Сергей Григорьев - Морской узелок. Рассказы Страница 44

Не меньшее разнообразие открывалось в левой веренице девушек, выстроенных лицом к молодым людям. Среди девушек можно было видеть бледноликих прачек с набухшими руками, белошвеек с исколотыми пальцами, огородниц в белых платочках и в сарафанах, с подоткнутыми по привычке подолами, портних, одетых по последней модной картинке, служанок в накрахмаленных широких ситцевых юбках, прядильщиц в платьях с узкими, плотно застегнутыми у запястья рукавами…

Иные из девушек были так хорошо одеты, что, встретив ее на Кузнецком мосту или в театре, вы ничем бы ее не отличили от барышни или от дочери гильдейского купца.

Опекун со своим молодым спутником проходили по длинному ковру, между двух рядов людей, провожаемые взглядами то угрюмой злобы, то веселой насмешки, то робкой, заплаканной надежды, то затаенной гордости, то открытой бесшабашной удали…

— Это л ю д и, — с нажимом повторил старик опекун.

— Люди? Но что же отличает людей от человека? — возразил молодой офицер.

— А! — со вкусом причмокнул опекун. — Когда спрашивали у крепостных про вашего покойного батюшку, что он за человек, то крепостные отвечали: «Ч е л о в е к ничего, хороший, л ю д е й не обижает…» Отличие явственное, не правда ли?..

— Князь, князь! Неужто я опоздал? Прошу меня извинить! — послышалось позади.

— Нет, генерал, мы вас ждем… Позвольте вам представить — гвардии капитан Друцкой, флигель-адъютант ее величества, назначен государыней присутствовать при всех наших действиях… А это, друг мой, именно тот ч е л о в е к, которому высочайше повелено устроить счастье этих людей.

— И устроим, и устроим, — суетливо приговаривал, отдуваясь, генерал.

Он был румян, тучен; его воловьи ласковые глаза были подернуты влагой. Генерал с удовольствием окинул взглядом длинный ряд юных девиц.

— Теперь мы можем приступить, — сказал опекун. — Вот наш молодой друг находит, что, исполнив то, что нам повелено, мы нарушим в каждом из этих людей достоинство человека.

— Ха-ха-ха! — весело и звонко рассмеялся генерал и больше ничего не сказал.

— Что же, генерал, начнем, пожалуй? — предложил опекун.

— Начнем, начнем, — весело говорил, идя с левой стороны за опекуном, генерал.

Друцкой следовал за ними.

— Каков будет порядок?

— Да я так полагаю, государи мои, что времени им было дадено достаточно, чтобы каждый мог сыскать суженую, а девка высмотреть суженого. Три дня они резвились во дворе и парке — водили хороводы, бегали в горелки, пели песни и плясали. Им и было приказано встать тут друг против друга, как сами хотят. Вот глядите, что за пара, — прибавил опекун.

Он указал на молодого русого парня в новой безрукавке и канифасовой алой рубахе — по-видимому, кучеренка из богатого дома.

Как раз против кучеренка стояла девушка в городском нарядном платье и шляпке с подвязанными лентой полями. На руках девушки были перчатки. Казалось, что это не простолюдинка, а барышня, попавшая сюда на смотрины тысячи женихов и невест по нелепой случайности и только ждет подходящего мгновения, чтобы объясниться и уйти…

Видя, что взгляды комиссионеров остановились на ней, девушка вдруг с очаровательной грацией упала на колени и, простирая вперед руки, воскликнула:

— Умоляю вас о милости!

— О чем ты просишь, милая?

— Я прошу, чтоб меня не подвергали этой участи. Я не хочу идти замуж…

— Неужели тебе никто не приглянулся?

— Никто. Я не хочу выходить замуж. Я не могу жить в деревне. Не делайте меня несчастной!

— Как? — воскликнул опекун. — Ты противишься воле государыни? Она, в неизреченной милости своей и материнской о вас заботе, решила сделать вас счастливыми, воспитать через вас поколения счастливых людей…

— Нет, я знаю, что буду несчастна.

— Если ты и будешь несчастна сама, то можешь составить счастье супруга, — медленно и наставительно говорил опекун, осанисто выставляя блистающую золотом и драгоценными камнями грудь. — Не в этом ли истинный путь и назначение девушки? Если никто тебе не приглянулся, то уж наверное ты приглянулась многим. Хоть бы вот этот парень. Скажи, ну чем он не хорош!

Опекун повел рукой в сторону молодого кучера в безрукавке.

Парень стоял словно окаменелый и, вытянув шею вперед, смотрел хотя и оторопело, однако весело.

— Истинную правду изволите говорить, ваше сиятельство, — сморгнув, заговорил кучер, — мы будем очень хороши.

Опекун и остальные комиссионеры улыбнулись.

