Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы Страница 44

1935

В ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

В тайге, в болотах, вдалеке,На голубой Амгунь-рекеПоселок Керби мирно спит,Сугробы месяц серебрит.Скажи: давно ли вся странаУзнала эти имена?Ту осень не забудем мы.Туман. Предчувствие зимы.И первых заморозков ледИ утром проводы в полетТроих отважных дочерейВеликой родины моей.Мы будем помнить эти дни,Когда не знали мы о них,И плыл на розыски в полетЗа самолетом самолет.И жгли костры плотовщикиНа берегах Амгунь-реки,И шел в обход охотник тот,Что векшу в глаз дробинкой бьет.Тайга… Лишайники… Вода…Но все в порядке. Ведь когдаСто семьдесят мильонов их,Друзей и родичей твоих, —Они обшарят там и тутВсю землю и тебя найдут!В свинцовых глазках пряча злость,К ним шел медведь — незваный гость,Лишь три патрона в кобуре,И что за вкус в сырой коре?Замел полянку ту снежок,Куда Раскова свой прыжокНаправила. Ольшаник тот,Где Осипенко самолетОстановила, нынче тутМороз. Потрескивает куст.Кругом болото разлилось.Тут бурый мишка, частый гость,Разрыв сердито мерзлый мох,Находит… меховой сапог.Мы вспоминаем их полет,А Гризодубова поетПод лампой светлою в тени:— Вздохни, Соколик, и засни!Спит вся Москва. И вдалеке,На голубой Амгунь-реке,Поселок Керби мирно спит,Сугробы месяц серебрит…

1938

ДОБРО

Потерт сыромятный его тулуп,Ушастая шапка его, как склеп,Он вытер слюну с шепелявых губИ шепотом попросил на хлеб.

С пути сучковатой клюкой нуждаНе сразу спихнула его, поди:Широкая медная бородаИконой лежит на его груди!

Уже, замедляя шаги на миг,Б пальто я нащупывал серебро:Недаром премудрость церковных книгУчила меня сотворять добро.

Но вдруг я подумал: к чему он тут,И бабы ему медяки даютВ рабочей стране, где станок и плуг,Томясь, ожидают умелых рук?

Тогда я почуял, что это — враг,Навел на него в упор очки,Поймал его взгляд и увидел, какХитро шевельнулись его зрачки.

Мутна голубень беспокойных глазИ, тягостный, лицемерен вздох!Купчина, державший мучной лабаз?Кулак, подпаливший колхозный стог?

Бродя по Москве, он от злобы слеп,Ленивый и яростный паразит,Он клянчит пятак у меня на хлеб,А хлебным вином от него разит!

Такому не жалко ни мук, ни слез,Он спящего ахает колуном,Живого закапывает в навозИ рот набивает ему зерном.

Хитрец изворотливый и скупой,Он купит за рубль, а продаст за пять.Он смазчиком проползет в депо,И буксы вагонов начнут пылать.

И если, по грошику наскоблив,Он выживет, этот рыжий лис, —Рокочущий поезд моей землиПридет с опозданьем в социализм.

Я холодно опустил в карманЗажатую горсточку серебраИ в льющийся меж фонарей туманНаправился, не сотворив добра.

1933

ХРИСТОС И ЛИТЕЙЩИК

Ходит мастер ГрачевМежду ломом наполненных бочек,Закипает вагранка,И вязкая шихта густа.

Растворяются двери,И пятеро чернорабочихНа тяжелой тележкеВ литейку привозят Христа,Он лежит, как бревно,Перед гулкой сердитой вагранкой,Притаившись молчит,Как баран под ножом на торгу.На челе его — венчик.На впалой груди его — ранка.И Грачев молоткомУдаряет в зеленый чугун!

"Ты мне адом грозил,Жизнь и труд у меня отбирая,Ты мне рай обещалЗа терпенье мое на земле,Я не верю в тебя.Мне не нужно ни ада, ни рая.Собирайся, обманщик,Ты сам побываешь в котле!Хочешь ты или нет, —Ты нас выручишь, идол грошовый,Ты нам дашь свое тело, —Густой и тягучий металл.

