Петр Алешковский - Институт сновидений Страница 44

Добившись сенаторских должностей, К. выступил защитником аристократии, привилегий. Был крупным земельным собственником и обладателем больших денежных средств. К. выражал интересы той части нобилитета, к-рая перешла к новым формам хозяйства – организации крупных, основанных на рабском труде латифундий с развитым в значительной степени товарным производством. Всей своей деятельностью он содействовал введению активной внешней политики и расширению римск. завоеваний.

К. настаивал на разрушении Карфагена (см.) – сильного торгового конкурента Рима. Представляя в то же время консервативные староримские элементы, он ввел суровые законы против роскоши, боролся против влияния греч. культуры. К. является крупнейшим представителем римск. прозаической литературы. Сам он хорошо знал греч. язык и греч. литературу, в частности Фукидида и Ксенофонта. Главным его трудом были „Начала“ – историч. сочинения на латин. языке. В своем труде К. дал не только историю Рима, но и других италийских городов. Из многочисленных речей К. до нас дошли только отрывки. Целиком сохранился с.-х. трактат „Земледелие“, содержащий много данных по истории экономики и с. – х-ва того времени».

Признаемся честно, мы не попали в число избранных, кому удалось познакомиться с трактатом начинающего ученого Кузнецова, мы оставались в тени, нам выпала доля наблюдателя. Работа молодого историка (в четыреста пятнадцать страниц!) была незамедлительно отмечена профессурой кафедры и, посланная на ежегодный конкурс подобных работ, по праву принесла Владику первое место и памятный подарок – книгу Иоганна Кляммера «Рим периода упадка империи», свободно продававшуюся тогда на лотках «Академкниги». Не беремся судить о трактате Кузнецова, но знаем доподлинно от близких приятелей Владика, что подобной по длине, содержательности и, главное, написанной ярким, свободным стилем, столь не свойственным нашим отечественным историкам, курсовой работы, кафедра не знала, пожалуй, с момента основания. Владику прочили большое будущее – сам старик латинист Троицкий особо отметил перед группой, с трудом заучившей «Экзеги монумент (ум)», виртуозное знание Кузнецовым зубодробительной и столь полезной латыни. «Эго-меи-михи-ме-ме», – выразили свое почтение сотоварищи Владику в коридоре. «Оррис-тур-мур-мини-нтур!» – блеснул эрудит в ответ, густо краснея.

Не знаем, обладал ли любимый герой Марк Порций Катон Старший способностью Владика загораться вмиг здоровым румянцем, но думаем, что физическая подготовка полководца соответствовала римским стандартам. Юный Кузнецов, зная, что каждый – кузнец своего счастья, и твердо усвоив, что «в здоровом теле – здоровый дух», следовал наставлениям дедушки полковника, по слухам, заставлявшего внука пробегать ежедневные шесть километров с полной боевой выкладкой, – для чего в заплечный ранец предварительно укладывались отмеренные по весу кирпичи. Владик явно намеревался, подобно римскому герою, прожить по крайней мере восемьдесят пять – ни меньше ни больше.

Завоевав определенную известность, Владик не остановился на достигнутом. Уже один вид его, или, как сказали бы поклонники западных словечек – имидж, – разительно отличал Кузнецова от джинсастых, расхлябанных сокорытников. Всегда подтянутый, но совсем не высокий, в неизменно отглаженных Дедовских брюках, в чистой рубахе с узеньким офицерским галстуком, коротко стриженный, в простых, прямоугольной оправы, очках, с неизменным вместительным дермантиновым портфелем «привет из планового отдела», он даже зимой не носил ничего лишнего. Только в лютые морозы семьдесят пятого смогли припомнить на нем серый простецкий пиджачишко, с аккуратными по-воински кожаными заплатами на локтях.

В месячном сентябрьском рейде на овощебазу он неизменно стоял у фасовочного аппарата, и тогда как другие бесконечно отлучались во фруктовые секции, Владик наполнял пакет за пакетом подмокшей картошкой, неизменно сетуя на условия хранения, делясь с самыми близкими сокровенной мыслью. «Дед мой, – говаривал там Владик, – не для того воевал, чтобы сегодняшние жулики-армяшки разворовывали империю на корню». Заведующий секцией, признаемся, был красавец армянин, начинавший как историк в Ереване, но после сменивший свой институт на московский пищевой. «Мои друзья все теперь доктора, кандидаты наук, – откровенничал он, – но я не жалею, третий год на базе – третьи „Жигули“ меняю». Надо заметить, что в те архаические времена середины семидесятых отрицательно настроенный студент, почитывая тайком «ГУЛАГ» и ловя от нечего делать в одиночестве позывные «Голоса Америки», был далеко не так политизирован, как нынче. Оппозиционность режиму была ярко выражена, но дальше анекдотов дело не заходило. Не было еще и столь сильного расслоения и в подмосковной окрестности – Люберцы, например, не породили еще знаменитое племя качков, и думаем, – мы, заметьте, первыми высказываем эту гипотезу, – что Владик Кузнецов и положил начало сим прирожденным Шварценеггерам, ибо был к тому повод, да и всем известно, что, кроме утреннего бега, Владик ежедневно занимался тяжелой атлетикой по методике, разработанной легендарным дедом.

