Журнал - «Подвиг» 1968 № 04 Страница 45

— Нет! — закричал Берлах. — Her! Необходимо уничтожить этого человека!

— Тогда вы должны уничтожить человечество, — ответила она.

Он вновь выкрикнул свое хриплое, отчаянное «нет!» и с трудом приподнялся на постели.

— Нет, нет, — повторял он шепотом. Она небрежно тронула его правое плечо, и он беспомощно повалился на кровать. — Нет, нет, — кашлял он в подушку.

— Вы глупец! — засмеялась она. — Чего вы добьетесь своим «нет»? Разве вы в состоянии разобраться, что ведет к хорошему, а что к плохому? Слишком поздно! Мы не знаем, что мы творим, какое действие повлечет за собой наше повиновение или восстание, какая эксплуатация, какие преступления прилипли к фруктам, поедаемым нами, к хлебу и молоку, которое даем детям. Мы добиваем, не видя и не зная, жертву и будем убиты неведомым убийцей. Слишком поздно! Искушение жить было слишком велико, а человек мал, чтобы его выстоять. Мы смертельно больны раком своих поступков. Мир гниет, комиссар, он разлагается, как плохо упакованные фрукты. Что нам хотеть! Землю не превратишь в рай, адский поток лавы, который мы вызвали своими пороками, победами, славой, богатством, потом, освещающий нашу ночь, больше не загонишь в кратер. Только в грезах мы можем вернуть то, что утратили, только в светящихся картинах тоски, пробуждаемых морфием. Так делает Эдит Марлок, тридцатичетырехлетняя баба, за бесцветную жидкость, впрыскиваемую под кожу и дающую возможность обрести на время радость, не существующую в действительности, и совершает преступления, которые от нее требуют. Эменбергер ваш земляк, он-то уж знает, как обращаться с людьми. Он играет на наших струнах, на наших слабостях, на смертельном сознании моей потерянности.

— Уходите, — прошептал он. — Сейчас же уходите!

Врач засмеялась. Затем выпрямилась — гордая, красивая, неприступная.

— Вы хотите бороться со злом и боитесь меня, — сказала она, вновь подкрашивая губы и пудрясь, стоя в дверях под таким бессмысленным и одиноким распятием. — Вы дрожите передо мной. Как же вам устоять против Эменбергера? — Затем она бросила старику на постель газету и коричневый конверт. — Почитайте почту, мой дорогой. Я думаю, вы удивитесь тому, что натворили своим правдолюбием!

Рыцарь, смерть и дьявол

После того как Марлок ушла от комиссара, он лежал не двигаясь. Его подозрение подтвердилось, однако вместо удовлетворения он испытывал ужас. Он думал правильно, а поступил не так, как нужно. Слишком сильно он ощущал немощь своего тела. Он потерял шесть дней, шесть ужасных дней отсутствовали в его сознании. Эменбергер знал, кто его преследовал, и нанес удар первым.

Когда сестра Клэри, наконец, пришла с кофе и булочками, комиссар приподнялся и упрямо, хотя и недоверчиво, съел и выпил все, решив победить свою слабость и перейти в наступление.

— Сестра Клэри, — сказал он, — я из полиции и думаю, что для нас самое лучшее поговорить откровенно.

— Я знаю, комиссар Берлах, — ответила медсестра, вздымаясь, как колосс Родосский, у его кровати.

— Вы знаете мою фамилию, — продолжал он, несколько озадаченный, — и соответственно догадываетесь, почему я здесь.

— Вы хотите арестовать нашего шефа, — сказала она, глядя сверху вниз.

— Да, — кивнул комиссар. — Знайте: ваш шеф в концлагере Штутхоф в Германии убил многих людей.

— Мой шеф вступил теперь на путь истинный, — отвечала сестра Клэри Глаубер. — Его грехи прощены.

— Как же так? — спросил ошеломленный Берлах, глядя на сияющее воплощение ханжества, стоявшее, сложив на животе руки, у его постели

— Он недавно прочел мою брошюру, — сказала сестра.

— «Смысл и цель нашей жизни»? — Вот именно.

— Это же чепуха! — воскликнул, рассердившись, больной. — Эменбергер продолжает убивать.

— Раньше он убивал из ненависти, а теперь — от любви к людям, — возразила сестра дружелюбно. — Будучи врачом, он убивает потому, что человек в глубине души стремится умереть и требует своей смерти. Почитайте мою брошюру. Человек через смерть приходит к высочайшей своей возможности.

— Эменбергер — преступник, — прохрипел комиссар в отчаянии от такого ханжества. «Эментальцы всегда были проклятыми сектантами», — подумал он, остро ощущая свое бессилие.

