Орхан Памук - Новая жизнь Страница 44

Остальные воспоминания обрывочны, как ночная тишина. Я вытащил «вальтер», снял его с предохранителя, вошел в зал, где шел фильм. Внутри было душно и жарко. Мой силуэт с пистолетом появился на фоне экрана, а лиловый пиджак стал экраном. Свет проектора слепил мне глаза, но так как зрителей было мало, я сразу нашел свою жертву.

Наверное, он удивился; может, не понял, может, не узнал; а может, ждал этого; он не двинулся с места.

— Ты найдешь кого-то вроде меня, дашь ему книгу, заставишь прочитать, а потом испортишь ему жизнь, — сказал я, обращаясь к себе.

Я выстрелил три раза в грудь и в лицо, которое я не видел, чтобы удостовериться, что он мертв. Потом я сообщил зрителям, сидевшим в темноте:

— Я убил человека.

Когда я выходил из зала, глядя на свою тень на экране и на «Бесконечные ночи», кто-то закричал: «Механик! Механик!!!»

Я сел в первый же автобус и уехал из города, в котором я обдумал многое. А еще мне было интересно, почему в турецком языке человек, который водит поезда, и человек, который показывает фильмы, называются одним французским словом.

14

Я сделал две пересадки, провел бессонную ночь убийцы и затем, во время одной из стоянок, в уборной увидел себя в треснувшем зеркале. Мне никто не поверит, если я скажу, что человек, которого я увидел, был похож не на убийцу, а на призрак убитого. Но человек в той уборной, которого потом увез автобус, был очень далек от ощущения покоя, обретенного убитым во время написания книг.

Рано утром, прежде чем вернуться в особняк Доктора Нарина, я зашел в городскую парикмахерскую, побрился и подстригся, чтобы предстать перед моей Джанан достойным и надежным юношей, который ради создания счастливого семейного гнездышка не побоялся встретить лицом к лицу смерть и успешно прошел столько испытаний. Когда я вошел в усадьбу Доктора Нарина и увидел окна особняка, мысль о том, что Джанан ждет меня в жаркой кровати, заставила мое сердце забиться в два раза быстрее; ему вторил чириканьем воробей на платане.

Дверь открыла Гюлизар. Я не смог смотреть на ее изумленное лицо — наверное, потому, что полдня назад убил во время киносеанса ее старшего брата. И, наверное, потому не заметил ее удивления и потому едва слушал, что она говорила; я вошел в дом, как будто это был дом моего отца, и направился в нашу комнату, в комнату, где я оставил в постели мою больную Джанан. Чтобы сделать сюрприз любимой, я открыл дверь без стука. Но когда я увидел пустую, совершенно пустую кровать в углу, я начал осознавать, что говорила мне Гюлизар.

Джанан три дня лежала с температурой, а затем пришла в себя. Она сходила в город, позвонила в Стамбул и поговорила с матерью; и так как от меня не было никаких известий, она внезапно решила вернуться домой.

Мои глаза смотрели из окна на шелковицу в саду за домом, сиявшую в утреннем солнце, но я видел только аккуратно застеленную кровать. Газета «Почта Гудула», которой Джанан обмахивалась как веером, когда мы ехали сюда, лежала на пустой кровати. Внутренний голос доложил мне, что Джанан уже поняла, что я убийца, поэтому я больше никогда ее не увижу; единственное, что мне оставалось сделать, — это закрыть дверь и, упав на кровать, которая все еще хранила запах Джанан, поплакать и уснуть. Другой внутренний голос возражал: убийцы должны вести себя как убийцы, они должны быть хладнокровными и не поддаваться панике: Джанан непременно ждала меня в доме родителей, в Нишанташы. Прежде чем выйти из комнаты, я заметил в углу окна того зловредного комара и одним ударом растер его ладонью. Я уверен, что кровь из комара, испачкавшая мне линию любви, была сладкой кровью моей Джанан.

Я должен был соединиться с моей Джанан в Стамбуле, но прежде чем исчезнуть из особняка, находившегося в центре сопротивления Великому Заговору, я решил повидать напоследок Доктора Нарина, что безусловно полезно для моего будущего, для нашего с Джанан будущего. Он сидел за столом, чуть поодаль от шелковицы, с книгой в руках; он ел с аппетитом виноград и смотрел на холмы, где мы вместе гуляли.

Безмятежные, как люди, владеющие временем мира, мы говорили с ним о жестокости жизни; о том, как природа управляет судьбой человека; как концентрированная идея, именуемая временем, исподволь учит человеческую душу спокойствию и безмолвию; о том, что человек безвольный и нерешительный никогда не сможет ощутить вкус этих спелых виноградин; о высокой сознательности и желании, необходимых для постижения сути настоящей жизни, свободной жизни; о том, кем следует считать скромного ежика, пробиравшегося мимо нас с шуршанием, — знаком порядка во Вселенной или демонстрацией хаотичной случайности. Вероятно, убийство человека делает человека убившего зрелым; я сумел соединить восхищение, которое вызвал у меня Доктор Нарин, с сочувствием и терпимостью, появившимися из глубин моей души. Поэтому, когда он предложил мне после обеда сходить на могилу его сына, я сумел вежливо, но решительно отказаться, не обидев Доктора Нарина: столь насыщенная событиями, утомительная неделя сильно измотала меня. Я должен побыстрее вернуться домой, к моей жене, отдохнуть, собраться с мыслями и решить, стоит ли брать на себя ту большую ответственность, которую он предлагал.

Когда Доктор Нарин спросил, была ли у меня возможность испытать его подарок, я сказал, что опробовал «вальтер» и остался очень доволен; вспомнив о часах «Серкисов», которые носил в кармане уже два дня, я достал их. Я сказал, что это знак уважения и восхищения одного торговца с разбитыми надеждами и выпавшими зубами, и положил часы рядом с миской золотистого винограда.

— Эти обиженные продавцы — несчастные, ничтожные и слабые люди, — заметил Доктор Нарин, едва взглянув на часы. — Они хотят жить той жизнью, к которой привыкли, хотят хранить свои любимые вещи. Поэтому им нужен такой человек, как я, поскольку я даю им надежду на справедливый мир! Как безжалостен мир, вознамерившийся уничтожить нашу жизнь, наши воспоминания! Когда вернешься в Стамбул, подумай, что ты можешь сделать для этих разочаровавшихся в жизни людей, а потом принимай решение.

Я представил, как я немедленно отыщу Джанан в Стамбуле, уговорю ее, привезу сюда в особняк, и мы будем жить долгие годы в сердце Великого Контрзаговора…

— Прежде чем вернуться к своей очаровательной супруге, — добавил Доктор Нарин тоном французского маркиза из дешевого переводного романа, — избавься от этого лилового пиджака, хорошо? Он делает тебя похожим на убийцу, а не на героя.

Я сразу же поехал в Стамбул на автобусе. Маме, открывшей мне дверь во время утреннего азана, я не стал рассказывать ни о Чудесной Стране, ни о невесте-ангеле.

— Больше никогда не бросай мать! — сказала она, включая колонку, чтобы налить в ванну горячей воды.

Мы молча позавтракали, как раньше, мать и сын. Я понял, что мама, как многие матери, чьи сыновья влезли в политику или в религиозные организации, молчит, она боится, что я поддался какой-то темной силе, боится расспрашивать меня, боится моих ответов. Когда быстрая, легкая и подвижная мамина рука на мгновение задержалась рядом с банкой кизилового варенья, я заметил темные пятна на ней и подумал, что вернулся к прежней жизни. Может ли жизнь продолжаться, словно ничего не было?

После завтрака я сел за стол и долго смотрел на книгу, лежавшую открытой там, где я ее оставил. Но то, что я делал, нельзя было назвать чтением, я словно вспоминал о чем-то, словно чувствовал какую-то боль…

Я собирался выйти из дома, чтобы пойти поискать Джанан, как мама преградила мне путь:

— Поклянись, что вечером вернешься домой.

Я поклялся. Я клялся два месяца подряд, каждый раз, когда утром выходил из дома. Джанан нигде не было. Я ходил в Нишанташы, бродил по улицам, ждал ее перед дверью, звонил в дверь ее квартиры, ходил по мостам, садился на паромы, ходил в кинотеатры, звонил по телефону, но не узнал ничего. В конце октября начались занятия, и я убедил себя, что она появится в коридорах Ташкышла, но она не пришла. Я целыми днями бродил по факультету, иногда выбегал из аудиторий, решив, что, промелькнувшая мимо двери в коридор тень напоминает ее. Иногда я входил в какую-нибудь пустую аудиторию, окна которой выходили на парк и стоянку маршрутных такси, и задумчиво наблюдал за дорогой и прохожими.

Однажды, когда уже похолодало и люди стали топить печи и включать батареи, я перешел к реализации хитро задуманного, как мне казалось, плана и позвонил в дверь квартиры родителей «моей однокурсницы». И здорово опозорился, изложив им заготовленное заранее вранье. Они не только не сообщили мне ничего о месте ее пребывания, но даже не намекнули, где это можно узнать. И все же однажды в воскресенье, после полудня, во время второго визита в их дом, когда цветной телевизор мило журчал футбольным матчем, я понял, что они знают многое, но не говорят. Попытки что-то узнать от других ее родственников, чьи телефонные номера я выяснил по справочнику, тоже не дали результатов. Единственное, что я узнал из телефонных разговоров с упрямыми дядями, любопытными невестками, осторожными служанками и насмешливыми племянниками, — это то, что Джанан изучает архитектуру в Ташкышла.