Переплавив тебя,Мы в вагонах чугунной дешевой,Облегченной детальюЗаменим цветную деталь.Те, с тележкою, ждут.И Грачев говорит: "Унесите!"Рельсы глухо звенят,И вагранка бурлит горячо."Не греши, человек!" —Лицемерно взывает спаситель."Я сварю тебя, боже!" —Ему отвечает Грачев.И чугунного богаК вагранке несут приседая,И смеясь погружаютВ горячий кисель чугуна.Он скрывается весь,Лишь рука миродержца худая,Сложена для креста,Из вагранки вылазит одна.Он вздымал эту рукуС перстом, заостренным и тонким,Проповедуя нищимСмиренье в печали земной,Над беременной бабой,Над чахлым цинготным ребенком,Над еврейским погромом,Над виселицей, над войной.

Мастер ходит вокруг,Подсыпая песок понемногу,Мастер пену снимает,И рыжая пена редка."Убери твою руку!" —Грачев обращается к богу,А вагранка бурлит,И она исчезает, рука…

Исчезает навеки!С размаху по лживому богуЧеловек тяжелоУдаряет железным багром,Чтоб с Христом заодноНавсегда позабыли дорогуВ нашу чистую землюИ виселица и погром!

Тонет в грохоте Швеллерный,Сборка стрекочет и свищет,Гидравлический ухает,Кузня разводит пары.Это дышит Индустрия,Это Вагонный в Мытищах,Напрягаясь, гудит,Ликвидируя долгий прорыв.

Я люблю этот гул,Я привык к механическим бурям,Я на камень сажусьМеж набитых землею опок.И подходит Грачев.И Грачев предлагает: "Закурим…"Что ж, товарищ, закурим,Покуда он варится — бог.

1933

Ранние стихи

(1930)

ЗАТИХШИЙ ГОРОД

Екатеринославу

Отгудели медью мятежи,Отгремели переулки гулкие.В голенища уползли ножи,Тишина ползет по переулкам.

Отгудели медью мятежи,Неурочные гудки устали.Старый город тяжело лежит,Крепко опоясанный мостами.

Вы, в упор расстрелянные дни,Ропот тех, с кем подружился порох…В облик прошлого мой взор проникСквозь сегодняшний спокойный город.

Не привык я в улицах встречатьШорох толп, по-праздничному белых,И глядеть, как раны кирпичаОбрастают известковым телом.

Странно мне, что свесилась к водеТвердь от пуль излеченного дома.Странно мне, что камни площадейС пулеметным ливнем не знакомы.

Говорят: сегодня — не вчера.Говорят: вчерашнее угрюмо.Знаешь что: я буду до утраО тебе сегодня ночью думать.

Отчего зажглися фонариУ дверей рабочего жилища?И стоят у голубых витринСлишком много восьмилетних нищих?..

Город мой, затихший великан,Ты расцвел мильонами загадок.Мне сказали: "Чтоб сломать века,Так, наверно, и сегодня надо".

Может быть, сегодня нужен фарс,Чтобы завтра радость улыбалась?..Знаешь что: седобородый МарксМне поможет толстым "Капиталом".

<1924>

БУДУЩЕМУ

Юным ленинцам

Если солнце рассыпалось искрами,Не должны ли мы нежность отдатьМальчугану с глазами лучистыми,Осветившему наши года?

Если небо сегодня не прежнее,Мы поймем — это так оттого,Что дорога, как небо, безбрежная,К коммунизму его позовет.

Пусть мы знали и боль, и потери,И душа наша гневом больна, —Для него не широкие двери —Мир громадный откроет весна.

Он не вспомнит и ужас подвалов,Отравивших кошмарами нас,Он узнает, что жизнь улыбалась,Над его колыбелью склонясь.

Он пойдет не тропинками горнымиПод осколками умерших лет,И не будет знаменами чернымиНочь, над ним наклоняясь, шуметь.

Он придет, молодой и упорный,Мир под новую форму гранить.Перед ним свои стяги узорныеСолнце в золоте ласки склонит.

И теперь, если вспыхнуло искрамиНаше солнце, —Должны мы отдатьМальчугану с глазами лучистымиНашу нежность и наши года!..

<1924>