Дмитрий Леонтьев - Охотники за удачей Страница 45

— Да и ни к чему это, — продолжала она. — Я сильная, я справлюсь. Это просто временная слабость… Все мы иногда бываем слабыми. Нельзя постоянно жить в «высоком напряжении»…

— Вот именно, — охотно согласился он, — Поэтому вам и необходимо расслабиться. Не знаю, что за неприятности догнали вас здесь, вдали от дома, но я просто обязан вам помочь. Дома-то и стены помогают, а здесь у вас нет ни друзей, ни близких, ни даже привычных развлечений, которыми вы привыкли лечить дурное настроение. Я действительно люблю ваши песни, и я просто обязан вам отплатить за то удовольствие, что вы мне доставляли. Не пугайтесь и не отказывайтесь — я все равно сумею настоять на своем. Я упрямый и настойчивый… И мне очень нравятся ваши песни. Правда.

— Вы знаете, что никто так не убеждает в своей искренности, как лжец? — пристально посмотрела она на Филимошина, — У меня плохие песни, мой незнакомый утешитель. И я об этом знаю. Не надо мне лгать.

— Вы не можете судить объективно, — возразил он. — А я могу. К тому же, о вкусах не спорят, и продолжать разговор в том же русле значило бы окончательно испортить вам настроение. Больше ни слова о грустном. Хотите, я покажу вам город? Конечно, это не Петербург и не Москва, но в таких маленьких городках, как наш, тоже есть своя прелесть. Здесь царит какой-то особенный дух, какое-то отчетливое чувство самобытности, принесенное из глубины веков. И сами вы не сможете разглядеть те мелочи, которые и являются «солью» таких городков. Любая часовенка здесь хранит в себе недоступные для редких туристов и случайных приезжих тайны. Заброшенные особняки манят своими загадками… Я покажу вам старинный особняк графа Меллена, знаменитого мецената и потомка ливонских рыцарей, начитанного и добрейшего человека, у которого была только одна непреодолимая страсть — роскошь. Он мог себе это позволить, и его особняк является настоящим произведением искусства. К сожалению, заброшенным произведением. По преданию, там зарыты огромные сокровища… Ну как, соблазнил? Если нет, то я попытаюсь покорить вас обещанием показать заброшенную церковь, прекраснейший парк возле монастыря и даже некоторые наши «забегаловки», обычно неведомые заезжим туристам, но прекрасные в своей простоте и искусстве поваров… Ну как?

— Не знаю, — искренне задумалась она над этим предложением, — Мы с вами почти незнакомы… Да и перед концертом мне нужно отдохнуть.

— Это и есть лучший отдых, — заверил он. — Если вы просидите этот день в номере, то только усугубите депрессию, а там… Это лучшее средство от хандры — поверьте знающему человеку. А то, что мы с вами незнакомы, так это даже и лучше. Ни к чему не обязывает, ничего не обещает.

— Мне приходилось знать людей, готовых ухаживать хоть за мумией Рамзеса, лишь бы потом похвастаться перед знакомыми, что они спали со знаменитостью, — сказала она, — Вы не из таких «поклонников»?.. У меня нет настроения флиртовать — поймите это сразу. И я не ищу любовных приключений.

Филимошин поднялся с видом оскорбленного достоинства и сухо заметил:

— Мне казалось, что я ничем не заслужил подобного обращения. Мне казалось, что исполнительница таких песен должна и сама быть доброй, нежной, лиричной. Мне казалось… А вы подозрительны и жестоки, Лена. Вы повсюду ищите второй смысл, подтекст, обман, агрессию, подозреваете людей в корыстных целях. Вы слишком запуганы жизнью. Люди разные, и нельзя судить обо всех по тем личностям, которые вас когда-то обижали. Вы видели далеко не всех людей на планете. Что ж, раз я не вызываю у вас доверия, я уйду… Но все же знайте, что ваши песни действительно мне нравятся. Это очень хорошие песни.

Он уже и впрямь собирался уходить, вполне довольный первым этапом «подхода» — ведь он умудрился не только завязать знакомство, но и вызвал чувство обещающей неловкости, — когда она окликнула его.

— Подождите… Не уходите… Не обижайтесь на меня. Наверное, вы правы, и я действительно стала слишком зла и раздражительна. Последние месяцы были не самыми лучшими в моей жизни… А когда человека постоянно бьют, он становится недоверчив и озлоблен… Парки, особняки, монастыри… Почему бы и нет? Может быть, мне действительно это нужно… Хорошо. Я согласна. Будьте моим гидом на сегодня. Только постарайтесь уложить всю программу до пяти часов вечера.

— Тогда не будем терять время, — решил он. — Идите к себе, переодевайтесь и спускайтесь вниз. Я буду ждать вас у входа. У меня вишневая «девятка» — увидите. У вас есть с собой одежда «попроще»? На улице слякотно, грязно… Нет-нет, не беспокойтесь, счет я сам оплачу…

Она не стала возражать, видимо, решив полностью покориться воле этого напористого, обаятельного мужчины, и, пообещав вернуться как можно раньше, вышла из ресторана. Едва она скрылась за дверьми, как в зал вбежал Саша Евдокимов, молодой репортер, невзирая на погоду, одетый в джинсовый костюм, клетчатую рубашку и сандалии на босу ногу. Филимошин понял, что коллега дежурил за дверью, ожидая, пока Мерзавчик останется один.

