Валентин Черных - Женская собственность. Сборник Страница 44

— Ты, старый козел, стой!

Мне это место тоже подходило. Я зашел за кусты, остановился и достал «РР».

— Брось свою пукалку, — усмехнулся парень и достал пистолет. Это был ТТ — Тульский Токарев, надежный офицерский пистолет военных лет.

Если он решил стрелять, то передернет затвор. Парень передернул затвор, и я выстрелил тут же, целя ему в ноги. Он будто поскользнулся, упал вперед и выронил пистолет. Держа его под прицелом, я забрал пистолет, положил в карман куртки и снова отступил за кусты. Я видел, как бросились мальчишки в ближайший подъезд дома. Теперь они смотрели в окно с площадки второго этажа. Смотрите и запоминайте: против силы всегда может найтись другая сила. И тут я едва не допустил ошибку. Второй парень выскочил из кустарника метрах в десяти от меня. Я успел обернуться, присесть и нажать на спусковой крючок. Он завалился в кустах, как валится подстреленный лось, ломая сучья и ветки.

Теперь я был уже осторожнее. Главного я заметил метров с тридцати. У него был револьвер большего калибра, чем наган, и с более коротким стволом, — такие я видел у полицейских в американских фильмах. Я выстрелил и промахнулся. На перезарядку моего ружья-револьвера времени уже не было. Я действовал почти автоматически, будто не пятьдесят лет назад вел свой последний бой, а вчера. Я бросился вперед, и мой противник, избегая сближения, сдвинулся метров на десять правее и оказался перед стеной бойлерной. Теперь ему предстояло преодолеть открытое пространство метров в двадцать. Но, по-видимому, он или служил в армии, или много тренировался в тире. Уже у стены он обернулся и выстрелил. По тому, как сразу онемела моя левая рука, я понял: он попал. Я прислонился к дереву. Конечно, мне левая рука пригодилась бы, чтобы поддержать правую при выстреле: ТТ со снаряженной обоймой весил 980 граммов, тяжеловато для семидесятилетнего тощего старика. Главный бежал уже вдоль стены бойлерной. Я взял на опережение и со второго выстрела свалил его.

Теперь мне оставалось только ждать. Я сел у дерева, выдернул ремень из брюк и затянул его на руке повыше локтя, чтобы остановить кровь. Я посмотрел вверх. На балконах стояли люди. После первого выстрела прошло около четырех минут. Если в милицию позвонили сразу, то патрульная группа будет минуты через две.

Я очнулся от шороха. Передо мною стоял милиционер в бронежилете, с коротким автоматом.

— Все уже отстрелялись, — сказал я ему и снова потерял сознание.

Очнулся я уже в машине «скорой помощи». Над моей головой парень в белом халате держал флакон от капельницы. Еще один пристраивал присоски на моей груди. Снимают кардиограмму, догадался я.

— Какая мафия с какой разбиралась? — спросила женщина.

— Говорят, этот ворошиловский стрелок троих завалил, — ответил тот, который держал флакон.

И ничего смешного, подумал я. Да, я был ворошиловским стрелком. Теперь меня подлечат, а потом будет суд. Вчера я сочинил речь, которую произнесу в суде. Надо бы ее повторить, подумал я, но уже не мог вспомнить начала речи, я помнил только конец. Если вы не можете справиться с инфляцией, безработицей, если вы не можете защитить стариков и детей, то на кой хер вы нужны? Но вчера в речи матерных слов не было. И вообще материться нехорошо, это произведет неприятное впечатление на судью и заседателей. Надо подобрать другие слова. Но другие слова не подбирались. Мне стало хорошо и спокойно, я перестал видеть флакон над головой, не ощущал тряски на выбоинах дороги. Я летел над потоком машин, в котором шла «скорая помощь» с мигалкой. Я поднимался все выше, машины становились все меньше. И тут издалека, с неба, я услышал молодой женский голос, похожий на голос Клавдии, которую я когда-то любил:

— Камфору! Мы его теряем!

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ НА РОЛИ УРОДОВ

Рассказ

Зазвонил телефон. Я посмотрел на часы: без десяти восемь. Мне так рано звонить не могут, к тому же не хотелось вставать. Она завтракала на кухне. Телефон надрывался. Она подошла, сняла трубку и сказала:

— Алло.

Выслушала. Спросила:

— А вы знаете, который час? — Тот, у другого телефона, должен был понять по этому вопросу, что в такую рань в приличный дом не звонят. — Извините, — сказала она. — Конечно, конечно… — По тому, как она почти пропела извинения, я понял, звонили по важному делу, может быть ей достали финскую куртку. — Тебя, — почему-то шепотом сказала она.

— Слушаю, — сказал я.

— В десять я смотрю кинопробы в директорском зале. Приходите. Обсудим.