— Для чего же ты хорош?

— Для того, ваше сиятельство, чтобы взять вот их за себя…

— Ты желаешь на ней жениться?

— Желаем на них жениться, ваше сиятельство!

Услышав эти слова, девушка резво вскочила на ноги и кинулась было бежать. Строгий взор опекуна ее остановил.

— Давайте, господа, с этой пары и начнем. Пройдем в круглый зал, там я велел быть письмоводителю и писарям.

Опекун приказал девушке и претенденту на ее руку идти вперед. Все двинулись между двумя шпалерами женихов и невест. Девушка плакала. Невесты недвижимо провожали шествие, перешептываясь и морщась от сдержанных слез, женихи — угрюмыми, недобрыми взорами.

При входе опекуна в круглый зал письмоводитель вскочил из-за стола и низко поклонился. Писаря, с заложенными за ухо гусиными перьями, вытянулись во фронт. То же сделал и стоявший в ряд с писарями дьячок, по-утиному вытянув тощую шею с кадыком. Опекун уселся за столом в кресло. Рядом с опекуном, по сторонам, сели оба комиссионера — гвардии капитан и генерал. Для них были приготовлены кресла со спинками пониже. Стол, накрытый сукном, письмоводитель во фраке с длинными фалдочками, писаря и, наконец, духовное лицо — все говорило, что тут открывается важное присутствие.

Девушка и парень стояли перед столом. Писаря развернули тетради списков и ждали приказаний. Дьячок, оседлав очками нос, пробовал, достаточно ли в песочнице сухого песку, чтобы присыпать написанное, хороши ли чернила и не брызжет ли перо. Перед дьячком лежала закрытая книга. Дьячок, видимо, был в беспокойстве.

Опекун обратился к девушке с расспросами: кто она, где жила и чем занимается после обучения в Воспитательном доме. Девушка плакала и на все вопросы отвечала рыданиями. Редко плачущая женщина бывает привлекательна, но девушка так очаровательно закрывала лицо кружевным платочком, так бессильно падали потом вниз ее обнаженные тонкие, точеные руки, что все ею любовались, не исключая дьячка, привыкшего, впрочем, к женским заплаканным лицам под венцом.

Суженый девушки хмурился и молчал, пока его еще не спрашивали. Имя суженой надлежало разыскать в одном списке, в другом списке — имя его и затем начать их именами новый, третий список, чтобы соединить эти имена навеки. Но никто не знал имени девушки, она упрямо отказывалась себя назвать. Комиссионеры становились в тупик.

— Спросим парня — быть может, он знает что-либо о ней, — предложил Друцкой, сочувственно смотря на девушку.

— Как же не знать! Они нам очень хорошо известны, — ответил парень на обращенный к нему вопрос опекуна.

— Ты знаешь ее имя?

— Как же не знать, знаю. Зовут ее по-нашему Лейлой, а господа звали Леилой.

— «По-нашему»!.. Что это означает?

— Да так все ее у нас звали.

— Где «у вас»?

— А на дворе господ Гагариных. Они, вот эта самая Лейла, у господ Гагариных на театре танцевали. Теперь, как Лейла оказала молодому господину Гагарину непослушание в понятном деле, то его сиятельство, обыкновенно, приказал отправить ее на конюшню. Мне и было приказано ее немножко постегать. Но не смог я, ваше сиятельство. Отказался.

— Как же ты смог ослушаться? — воскликнул опекун.

— Сердце загорелось, ваше сиятельство. Да ведь мы не крепостные — царские дети!

— Что же сделали с тобой, любезный?

— Что? Известно, постегали и меня.

— Как же, раз ты не крепостной?

— Да ведь барин наш тем и известен, что у него на конюшне и купцов парывали.

— Что же ты помог ей, что отказался?

— Нет, ваше сиятельство. Охотники на это всегда найдутся. Я на одной скамейке — они на другой. Тут она мне и показалась. Не заплакала, не кричала. Да еще и после того — на дворе всем хорошо известно — они молодому барину покориться не пожелали…

— Как это возможно, князь! — воскликнул Друцкой, обращаясь к опекуну. — Возможны ли подобные происшествия? Ведь эта девушка — воспитанница императрицы и отнюдь не крепостная Гагариных.

— Не станем в этих подробностях разбираться, — слегка поморщась, ответил опекун. — Нам достаточно знать, кто она… Памфилов, — обратился опекун к письмоводителю, — прикажите разыскать в списках, кто эта Лейла.

Вскочив, письмоводитель растерянно ответил:

— Я уже весь список пересмотрел. Это невозможно, ваше сиятельство: в списках только те заключены имена, под коими эти люди значились в Воспитательном доме. Полиция, выполняя срочный приказ, действовала впопыхах…