Александр Проханов - Губернатор Страница 43

Блогер Клевый, веселый и дурашливый, взбил на голове цветной гребень, захлопал себя по бокам, прокричал «Ку-ка-ре-ку» и сел писать:

«Горят костры горючие, кипят котлы кипучие, точат ножи булатные, хотят меня зарезати». А я бы, признаюсь, тоже не стерпел, если бы меня с голой бабой напоказ выставили. Если бы мою личную дачу дебилам передали. Если бы старые кости без устали туда-сюда таскали. Если бы у меня в кармане мои же деньги считали. Какую икону хочу, такую и заказываю. Хочу Сталина, хочу Гитлера, хочу свою собственную. Но только я бы не стал Паолу за это резать. Говорят, вскрытие показало, что она беременна. Одного сына под пули послал, другого, не рожденного, зарезал. Не хорошо, я вам скажу, получается!

Пост покатился по Интернету, прорубая коридоры, которые тут же заполнялись кипящим ядом, визгами восторга и ненависти.

Ведущий телекомпании «Карусель», по кличке Ласковый, с пшеничным лицом евнуха, любуясь своими холеными пальцами с розовым маникюром, вещал перед камерой:

– По всем законам политической этики губернатор Плотников должен подать в отставку, дожидаясь конца расследования. И уверен, этот конец будет для него не утешительным. Таким образом, в губернии открывается политическое пространство для избрания нового губернатора. Есть много достойных персон, много незапятнанных деятелей, готовых послужить губернии. Среди них выделяется патриотический предприниматель Лев Яковлевич Головинский, который неутомимо работает на благо нашей земли. Театры, художественные выставки, привлечение столичных маэстро, покровительство благим начинаниям, благотворительность и меценатство – все это превратит нашу губернию, после унылого правления Плотникова, в художественную столицу России. Кстати, убитая Паола Велеш пользовалась всемерной поддержкой господина Головинского, который скорбит вместе с нами.

Послание упало в Интернет, породив множество всплесков, ядовитых огненных капель.

Обозреватель желтого листка «Все грани» Курдюков, с курчавыми сальными волосами, напоминавшими овечий парик, писал:

«Губернатор Плотников славится чрезвычайной трудоспособностью и спит менее трех часов в сутки. Энергию он черпает, наблюдая на скотобойне умерщвление скота. Вид живой дымящейся крови приводит его в возбуждение и наполняет витальными силами. Говорят, что любовница покинула его из-за того, что он водил ее на бойню. Паола Велеш однажды назвала Плотникова кровавым маньяком, за что и поплатилась».

Интернет был ядовитым морем, в котором кипели нечистоты, бушевали отравленные волны, всплывали утопленники, звучали проклятия, хрипели сквернословия, раздавался истерический хохот. И вся ядовитая жижа, переливаясь перламутровой трупной пленкой, просачивалась в души людей, делая их все ужасней.

Плотников испытывал глухие удары в сердце, мучительные сжатия, колющую боль, словно под разными углами, с разных сторон били в него невидимые молотки, вонзались иглы и сверла, сжимались тиски. Он лежал в отдельной палате под капельницей, среди белизны, с редкими посещениями доктора. От доктора веяло свежестью, душистым мылом, мягким сочувствием.

– Ваши перегрузки, Иван Митрофанович. Сердечко устало. Мы его сейчас подкормим, утешим и выпустим вас. А пока, Иван Митрофанович, лежите, и никаких дурных мыслей.

Врач уходил, мерцала капельница, бежали по трубочке струйки целительной влаги. Плотников пытался понять, где таится причина его несчастий. Какой роковой просчет он совершил, после которого стала рушиться его жизнь, одно несчастье влекло за собой другое, одна беда плодила другую. В дремоте, в туманном забытье, возникала жена, молодая, в белой ночной рубахе. Подносила к груди младенца, и ее обожающий взгляд, и маленькие чмокающие губы сына, хватающие розовый сосок. Сверкающий блеск стекла и металла. В цеху, крыло к крылу, стоят самолеты, великолепные, как застывшие вихри. Он любуется их совершенством, заостренными фюзеляжами, сиянием кабин. Чувствует, как трепещет в них укрощенная скорость, ревущая мощь, ярость воздушного боя. Утка, срезанная выстрелом, бьется в сверкающей луже, шум ее крыльев, изумрудные перья, красные бусинки крови, и он, опустив ружье, смотрит, как затихает птица, и в нем внезапная боль и раскаяние. В сумерках белизна женского тела, голое колено, круглая, с темным пигментом грудь. Его слепая жадность, неутомимая страсть, ее блестящие, в хохоте, зубы.

Плотников в туманных воспоминаниях перебирал лица, виды городов, картины природы. Чувствовал, что где-то здесь таится неуловимая точка, из которой ринулась на него тьма, прянуло несчастье. Но эта точка ускользала, пряталась в толпах людей, в грохоте заводов, в видении мировых столиц.