— Приду, — сказал я.

— Когда просмотр? — спросила она. Я ответил. — В это время я относительно свободна, — сказала она. Она хотела участвовать. Она даже имела на это право.

Я промолчал. Прошел в ванную. Это был каждодневный ритуал. Солдат, готовясь к сражению, проверяет свое оружие. Я осмотрел свое лицо — мое оружие, инструмент и рекламный проспект одновременно. Я улыбнулся. Прекрасные зубы. Стоили мне почти пятьсот рублей. Отличить от настоящих смогли бы только дантисты-профессионалы. Кожа гладкая, загорелая, натянутая на скулах. При небольшом гриме вполне могу играть и тридцатилетних.

Я поставил на проигрыватель пластинку и начал заниматься аэробикой. Я выдерживал тридцатиминутный курс для самых молодых.

— Загляни ко мне после просмотра, — попросила она. Она имела на это право, и я пообещал ей. Она ушла.

Я сварил себе овсяную кашу — три ложки овсянки на воде, — выпил чашку кофе без сахара.

Сегодня пятница. Чаще всего мне не везло по четвергам и понедельникам. Пятница — это уже хорошо. За окном летал пух от тополей. Это однажды было в моей жизни. Так же я стоял у окна, и так же летал пух, и я так же ждал… И вдруг я вспомнил, даже не вдруг, я вспоминал каждый год, когда летал тополиный пух; с этого пуха началась моя жизнь, меня впервые утвердили на главную роль. Я подсчитал. Это было ровно тридцать лет назад. Ну, не ровно — точно день, когда это случилось, я не помнил, но тогда, как и сегодня, летал пух.

Я надел полотняные брюки, кроссовки «Адидас», легкую белую куртку и вышел из дома. Тридцать лет назад я был в ковбойке из ацетатного шелка в синюю и красную клетку, в синих китайских брюках и сандалетах. Я тогда казался себе очень элегантным. И тогда, как и сегодня, я ехал на студию, только тогда на трамвае, а сегодня я взял такси. Тридцать лет назад… Таксисту было лет двадцать пять. Значит, он не помнит того замечательного времени. В магазинах полно еды, к нам в страну начали приезжать зарубежные эстрадные артисты, устарел когда-то шикарный автомобиль «Победа», и на улицах Москвы появились «Волги» с никелированными оленями на радиаторах. Мощная машина даже по сегодняшним меркам. Говорили, что за рубежом ее прозвали никелированным танком.

Война забывалась. Мужчины доносили армейские гимнастерки и надели пиджаки с плечами, подбитыми ватой, узкие брюки и широкие яркие галстуки, женщины — юбки-колокол и прозрачные блузки. Всем хотелось красоты.

На экране уже поднадоели мощные приземистые парни, предназначенные для забоев, лесосплавов и колхозных полей. Эти парни играли на гармошках и балалайках, пели песни про танкистов и шахтеров, а в компаниях уже бренчали на гитарах, хотя были популярны и трофейные немецкие аккордеоны. В это время я и пришел в кино.

На наш курс, по традиции, еще набрали мощных парней и грудастых девиц — в общем, «девушек с веслом», похожих на тех, что, изваянные из гипса, стояли на постаментах в парках. Но рядом со спортсменками уже сидели и худенькие, нежные, почти тургеневские барышни и голенастые парни, которые очень скоро сыграют интеллигентных атомных физиков.

У меня в детстве была кличка — Красюк. В этом было нечто снисходительное. Но объективно я был красивым. Невысокий, рост метр шестьдесят, «метр с кепкой» — дразнили меня в школе. Глаза у меня были небесно-голубые, как у ангелов с фарфоровых немецких тарелок, а волосы белокурые и вьющиеся. На меня оглядывались и восьмиклассницы, и зрелые женщины, может быть надеясь, что из меня со временем получится голубоглазый гигант. Не получился.

Первую роль я сыграл на втором курсе. Маленького принца. Главную роль. Из кадра в кадр. Снимали на цветную пленку, тогда фильмы в цвете были еще редкостью. И все это также началось в июне, когда летал тополиный пух. Меня запомнили все: и дети, и взрослые, и, разумеется, режиссеры. Запомнили белокурым, голубоглазым. В этой роли я научился улыбаться спокойно и безмятежно, как улыбаются принцы, которые, что бы ни случилось, становятся королями. Очень скоро я стал не только всесоюзной известностью, но частично и европейской. Меня снимали в Германской Демократической Республике. Тоже в роли принца, но уже немецкого. На меня приходили посмотреть в компаниях, особенно девчонки.

В одной из компаний я познакомился со своей будущей женой, дочерью нашего прославленного военачальника. Не хватило каких-то полгода войны, а то он стал бы маршалом, как говорила моя теща. Генерал при знакомстве осмотрел меня и спросил: