Михаил Веллер - Мишахерезада Страница 45

Господь определенно любит шутить, и определенно любит не всех. Ничем иным нельзя объяснить сюрреалистическую историю с миниатюрой юмориста Голявкина, которая несколько лет валялась в журнале «Аврора». Ее поставили как раз в номер, посвященный семидесятилетию Дорогого Леонида Ильича Брежнева, причем юмореска называлась «Юбиляр» и начиналась фразой: «Даже странно подумать, что этот гигант еще жив и находится среди нас».

Главный редактор вылетел с работы впереди своего визга, как выразился классик, и после инсульта безвредно мычал на пенсии в ореоле народного страдальца.

Потом это вдруг резко прекратилось. Цензор и редактор работали как двуручная пила, редактирующая елку до формата столба. Тексты читались на предмет не содержательности, не свежести, не яркости, но скрытой вредоносности. Никаких намеков и поводов для наказаний.

И скороходовцы пробавлялись мелкой прелестью, поставляемой двумя старыми дурами, которых редактриса специально не увольняла: чтоб молодежи было об кого точить зудящие когти. Их вершинным достижением остался призыв:

«Нам нужен живой и зубастый настенный орган!»

Это они звали повысить качество цеховых стенгазет.

Завтрак аристократа

Единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения. Так сказал де Сент-Экзюпери, и мы смеялись, что только от графа и выше это могло открыться французам, которым остальная роскошь уже по барабану. Французы в Ленинграде от нашей роскоши просто опомниться не могли, спиваясь каждую ночь в новых гостях. Да вы же счастливы! — восклицали они. Вам бы еще одежды побольше, и квартиры побольше, и еды всегда в магазинах, и коммунистическую партию запретить, а зарплата у вас какая? И все начинали смеяться.

Что касается нашей роскошной жизни, то Гришка Иоффе всю жизнь выплачивал долги за трехкомнатный кооператив. А Витька Андреев хотел жениться на Наташке Жуковой. А Вовка Бейдер желал подстригать свою бороду исключительно в «Астории», вот хош у него такой вырос. А Серега Саульский вознамерился каждый день обедать. У него вообще случались периоды заботы о себе.

Кстати, это он таскал меня по французам, у него после французского отделения остались интуристовские связи, и он иногда подрабатывал еще переводчиком.

Кстати, когда мы читали в «Мартине Идене», что делавший карьеру скупой банковский клерк сам готовил себе обед дома на керосинке, так осуждение Мартина было непонятно. Мы все готовили сами себе дома на керосинках, семейные, конечно, холостые жрали как придется. Было бы из чего готовить. А где же есть? В столовках? Дают отраву, а в итоге накладно. Кстати, применительно к Америке упоминались только столовые для безработных. В ресторанах ужинали миллионеры. Остальной народ пил в барах виски.

Вот Серега наобщался с французами и из патриотизма и самолюбия вдруг внушил себе, что он должен каждый день скромно обедать «в приличном месте». Приличным местом полагался, например, «Капрашка», он же Дом Культуры им. Капранова (кто такой?!) — там было кафе, и это рядом.

Я ходил с ним по дружбе и за компанию, мы ровно брали и ровно платили, типа пополам или по очереди. А с получки, подогнав редакционные дела, решили пообедать в «Метрополе». Середина буднего дня, пусто и быстро, без дыма и оркестров.

И вот сидим мы с ним со своим скромным заказом в «Метрополе», и на весь зал заняты всего три столика. За одним столиком Юрий Никулин, он сейчас в Ленинграде на гастролях. Слева и справа у него по даме, перед ним «Столичная» и шампанское и много хорошей еды. А в другом конце — молодой шахтер с подругой, черная кайма и самый дорогой коньяк. И он все время порывается подойти к Никулину за автографом, из-за колонны выскакивает официант и берет его на корпус. И это наводит нас с Серегой на размышления о бренности славы и богатства.

Мы платим по счету, курим с кофе и обсуждаем сравнительный достаток шахтера и клоуна. И свой недостаток.

— Значит, так, — говорит Серега, — давай считать в среднем. Одно мясо. Нормальное. Не самое дорогое. Рубль семьдесят, скажем.

— Рубль пятьдесят, — говорю скромный я.

— Рубль шестьдесят. Два. Три двадцать. Салат. Допустим, по полтиннику. Рубль. Четыре двадцать. Два кофе. Четыре шестьдесят. И бутылка сухого. Семь шестьдесят. На чай официанту, баловать не фиг. Итого — наш с тобой обед стоит восемь рублей на двоих, согласен?

— Сегодня десять. Но это «Метрополь». А вообще так.

— Ты сколько получаешь?

— Сто десять.

— А я сто тридцать. Итого — двести сорок на двоих. А обеды наши сколько стоят?

