу лишь, что вы безупречны во всем, и я не желаю, чтобы вы изменились хотя бы на йоту. Ну вот… Я прощен?

— Пожалуй. — Я изо всех сил старалась сохранить серьезный вид, но не смогла удержаться от улыбки. Он мило смутился и стал похож на мальчишку. Я видела в его обращенных на меня глазах блеск и знала, что мы с ним равны во всех отношениях и именно поэтому он восхищается мной.