— Зацепил?! — с громким, театральным шепотом набросился он на Филимошина. — Ты «срубил» ее, Женя? Какую тему взял? Мне что-нибудь перепадет?

Филимошин брезгливо поморщился — коллегу он недолюбливал. По его мнению, Евдокимов был бездарен, нахрапист и лишен вкуса. К тому же он обожал романы о Флетче, и эта любовь доходила до фанатизма, превращая Евдокимова в нелепую пародию на литературного героя. Филимошин Флетча не любил, а пародий на него — тем более.

— Даже не крутись рядом, — предупредил он юношу. — Ты мне мешаешь. Я работаю с клиентом, а твое присутствие может все испортить в один миг. Вздумаешь следить и сорвешь мне репортаж — я тебе голову оторву, понял?!

— Женя, не жадничай, — заканючил Евдокимов. — Ее и на двоих хватит. Я ведь кожей чувствую — ты что- то серьезное выкопал. А это значит…

— Это значит, что я не хочу тебя видеть ближе пятиста метров! — отрезал Филимошин. — Не путайся у меня под ногами, сынок. Поищи лучше себе работу по зубам. Напиши пару репортажей о бомжах.

— Изъеденная тема, — поморщился Евдокимов.

— Тогда о милиции, — посоветовал Филимошин. — Тренируйся сынок, тренируйся из «ничего» делать «что- то». А до серьезных расследований ты еще не дорос. Так что, тренируйся, — он снисходительно потрепал его по плечу и вышел на улицу.

Подогнал машину ко входу, приоткрыл дверцу и приготовился ждать. Она вышла минут через двадцать, переодетая в джинсы, белый свитер с высоким горлом и бежевый плащ. Села на переднее сиденье и сообщила:

— Я вся в вашем распоряжении. Менеджер рвал и метал, но я послала его подальше… Куда направляемся?

— Для начала в парк, — решил Филимошин. — Дождик почти кончился, и мы сможем побродить там с часик-другой, а потом… Потом видно будет…

Парк и впрямь был хорош. Несмотря на изрядную запущенность, он все еще хранил былое величие. Полузаброшенный особняк зарос травами и чахлыми побегами кустарника, сквозь разбитую мраморную чашу фонтана прорастали молоденькие деревца. Остатки высокой каменной ограды, когда-то окружавшей парк, казались теперь темно-зелеными от покрывавших их мха и лишайника. И все же парк был величав. Огромные многолетние дубы и вязы словно стояли на страже покоя развалин особняка, охраняя их сон от суетливого гомона раскинувшегося совсем рядом города. На аллеях стояла удивительная тишина, не было слышно даже птиц, но это была тишина не смерти, а задумчивой, светлой грусти. Дорожки были на удивление чистыми и сухими, и лишь прошлогодние листья покрывали их аккуратным, тихо шуршащим под ногами ковром. Кое- где виднелись полуразрушенные временем статуи древних богов, изничтоженные безжалостными ветрами времени так, что уже сложно было отличить в этих бесформенных, зеленоватых кусках мрамора Афину от Афродиты. В неглубоких канавах вдоль аллей стояла темная, зеркально-холодная вода. Даже свет дня казался здесь чуть тусклее и необычнее, словно воздух застыл между деревьями сто лет назад, вобрав в себя и запахи и звуки своего последнего дня.

— Спящее королевство, — сказала Лена, останавливаясь посреди аллеи, — Как в сказке про волшебное веретено. Время остановилось. Нет ни настоящего, ни будущего, только прошлое, застывшее навек…

Да, необычное место, — согласился Филимошин, — Иногда я прихожу сюда. Здесь очень хорошо

думается. Уходят все заботы, беды кажутся далекими и не такими уж страшными, исчезает усталость. Душа словно успокаивается… Интересно, какими были эти люди, что жили здесь до нас? О чем думали, на что надеялись, чему радовались и как любили? Неужели так же, как и мы? И так же, как мы, будут надеяться, ждать и любить через сто лет после нас? Поколения идут длинной чередой, приходят из ниоткуда и уходят в никуда… Вот это и называется — краткий миг бытия… Все это приходит в голову только здесь. На улицах города об этом не думаешь. Там — суета, беготня, бешеный и какой-то безумный ритм жизни. Все сжато, спрессовано, суррогатно. «Суррогат любви», «заменитель дружбы», «краткое изложение счастья»… Мы так долго шли по дороге цивилизации, и что получили? Кажется, потеряли мы куда больше, чем приобрели. Гомер прекрасно обходился без телевизора и электрокофеварки, однако он наверняка был счастлив. Только счастливый человек может так делиться этим счастьем с другими. У Шекспира не было автомобиля и кровати с электроподогревом, однако, и он наверняка был счастлив. Гете никогда не летал самолетами, и у него не было кредитной карточки, но и он был счастлив… А мы? Неужели мы мельчаем, размениваясь на вещизм? Поклоняясь видеомагнитофону, и готовы продать дружбу и любовь ради просторной трехкомнатной квартиры?.. Ты знаешь, что по этим аллеям ходили Иван Путилин и Аркадий Кошко?