Его навестил вице-губернатор Притченко. Принес букет цветов:

– Это вам, Иван Митрофанович, от вашей секретарши Елены Федоровны. Поздравляет вас с днем рождения.

– Спасибо ей. Она замечательная.

– Все приходили, вас поздравляли, желали скорейшего выздоровления.

– Как идут дела? Залежался я тут.

– Все в порядке, Иван Митрофанович. Я обзванивал глав районов. Белавин доложил, что запустили комплекс биодобавок. Им мешала вода с большим содержанием железа. Пробурили новые скважины, и теперь вода чистейшая.

– Хорошо, – произнес Плотников. Представил огромные серебряные башни среди лугов, и вид этих драгоценных башен окропил его светом, и вдруг стало легче дышать.

– Шурпилин сообщил, что делегация фермеров вернулась из Голландии. Там они увидели, как работают роботизированные фермы. Еще четверо фермеров решили использовать роботов.

– Замечательно. – Плотников представил красных, с шелковистыми боками коров, окруженных незримой автоматикой, компьютерами, датчиками, среди которых животные становятся частью индустрии, не требующей вмешательства человека. И это было его, Плотникова, достижение, от которого стало легче на сердце.

– И еще отличная новость, Иван Митрофанович. Был на металлургическом заводе, встречался с Федором Леонидовичем Ступиным. Все готово к пуску. Через месяц откатают первую трубу. Вас ждут на открытие.

– Какой великолепный человек Ступин! Настоящий русский ум! На таких стояла и стоит Россия! – Плотников улыбался, его почернелое лицо посветлело, на щеках появился слабый румянец. – Спасибо вам, Владимир Спартакович. Вы мой целитель. – Плотников протянул Притченко руку, с благодарностью сжимая его ладонь.

Глава 25

Подули черные ветры. Содрали с деревьев последние листья. Хлестнули дожди, упали в железные бурьяны, погнали по рекам стальную рябь. Не стало дневного света. Чуть проглянут в сумерках туманные леса, тускло сверкнут залитые дождями проселки. И снова тьма с коротким жутким закатом, с багровой зарей, на которой мечется воронья стая. Долгая непроглядная ночь с воем ветра, стуком дождя о стекла, с тревожными снами, в которые залетают души исчезнувших, измученных и безвестных, ищут приюта. И в эту черную пору твоя душа наполняется безмерной тоской, неприкаянной болью. Ты погибаешь, чувствуешь свое сиротство на этой бренной, слезной, безысходно любимой земле.

Отец Виктор убирал свою пустынную церковь. Скудный свет сочился сквозь рябые от дождя окна. Он подмел пол, кинув сор в высокую железную печь, нетопленную, ждущую зимних холодов. Туда же бросил сухие букетики полевых цветов, стоявшие перед образами. Собрал из подсвечников остатки воска и бережно сложил в ящик. Следил за бабочкой, которая, спасаясь от ледяных дождей, залетела в церковь и мелькала, появляясь и исчезая. Искала укромный уголок за иконой, где бы смогла уснуть на всю долгую зиму. В Рождество, от печного тепла, людских дыханий вдруг проснется и полетит среди горящих свечей и цветных лампад.

Отец Виктор прожил огромную жизнь, которую ощущал, как непрерывную Божественную волю, двигающую череду времен, событий, людских судеб. И его собственную судьбу, которая крохотным отрезком легла в гигантскую дугу русского времени.

Маленьким мальчиком, замешавшись в толпу демонстрантов, среди флагов, шаров, транспарантов, он видел на мавзолее Сталина. Далекий, в голубоватой дымке, в военном френче, похожий на мираж, Сталин прошел сквозь всю его жизнь, как видение огненной силы, охватившей пламенем бессчетные жизни, в том числе и жизнь любимых и близких. Спустя много лет, когда валили в Москве советские памятники и коммунисты жгли партбилеты, он видел, как с кремлевского дворца спускают красный флаг. Ветер хлестал полотнище, оно вырывалось из рук, и эта борьба с поднебесным флагом напоминала убийство красного коня. Тогда же, надев ордена, в годовщину парада сорок первого года он прошел по брусчатке, одинокий солдат поруганной красной державы.

В детстве мама повела его в Парк культуры, на трофейную выставку. Пятнистые самолеты со свастиками. Орудия с жестокими стальными стволами. Страшного размера танк, в башне которого зияла пробоина с оплавленными краями. Отца уже не было в живых. На материнских глазах не высыхали слезы. И, глядя на пробоину в «Тигре», он своим детским сознанием понимал, что существует сила, отомстившая за отца. Эта сила заслонила их маленькую квартирку, где стояли его игрушки и висел бабушкин рукодельный ковер. Через много лет, под Кабулом, он видел подбитый советский танк с оплавленным отверстием в башне. Коммулятивный заряд прожег броню и истребил экипаж. Стоя на трассе, в бронежилете и каске, он старался связать те два подбитых танка, две пробоины. Мальчика с изумленными глазами и мужчину с тоскливым взглядом, уставшего смотреть на горящие кишлаки и растерзанные тела.