Мария Галина - Медведки Страница 43

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выплыло круглое китайское лицо.

– Сметанкина, – сказало лицо тонким голосом.

За спиной у него в желтой тени коридора стоял еще один китаец и, кажется, еще один.

Потом второй китаец повернулся и куда-то ушел. Первый китаец остался стоять, загораживая собой вход. У него за спиной мелькали неразличимые тени. Этих китайцев тут, наверное, не меньше десяти. А то и больше.

– Сметанкина тут не живет, – сказал китаец и замотал головой.

– Живет, – сказал я. – Сейчас пойду в милицию и выясню, кто тут живет. А потом вернусь.

– Сметанкина, – повторил китаец и исчез. Я слышал, как он говорит за дверью высоким птичьим голосом, но разобрал только слово «милисия».

Потом дверь отворилась во всю ширину.

Это был еще один китаец, глаза его прятались под набрякшими веками, но в общем и целом он походил на китайского атташе по культуре. Бывают такие атташе по культуре.

– Вы кого-то ищете? – спросил он.

Голос у него был высоковатый, но приятный. И выговор чистый.

– Да, – повторил я, – Сметанкина. Сергея Сергеевича. Он владелец этой квартиры.

– Возможно, – сказал китаец вежливо. – Моя большая семья арендовала эту квартиру через фирму. Хорошая фирма.

– Давно?

– Давно, – сказал китаец, не уточняя.

– А название фирмы не скажете?

– Нет, – сказал китаец и замолчал.

Я подумал, что надо бы опять пригрозить милицией, но понял, что этот милиции не боится. Он вообще никого не боится. Я даже не знал, врет он или нет – я не мог ничего понять ни по его жестам, ни по интонации. Словно я разговаривал с пришельцем из космоса. Или с разумным муравьем.

Он просто стоял у порога и ждал, когда я уйду.

Из квартиры тянуло сквозняком, и этот сквозняк гулял у меня по ногам. И еще запахом вареной капусты.

Я подумал и позвонил в соседнюю квартиру.

Китаец так и остался стоять на пороге.

Я жал на звонок и жал, и он отзывался точно такой же птичьей трелью.

– Начальника? – спросил за дверью тонкий голос. – Господина? Циво надо?

Я отпустил звонок, повернулся и пошел вниз по лестнице. Из мусоропровода между этажами несло капустой. На грязной зеленой, капустного цвета, стене каллиграфически чернели иероглифы. То ли «могучий нефритовый жезл», то ли «мир, труд, май!». Кто их, китайцев, разберет. На лестничной площадке за моей спиной захлопнулась дверь.

Белых бабочек в свете одинокой лампочки у подъезда прибавилось. Они садились на лицо и жалили прямо в глаза.

Я поднял капюшон и шагнул в ночь.

По улице Мангазейской мимо сугробов у обочины проносились машины, и свет фар сначала вспыхивал и ударял в лицо, а потом сменялся мягким рубиновым светом.

– Куда? – спросил, притормаживая, водитель старенькой «Сузуки».

– На Взлетку.

Машина у него была с левым рулем, и я открыл заднюю дверь, потому что обходить машину поленился. На заднем сиденье, деля его надвое, лежал плюшевый валик.

– Командировочный? – спросил водитель.

– Да.

– Ну и как вам у нас?

– Ничего. Китайцев только много.

– На самом деле их еще больше, – сказал водитель. – Гораздо больше. Просто их не видно. Пока.

– Прячутся?

– Не то чтобы. Просто живут своей жизнью.

Он говорил неторопливо и мягко, – хороший, спокойный, уверенный в себе человек. Тут таких полным-полно. Мне и правда здесь понравилось.

Мы проехали занесенный рождественским снегом бревенчатый домик с резными наличниками и светящимися окошками.

Я сказал:

– Красиво.

– Снаружи да, – сказал водитель. – А вы поживите в таком.

Я видел его спину и руки, лежащие на руле. Затылок крепкий, стриженый, небольшие уши плотно прижаты к голове. Лет тридцать пять – сорок. Я присмотрелся. Нет, я его не знал.

В номере было тепло, тут вообще хорошо топили. Я скинул парку и ботинки, снял носки и босиком подошел к окну – в темном небе висели белые тучи, на горизонте чернела зубчатая стена леса. Внизу на развязке сновали туда-сюда машины, снег висел в возникающих и тут же пропадающих столбах света.

Дома, наверное, дождь. И до самого Нового года не будет снега, а будут пустые приморские склоны и рыжая глина, отваливающаяся пластами, и туман, и гудки ревуна, и мокрая, страшная в своей ядовитой зелени трава на газонах.

Я сел к столу и разбудил ноут.

Валька писал, что я его хрен знает как подвел, потому что не в сезон никому больше дачу не сдать, а Зинаида Марковна как раз вызвала дератизаторов и протравила крыс и мышей, которых развелось немерено, и теперь по всей даче наверняка валяются гниющие тушки. Я написал ему, что ключи, как всегда, в ящике под яблоней и что пускай Марковна сама и подбирает тушки. А поскольку я проплатил до конца весны, то теперь могу ездить куда хочу, хоть в Австралию, так что пускай не морочит мне голову. А потом ближе к сезону пускай ищет новых жильцов: желающие снять такую замечательную дачу всегда найдутся.

Потом я написал Левицкой, что по указанному адресу Сметанкин не проживает, но, думаю, ей это было уже не важно, мейлы от нее приходили путаные, с ошибками и странными отступлениями. Наверное, ее перевели на морфий, потому что один раз она написала, что Сережа приходил, и они очень хорошо поговорили, а то, что он просвечивал, это ничего – он так скрывается от мафии.

Я уже решил усыпить ноут и спуститься вниз пообедать, но на всякий случай еще раз проверил почту, и в ящик свалилось письмо от Васи Тимофеева.

«Брат, – писал Вася Тимофеев, – я, как ты просил, перетер тут кое с кем. Ты был прав, был такой Сметанкин, пацаны говорят, он крутил дела с одним мужиком, они вроде земляки были, в Красноярске вместе ходили в школу, только этот домашний был, а не детдомовец, но они сильно дружили и даже письмо писали министру нашей обороны, чтобы их в армии вместе определили. А потом осели в Чите и начали торговать с китайцами, туда возили армейское барахло, камуфляжку, шинели и всякое такое, а обратно игровые приставки и всякое такое. И хорошо поднялись. Сметанкин в Красноярске себе квартиру купил. Я ж тебе говорю, это был золотой век, человек мог развернуться. Потом все пошло не так.

А в девяносто восьмом на них наехали...»

Я представил себе, как солидный круглоголовый Вася, сгорбившись над столом и нахмурившись, бьет одним толстым пальцем по клавишам.

«То ли они взяли ссуду и вернуть не смогли, то ли чего... Стоп. Давай-ка я сменю дискурс, а то это все равно что бег в мешках. Так вот, в девяносто восьмом их фирма задолжала крупную сумму каким-то хмырям, и эти хмыри начали из них выбивать деньги, причем весьма жестко. И Остапенко Борис Миронович, уроженец города Красноярска, в чем был сел в самолет и вышел из него только в Турции. При этом он выгреб из сейфа всю наличку, которую наторговали продавцы на точках (у них уже были точки к тому времени). А Сметанкин остался. Он очень гордился своей квартирой. Что у него все как у людей. Он сам ее отделал от и до, заказывал какую-то невероятную мебель и даже ездил в Москву на дизайнерские выставки. У него никогда не было своего дома, понимаешь?

На этой квартире его и нашли. Когда соседка заметила, что он уже неделю не выходит, а свет горит. Даже днем. Нашли с ожогами от утюга, все как полагается. Библейские времена, я ж говорю.

Лет через пять Остапенко вернулся в Красноярск. К тому времени всех прежних авторитетов перестреляли, а новым до него не было дела. И тут начинается самое интересное. Какое-то время он живет себе и даже работает в строительной фирме, но еще через пару лет подает в ЗАГС заявление о смене фамилии. А заодно имени-отчества. Чем он мотивировал свое желание, не знаю, но, видимо, подкрепил свои мотивировки очень убедительно, потому что теперь мы имеем не Остапенко Бориса Мироновича, проживающего в городе Красноярске, а Сметанкина Сергея Сергеевича, проживающего там же. Он покупает себе квартиру на Мангазейской и перебирается туда, а старую оставляет жене и дочери. Остальное ты знаешь.

Адрес прежней семьи Остапенко прилагаю».

Я подтвердил получение письма, потом подумал и позвонил в Томск.

– Ну? – сказал родственник.

– Вася, – спросил я, – что ты на самом деле кончал?

– С бабой кончают, – сказал Вася, – я закончил Томский государственный университет. Филологический факультет. А что?

– Да нет. Ничего. А диплом ты по кому писал?

– По Шаламову, – сказал Вася, – ты мне голову не морочь. Завязывай с делами и приезжай хотя бы на недельку. Анька шанежки испечет.

– Приеду, – сказал я. – Обязательно приеду. Спасибо, брат.

Я положил ноут спать и вызвал такси по гостиничному телефону.

Этот подъезд был с кодом, но я проскочил за каким-то человеком с собакой. Благослови бог людей с собаками. Лифт двигался в железной клетке, и огромный противовес ходил туда-сюда.

На седьмом этаже я вышел, позвонил и стал ждать, уставившись в обитую дерматином солидную дверь. Глазок колол искоркой света, значит, дома кто-то есть. Сейчас не девяносто восьмой, когда молчаливый мертвец лежал под модными светильниками, в любовно обставленной квартире, со связанными обрывком провода черными вздувшимися руками, и ждал, пока серьезные люди в униформе взломают двери.