— Смысл и цель нашего жизненного пути не может быть преступлением, — сказала сестра Клэри, неодобрительно покачивая головой и продолжая делать уборку.

— Я передам вас в руки полиции как соучастницу, — пригрозил комиссар, понимая, что эта тирада сказана впустую.

— Вы в третьей палате, — сказала сестра Клэри Глаубер, опечаленная упрямством больного, и вышла из комнаты.

Раздраженный старик стал рассматривать корреспонденцию. Он узнал конверт — это был тот самый, в котором Форчиг обычно рассылал свой «Выстрел Телля». Из разорванного конверта вывалилась газета. Как и двадцать пять лет назад, она была отпечатана при помощи заржавленной и разболтанной пишущей машинки, плохо печатавшей «и» и «р». «Выстрел Телля. Оппозиционная газета для жителей Швейцарии. Издается Ульрихом Фридрихом Форчигом», — гласило название газеты, а под заголовком была напечатана статья: «Палач-эсэсовец в качестве главврача».

«Если бы у меня не было доказательств, — писал Форчиг, — этих ужасных неопровержимых доказательств, таких, каких не придумает ни юрист, ни писатель, таких, какие в состоянии создать только действительность, я бы назвал порождением болезненной фантазии то, что заставляет меня написать правду. Правда — слово, вынуждающее нас часто бледнеть, заставляет нас сомневаться в доверии к людям. Мы приходим в ужас от того, что житель Берна под чужим именем в «лагере уничтожения» недалеко от Данцига с неслыханной жестокостью занимался своим кровавым ремеслом. Особенно позорно то, что этот человек руководит в Швейцарии госпиталем, а это свидетельствует о том, что у нас в стране не все в порядке. Пусть эти слова послужат началом процесса, который для нас и нашей страны будет неприятным. Однако он должен состояться, поскольку вопрос идет о нашем престиже, о престиже людей, продирающихся сквозь густые джунгли нашего времени и зарабатывающих (одни чуть больше, другие чуть меньше) торговлей часами, сыром и оружием. Перехожу к делу. Мы потеряем все, поставив справедливость на карту, ибо со справедливостью не играют. Мы подписываем смертный приговор главврачу одной частной клиники в Цюрихе и требуем, чтобы преступник, которого мы не пощадим, потому что он никого не щадил, и которого мы в конце концов уничтожим, потому что уничтожал он, мы требуем, чтобы он отдался в руки полиции. Человечество, частью которого мы являемся здесь, в Швейцарии, ибо мы тоже носим в себе зародыши несчастья, считая нравственность нерентабельной, а рентабельное нравственным, человечество должно понять и доказать этому убийце, что он не останется безнаказанным».

Старый следователь понял, что ошибался, поддавшись самоуверенности опытного криминалиста и рассчитывая, что этот высокопарный текст, в общем соответствовавший его первоначальному замыслу, запугает Эменбергера, а остальное уладится само собой. Врач никоим образом не относился к категории людей, которых можно запугать. Комиссар понял, что Форчигу угрожает смерть, однако надеялся, что тот находится уже в безопасности — в Париже.

Наконец, совершенно неожиданно, Берлаху показалось, что у него появилась возможность установить связь с внешним миром. В помещение вошел рабочий с увеличенной репродукцией гравюры Дюрера «Смерть и рыцарь» в руках. Старик внимательно рассмотрел незнакомца. Это был добродушный и немного опустившийся мужчина приблизительно пятидесяти лет, в голубом комбинезоне. Он стал снимать со стены «Урок анатомии».

— Алло! — закричал комиссар. — Подойдите сюда!

Рабочий продолжал снимать картину. Время от времени он ронял клещи или отвертку и каждый раз неторопливо поднимал.

— Послушайте! — воскликнул старик нетерпеливо, поскольку рабочий не обращал на него внимания. — Я полицейский комиссар Берлах. Вы понимаете, мне грозит смертельная опасность. Когда закончите работу, выйдите из дома и пойдите к инспектору Лютцу, его знает каждый ребенок. Или подойдите к первому попавшемуся полицейскому. Вы поняли? Он мне нужен. Он должен прийти ко мне.

Рабочий так и не взглянул на Берлаха, произносившего слова все с большим трудом. «Урок анатомии», наконец, был снят, и рабочий стал разглядывать Дюрера то вблизи, то отставив от себя на некоторое расстояние.

Дождь кончился. В окно падал бледный луч света, и старику на мгновение показалось, что за белой полосой тумана он видит плывущий шар. Это светились волосы и усы рабочего. Он несколько раз покачал головой, разглядывая репродукцию, картина показалась ему жуткой. Затем повернулся к Берлаху и, отчетливо артикулируя каждый звук и кивая головой, произнес странным, жестяным голосом: