Йоханнес Зиммель - История Нины Б. Страница 45

— Одну минуточку, уважаемый господин. Напитки уже на пути к вам.

Нина смутилась:

— Мне захотелось немного выпить… Вы помните, у этого пожилого человека есть виски и морозильник со льдом.

— Отлично, — сказал я. — Будем пить виски со льдом и содовой, куски льда будут при этом звенеть, на стенках бокалов образуется иней, а мы будем сидеть на солнце и смотреть друг на друга целый час.

— Идиотизм.

— Что именно?

— Да все, что происходит. