Олег Нестеров - Небесный Стокгольм Страница 44

Первые пять минут от нее невозможно было оторвать глаз.

– Вот видишь, прогрессивные девушки на Западе могут и кашу из топора в случае чего приготовить, – сказала Вера Белке. – Учись.

Белка слегка затаилась сегодня вечером, Мишель явно входила в разряд ее героинь.

– Меня бабушка научила. Еще она мне сказки ваши рассказывала: про лобок и рябую курочку.

– Про Колобок, – аккуратно поправил Петя.

На подоконнике лежали иностранные газеты и журналы, в основном на французском. Пока шло представление, Белка их непрерывно листала.

– У них теперь одна задача – красиво стареть. – Она отложила очередной журнал.

– У кого? – не понял Петя.

– У «Битлов». А то я их когда-нибудь сама из-за угла, как Фанни Каплан… – предупредила она.

Чувствовалось, что за ней не заржавеет.

– Да какая тебе разница, главное, чтобы музыку хорошую играли.

– Есть разница. Представь себе Колобка-старца. Или Буратино-дедушку. Захочется тебе про них сказку слушать?

Петя представил себе Колобка, заросшего седыми волосами, небритого и опухшего. Сколько еще он по дороге всякой всячины соберет.

Блины были готовы, пошли в знакомую Пете комнату. И икра пригодилась, и водка успела охладится.

Выпили за Настю, будущую приму, за Стравинского, за новый балет в Большом. Кира поднял бокал за Пушкина в Одессе и потребовал отчета.

– Живу на два дома, мотаюсь туда каждую неделю, – вздохнула Белка. – Вот-вот должны запуститься, пока делаем сами, что можем. Сева-то от жизни оторван, мне тут легче, в Москве, с кем нужно договориться. Вот оператора хорошего нашла, художника, почти все главные роли правильными артистами закрыла.

– Это все как редактор? – удивился Петя.

– Да я уже сама не знаю, кто я там. Делаю все подряд.

– О, так ты producteur, – догадалась Мишель. – Главная профессия в кино.

– У нас один продюсер, – объяснил ей Кира. – Государство. Мы все его добровольные помощники.

– А что же борода? Пьет небось? – спросил Антон.

– Он по творчеству, – не стала вдаваться в детали Белка.

– А скажи, Мишель, зачем ты из Парижа уехала? – задал бестактный вопрос Антон. – Безработица?

– Или за женихом? – высказала свою версию Вера.

Они с Антоном, видимо, обрели былую форму и снова превратились в два танка.

– С женихами я и там себя хорошо чувствую. – Мишель с улыбкой посмотрела на Веру и взлохматила Кире волосы. – И как журналиста меня в Париже любят. Просто захотелось посмотреть, как вы тут всё устраиваете. Вы же по-крупному играете, весь мир на вас смотрит.

– И что у нас такого, чего у вас не сыщешь?

– Говорит, что у нас фильмы медленные, – ответила за нее Белка. – Пока шли, разговорились.

В комнату вошел мужчина – видимо, Кирин отец. Петя его никогда не видел.

– А-а… – Он был краток. – Синеглазка пожаловала.

Сноха моя будущая, – объяснил он всем.

Он налил себе рюмку до краев, молча выпил, покрутил глазами, закусывать не стал. Видимо, эта рюмка была сегодня у него не в числе первых.

– Забери его от меня, умоляю, – попросил он Мишель. – Сил моих больше нет. Слишком умный стал. Думал, хоть работа его… скорректирует.

– Пап, иди спать, – попросил Кира. – Мы тут потихоньку.

Мужчина чихнул и ушел.

– А ты Кире про Париж-то рассказываешь? – продолжил свои расспросы Антон.

– Мишель – это посланец из другого мира, – признался Кира.

Они сидели с ней, обнявшись, Мишель лохматила ему волосы, он трепал ее за красивое ухо. Весь вечер он беспрерывно ею любовался: как она готовит, как сидит, как улыбается и даже как на вопросы дурацкие отвечает.

– Она мне и про Париж рассказывает, и про фильмы, и вообще про жизнь по ту сторону горизонта. Учу язык потихоньку.

– Приодела она тебя, – оценила ситуацию Вера. – Смотри только не спались на работе в шмотках этих.

– Это как… спались? – не поняла Мишель.

– У нас принято там одеваться спокойно, – объяснил Антон. – Академическая организация. И стрижки аккуратные приветствуются.

Кира украдкой покрутил пальцем у виска.

– Может, когда и я до Парижа доберусь, – вздохнул Антон.

– Если только с казаками, – оценила его возможности Вера.

Антона провожали в другой отдел. Теперь в его жизни должны были появиться зарубежные командировки. Собрались неподалеку, в ресторане «Берлин». Гуляли в основном сослуживцы, одни мужчины. Из посторонних подъехал только Мухин.

Его было не узнать, сам не свой. Ни шуток обычных, ни рассказов. Сидел, почти не пил, о чем-то своем думал.