— Восемью три — двадцать четыре. Тоже двести сорок. Рублей в месяц.

— Погоди, — говорит Серега. — Что за херня такая получается?..

Мы пересчитываем и даже пишем на салфетке, как физики в кино. И по сравнению с салфеткой Серега становится вообще черный.

— Теперь я понял, почему никогда нет денег, — тянет он и смотрит, кого бы зарезать. — То есть это все наши с тобой зарплаты. Две наши зарплаты полностью ушли на обеды.

— Нет, — говорю я. — В неделе пять рабочих дней, это получается двадцать два таких обеда… сто семьдесят восемь рублей. И остается еще шестьдесят два рубля на двоих… это до фига.

— А в выходные я что, обедать не должен?! — злобно раскаляется Серега.

— Но хватает ведь и на выходные.

— А если я еще хочу… купить носки, например?!

— Ну… надо выбирать — или обедать, или носки.

И вот эта дилемма просто привела его к нервному срыву.

— А если я хочу и обедать, и ходить в носках?! — завопил он трагически, как прокурор при землетрясении.

Никулин с дамами обернулись и посмотрели на нас одобрительно.

— Михайло! — калился и шипел Серега. — Смотри. Мы с тобой журналисты. Не хрен собачий. Мы кончили университет. Мы пишем в ленинградской газете. Нас печатают, нас читают люди. Мы работаем, твою мать!! И мы что же, не можем позволить себе каждый день обедать?!

— А ты завтракать не пробовал?

— Пробовал! Я завтракаю! Я завтракаю, блядь, чашкой кофе и круассаном в кафе под домом. Тридцать пять копеек. Это десять рублей в месяц. А где я их возьму, если я обедаю?!

— А ты в метро платишь?

— Плачу! Это еще… три рубля в месяц! А еще я курю! И между прочим тридцать пять копеек пачка «Опала» — еще десять рублей в месяц!

— Серега. Вот ты купил джинсы…

— Штаны! А если я хочу купить штаны!!! Я что, не могу купить себе штаны???!!!

— Есть дешевые штаны.

— Сука, на что мне жить?!!! — завопил Серега подошедшему официанту. — Я не хочу носить дешевые штаны!! Пусть они сами носят свои дешевые штаны!! Почему я обязан носить дешевые штаны? А кто будет носить нормальные штаны?!

Официант смешался и покраснел.

— Чего стоишь?! Бутылку «Столичной» и два салата!

— Какие салатики?

— Столичные! Что непонятно?

Мы вмазали по фужеру, проводили взглядом Никулина, подозвали шахтера и дали ему два автографа на меню от знаменитых журналистов. Он зарабатывал втрое больше нас вдвоем.

— Так что мне теперь — в шахту? — спросил Серега. — Я для этого учился? А если я хочу работать журналистом, есть три раза в день и носить штаны с носками?

— Тогда вали отсюда, — посоветовал я.

Он засуровел, задумался, проклял Запад и сказал о своем суворовском училище и каперанге отце.

Через полгода Серега женился на Кристине, стажерке из Сорбонны, и уехал с ней в Париж. Французский у него был классный.

Наедине с фрезой

В каждой советской республике цвел свой русский язык. А Ленинград оставался эталоном.

Полет мысли в «Молодежи Эстонии» был, но на высоте крокодила: нызэ́нько. После «Скороходовского рабочего» таллинский Дом Печати поражал роскошью и бездельем. Журналисты сидели по двое в просторных кабинетах с отдельными телефонами, пили кофе в затемненном баре с музыкой и неделями ждали выхода своего материала на полосу. Этот материал преимущественно писался дома от руки и сдавался машинистке в машбюро. Линкольн Стеффенс работал не здесь.

Меня приняли хорошо, потому что у меня был знак качества: вчерашняя ленинградская прописка. С этим знаком качества меня призвал в третейский суд ответсекр, старый партийный эстонец.

— У тебя свежий русский язык, — польстил он. — Скажи — это хороший заголовок? — и повернул гранки ко мне. Там значилось:

«Наедине с фрезой».

Автор шедевра извивался от волнения. Он источал нетленку о знатном фрезеровщике.

Я зауважал ледяной эстонский юмор. У них в лице ничто не дрогнуло. Эту подначку мы в «Скороходе» развивали.

— Заголовок хороший, — подтвердил я. — Хотя лучше, возможно, «Надвое фрезой». Или «На троих с фрезой». Или «Одной фрезой двоих». Или «Один на один с фрезой». Или «С фрезой на одного».

Они смотрели выжидательно и серьезно.

— М-м, да нет, — отверг ответсекр. — Мне так не очень нравится.

— «Заодно с фрезой», — предлагал я. — «Фре́зать раз». «Фрезание единства». — И спохватился, что он может заподозрить пародию на эстонский акцент и обидеться.