Сэм Хайес - Моя чужая дочь Страница 44

— Мне бы просто… поговорить.

Не в силах справиться с неприязнью к этой женщине с ее доступным телом, Роберт натужно сглотнул. Ему хотелось узнать ее, как ни одну женщину в мире, — а вместе с тем она привлекала его не больше, чем дохлая крыса.

Вместо ответа Хелена толкнула его на подушку, расстегнула рубашку и потянулась к молнии на брюках. Роберт перехватил ее руку. Телевизор внизу вдруг заорал во всю мощь, и Хелена метнулась к двери:

— Сделай чертов ящик тише, Джош!

Она вернулась к кровати и сбросила халат, с улыбкой глядя на Роберта. На него нашел ступор, при всем желании он не пошевелил бы сейчас и пальцем. Хелена принялась гладить его грудь, шершавые ладони описывали круги, неприятно натирая кожу.

— Ну-ну чего ты испугался? Хелена мужчин не обижает. — Она отчаянно закашлялась.

— Нет!

Он сел. Воображение старательно подменяло тело Хелен на тело Эрин. Ему хотелось протянуть руку и дотронуться до нее — убедиться, что перед ним действительно его жена, хотелось приложить ладонь к животу, давно утратившему упругость, — в надежде ощутить бархатную кожу и идеальные мышцы Эрин. Но Эрин исчезла. Он смотрел на обвисшие груди Хелены, с большими, темными, будто испачканные шоколадом, сосками.

Хелену его «нет» не остановило. Тонкие руки вновь толкнули его на подушку, и Роберт против воли расслабился — по крайней мере насчет массажа Хелена не соврала. Прикрыв глаза, он уловил под ароматом духов естественный запах ее тела — запах теплой земли после дождя, с примесью пота.

— Это мой сын — там, внизу. Любит врубить телик на полную катушку. — Хелена хмыкнула, продолжая массировать. — Ну как, расслабился? Продолжим, котик?

— Сын?! — Роберт снова сел. Она что же, считает — это нормально?

— Ну сын, и чего? Он привык. Ему ж прорва жратвы нужна — как мне его иначе прокормить? Откуда бабки на университет? А я и сама, между прочим, учусь. — Хелена вновь уложила Роберта; ее пальцы прошлись по его животу, вдоль пояса брюк.

— И что изучаешь? — скептически поинтересовался Роберт.

— Психологию и английский. Экзамены за среднюю школу на носу. А дальше хочу на адвоката. Чтобы женщинам помогать, которых жизнь достала. — Издав смешок, она опять зашлась в кашле. — Вроде меня, — добавила сипло и одним гибким движением оказалась на Роберте. Вытянувшись на нем, невесомая, как тонкая кожаная шкурка, продолжила массаж, теперь уже всем телом.

Роберт оцепенел. Это до какой степени отчаяния нужно дойти, чтобы ложиться под любого желающего чуть ли не на глазах собственного ребенка? Он очнулся, как только Хелена повторила попытку расстегнуть брюки, и перекатился на бок.

— Извини, я не могу. Твой сын… и все такое.

А «все такое» — это Эрин. Это его жизнь. И то, что он мечтал вернуть.

— И все такое? — усмехнулась Хелена без обиды, скорее в недоумении.

— Мысли всякие. — Роберт потянулся за рубашкой. — Собственно, я к тебе не за сексом пришел.

— Желание клиента — закон. Как насчет игрушек? — В хриплом голосе Роберт уловил нотку мольбы. — Хлыст, плетка?

— Ты не волнуйся, я заплачу. Только ничего этого не нужно. Мне просто хотелось… — Роберт взъерошил волосы, — хотелось побольше узнать о твоей профессии. О проституции, — выдавил он с трудом. Слово, равнявшее эту женщину с Эрин, застревало в глотке.

— А чего тут узнавать-то? — Хелена завернулась в халат и села на край кровати. — Зарабатываю на жизнь. Может, с отчаяния… Лично я так не считаю, — поспешила добавить она.

Выудив из кармана халата пачку, Хелена предложила сигарету Роберту, и разговор о том, как попадают на панель, продолжился в сизых табачных облаках.

— А чего такого уж плохого? Ну сплю за деньги — зато крыша над головой есть, на хлеб хватает и на учебу сына. И вас, мужиков, ублажаю, а то бросались бы на малолеток. Присутствующие не считаются, — подмигнула Хелена, пресекая возражения Роберта. — Вообще-то у меня выбора не было. Муженек слинял, мальчишка на руках — на что жить? Все как-то само собой вышло. В пивнушках парни так и так подваливали, а я сразу предупреждала, что на халяву у них не пройдет. По-моему, это честно. Если мне, к примеру, в пабе маляр попадется и я попрошу его стены покрасить, он же за бесплатно не станет вкалывать, верно?

«А любовь, доверие, семья — мелочи, не достойные упоминания». Роберт оставил эту мысль при себе. Он представлял, как Эрин назначает цену, раздевается, выполняет свою работу, пересчитывает и прячет деньги. Почему она это делала? Ради Руби? Знала ли Руби, что ее мать — шлюха? Молча застегнув рубашку, Роберт поднялся.