– Ты что сюда приехал, печаль нам свою показывать? – не выдержал Антон.

– С того света я приехал, – мрачно ответил Мухин.

Компания собралась большая, было что обсудить, дела служебные, то-сё, всем было в общем-то не до Мухина, которого никто и не знал. Петя и Кира придвинулись поближе.

– Давай рассказывай.

– Да нечего особенно рассказывать. У меня чес нечеловеческий идет почти три года, как к Кобзону пришел. Иной раз по полтора месяца дома не бываешь, с самолета на самолет. Ну это ладно… – Мухин говорил медленно, слова не очень у него складывались. – Короче, в Алма-Ату прилетели, шесть утра, народу никого, там уже лето вовсю. Встречали на «Волге» и на «РАФике». Сначала Кобзон сел с нами в «РАФик» рядом с водителем, потом начальство уговорило его все-таки пересесть в «Волгу». Я сначала сидел за шофером, Эрик, наш пианист, спиной к двери, Мельников с контрабасом в конце. Дай, думаю, пересяду, рядом с водителем-то веселее. Пошел, дверь открыл, а сесть не могу, почему – не знаю. Я только гитару туда поставил и назад вернулся. Ехали очень быстро, километров сто двадцать в час, дорога пустая, внезапно на большой скорости на перекресток выезжает грузовик, «РАФик» врезается тем местом, где должен был я сидеть. Или Кобзон. Гитара в щепки. Мельников повредил обе ноги, Эрик потерял сознание, на нем вся одежда треснула, умер потом… Всех забрали в больницу, а мы с Кобзоном приехали в гостиницу, и тут в первый раз Кобзон выпивает стакан водки – до концерта, никогда этого не делал. В общем, ничего не соображаем, собрали местных музыкантов, как-то отыграли. Но гастроли-то надо продолжать… За три дня подлечили Мельникова, чтобы мог играть сидя. А я без гитары – погиб мой «Framus» смертью героя. Меня спас… – Мухин помолчал. – Если честно, я давно себе новую гитару приглядел. В Сочи, в ресторане, один француз играл, только просил за нее уж больно дорого – пять тысяч. Паша Леонидов, директор Кобзона, достал деньги, я слетал в Сочи и вернулся уже с новой. Вот такая история.

– У тебя аварии все серьезней и серьезней, – предупредил Антон. – В следующий раз твоя задача выжить в авиакатастрофе.

– Да пошел ты… – Мухин разозлился, но как-то потусторонне разозлился, видимо, до конца в себя он еще не вернулся.

– Самое время тебе, Мухин, новую жизнь начать. – Кира смотрел на него задумчиво. – Ты ведь по сути уже отлетел. Вот и проживи заново. В том же теле. Может, хватит тебе уже?.. Как там это у вас называется?

– Округлять.

– Может, хватит уже округлять? Джаз поиграй или еще чего.

– Да я же гитарист. Чего я еще сыграю. Ни волосатиков не люблю, ни джазменов наших доморощенных. Я вот тут записал недавно блюз «Юлина», с оркестром Людвиковского. Там Гаранян аранжировки делает, Зубов, Бахолдин, Чижик на трубе – в общем, высшая лига. Они приехали ко мне домой после записи, говорят, давай, старик, иди к нам в оркестр, лучше тебя нет. Я не пошел.

– Почему?

– Ну, во-первых, там только зарплата… Во-вторых, у них прекрасный гитарист, немец, Саша Бухгольц, тоже, правда, не импровизирует, но играет хорошо. Чего я буду дорогу перебегать.

Мухину, судя по всему, не хотелось сейчас вообще никуда перебегать.

Пора было отлавливать карпов, и Антон повел всех к круглому мраморному бассейну, по личному выбору повар зажаривал их особым образом в сметане. Нужно было разбиться на пары, из расчета один карп – два гостя.

Вернулись к столу, компания стала шумнее, градус веселья возрастал.

Антона провожали, как спортсмена или даже космонавта. Жизнь у него начиналась интересная, каждый, не раздумывая, променял бы свой стол в скучной комнате на возможность посмотреть мир. Пусть у него сначала соцстраны будут, вроде бы Чехословакия уже намечается, но потом-то, лет через пять – десять, ого-го.

Отдел, уже бывший, подарил памятный подарок – только что вышедший пятитомник Есенина. Антону Есенин нравился, вообще-то этот сомнительного нрава поэт долгое время находился в стране под негласным запретом, а тут его вдруг официально полюбили. Теперь стал вполне себе подарком от сослуживцев солидной организации.

Книги пошли по рукам, их стали открывать наугад и читать вслух, гадать ему на дорожку:

…И на этой на земле угрюмойСчастлив тем, что дышал и жил…

Антон кивал.

…Чтоб за все за грехи мои тяжкие,За неверие и благодатьПоложи меня в русской рубашкеПод иконами умирать…

Тут он немного нахмурился.