А повод-случай вот какой. Владик всегда был галантен с дамами. Галантен подчеркнуто, без всякой, заметьте, для себя пользы. Однажды вечером он возвращался с приятелем с занятий и около люберецкого кинотеатра «Рассвет» заметил некрасивую картину. Здоровый верзила из местной, но уже тогда опасной урлы, не вынимая изо рта папиросы, обратился к юной представительнице женского пола. «Ну что, жопа, пойдем?» Так дословно было передано нам это изысканное обращение.

Оттолкнув приятеля, Владик кинулся к верзиле, а, надо заметить, улица отстоит довольно прилично от ступенек кинотеатра. Намерения бежавшего были столь стремительны и неожиданны, что верзила на всякий случай переложил губами папиросу из правого подветренного угла губ в левый. Владик затормозил прямо перед кавалером и, не отдышавшись, выпалил: «А ну-ка извинитесь перед дамой». Король урлы, а это был знаменитый Букварь, ныне уже покойный, отступил на полшага и обратился в пространство: «Щас я его буду убивать!» Удар последовал незамедлительно и пришелся Владику по переносице. Залитый кровью Владик быстро поднялся и опять подбежал к Букварю: «Я повторяю, извинитесь немедленно». Голос его сбивался, похож был на один длинный всхлип. «Не, – опешил Букварь, – я его точно щас убивать буду». Но и второй удар, сваливший Владика с ног, не остудил Кузнецова. После четвертого в дело вмешалась оскорбленная особа – она взяла Букваря под ручку, слегка приобняла его за плечо, дабы остудить разбойницкий пыл, и сказала: «Пойдем, что ли, ты его и правда убьешь». – «А че, и правда», – согласился Букварь, и они удалились. Владик честно кричал им вслед, требуя извинений.

Рассказавший нам эту историю клялся, что заметил на ступеньках кинотеатра лицо заинтересованного пацаненка, которого признал много лет спустя на фотографии в «Огоньке» в статье, посвященной «люберам», по специфическому строению надбровных дуг и особым образом оттопыренным ушам. Так что факты, как говорится, неоспоримые.

Но вернемся на первый курс. Кроме общей физической выносливости, презрения к роскоши, усидчивости и целеустремленности, молодой Кузнецов любил заявить о своем простом старгородском происхождении. Он говорил кратко: «Все мои предки землю пахали». Настойчивая отсылка к собственным корням (в середине семидесятых!), не вполне вяжущаяся, правда, с апокрифом дедовского разрыва со старгородскими лабазниками, так прижилась во Владиковом окружении, что дает нам, задумавшим донести до соотечественников жизненные очерки гениальных и вполне обыкновенных людей, так или иначе связанных со Старгородом, право включить в общий цикл поучительную историю кузнецовской биографии.

Как часто бывает, в дело вмешалась любовь. Стрела римского голопузого малыша пронзила Владика сразу после первой сессии. Тут, надо сказать, он не был одинок, более того, поглощенный собиранием материалов о Катоне Старшем, заметил Вареньку К. значительно позже иных сокурсников, к моменту Владикового прозрения уже охладевших к очаровательной, но несгибаемой юной искусствоведке.

Даже матрос Дьяковенко, занесенный в столицу рабфаковским набором с подшефных кораблей Североморской флотилии, будучи в сильном подпитии, пожаловался своему другу Жене Раеву, происходившему из далекого Усолья-Сибирского: «Я ее взял за жопку, а она фырчать. Гнилая, конечно, фря, но я б ее трахнул».

– Это верно, Матрос, не по нашим зубам дамочка, – глубокомысленно согласился Женя Раев.

После такого замечательного заключения друзья отправились в общежитие биолого-почвенного отделения, в результате коего посещения и случилась знаменитая история с разбитыми окнами и погоней за тетей Клавой-вахтершей в голом виде с разряженным предварительно в стенку огнетушителем. История, как водится, наделала много шуму, в результате чего матрос Дьяковенко, как к разрядке огнетушителя не причастный, отделался партвыговором с занесением в учетную карточку, а Женя Раев, к нечаянной своей радости, был выдворен в родное Усолье-Сибирское, где след его затерялся для нас навеки.