— А зачем тебе все это, парень?

Его била мелкая дрожь — то ли от зябкой сырости рубашки, то ли от образа Эрин в роли проститутки, — образа, который теперь был выжжен в нем, как клеймо.

— Моя любимая женщина когда-то зарабатывала на жизнь тем же. И я не понимаю почему.

— Теперь понял?

Сколько он смотрел в глаза Хелены — выжидающе распахнутые, искренние, сколько смотрел на ее тело, уставшее от чужих тел? Несколько секунд, не больше. Но этого мизерного времени хватило Роберту, чтобы понять: да, он краешком глаза увидел жизнь Эрин до встречи с ним. Закрасил небольшой уголок японской головоломки, и зашифрованная картинка ему совсем не понравилась.

— Пожалуй. Она похожа на тебя. То же упорство и воля к жизни. — Роберт наклонился и, помедлив, все же поцеловал ее в щеку. — Самый дорогой поцелуй в моей жизни, — добавил он, протягивая ей пятьдесят фунтов.

— Считай, тебе крупно повезло. Целоваться — не в моих правилах.

— Что ж, спасибо.

Благодарить женщину за то, что открыла изнанку жизни его жены, — не извращение ли? Он хотел заглянуть в прошлое Эрин, и он это сделал, а стало только тяжелее. То любовь, то горечь разочарования перевешивали чашу весов в его сердце.

— Счастливо, — бросила Хелена на прощанье.

Роберт возвращался домой, сжигаемый тоской по Эрин. Она была нужна ему как никогда — чтобы касаться ее, обнимать ее… Чтобы она отдавалась ему, как сотням другим до него? Роберт глушил отвращение и уговаривал себя не забыть, когда протрезвеет, что Эрин пошла на панель от безысходности.

Дома его ждали обломки семейной жизни. И, увидев брошенные в спешке вещи жены, поникшие цветы, ворох приготовленного для глажки белья, ее пиджак на спинке стула, записочки на дверце холодильника — «купить халву и миндаль», — Роберт понял, что до встречи с Хеленой он не смог бы простить Эрин, как не смог переспать с проституткой. Теперь же прощение стало вершиной, на которую нужно подняться. Он знал, что ему хватит на это решимости и сил. Лишь бы Эрин вернулась.

Убедившись, что Луизы в доме нет, Роберт рухнул в кровать и вмиг отключился — усталость и бурбон взяли свое. Телефонный звонок разбудил его в девятом часу утра, хотя Роберт, снимая трубку со смутной надеждой услышать голос Эрин, мог бы поклясться, что едва успел закрыть глаза.

Звонила Луиза.

— Подъем, соня! — мягко рассмеялась она. — Есть кое-что интересное.

Глава XX

Какая же я дура. Меня в одеяло укутали, к камину поближе усадили, сладкого чаю дали — и только тогда я понимаю, что этот худой как щепка человек не собирается ни убивать меня, ни обчищать карманы, где еще что-то осталось от материных денег. Но, сообразив, я даже пробую улыбнуться.

Он сидит на подлокотнике старого драного кресла и рассматривает меня, облизывая губы.

— Надо бы тебя доктору показать, лапочка, — говорит, а я удивляюсь: с чего бы это ему беспокоиться? Он ведь меня не знает вовсе, мог и не поднимать с земли. — Хвораешь, видать. Жалко такую милашку.

— Где мой ребенок? Что со мной? — Мне как-то даже в голову не приходило, что я больна.

— Дак я ж не доктор. Вот Фреда — та сиделкой была. Воротится — оглядит тебя, микстуру какую-никакую даст.

— Фреда? — Наверное, его жена, хотя на женатого он не очень похож. На стене за ним я вижу тень от его фигуры, она танцует в такт с язычками огня в камине. Нос такой громадный, торчит вроде утеса, а подбородка почти нет — сразу шея начинается. — Дайте мою девочку! Где она?

— Тут Фреда всем заправляет. — Тощий все присматривается ко мне, будто где-то видел, только не может припомнить где. — А дите твое в порядке.

— Да?!

Какой он хороший, думаю я. Если бы не он, меня бы полицейские нашли и домой отправили.

— Мы с Фредой тут что-то вроде номеров держим, для молоденьких куколок.

Когда он говорит, губы у него выпячиваются, будто один рот и есть, а остальное лицо рубанком стесали. Кожа да кости — это про таких, как он. А кожа вдобавок темная-темная, стариковская.

— В смысле — для тех, кому жить негде?!

Я чуть из кресла от счастья не выпрыгнула, но вспомнила про Рейчел, которая попала в такой же приют, когда из дома сбежала, а ее полиции сдали. Если спросят про мой возраст, надо будет прибавить несколько лет. Тогда никто не удивится, что у меня ребенок. Откуда мне знать, что там про нас с Руби в новостях наговорили. Тощий раздумывает над ответом, я жду, затаив дыхание, что он скажет, — как вдруг меня скрючивает от боли. Прямо напополам раздирает. Живот, кажется, лопнул, а левая грудь огнем горит и такая твердая, как камень.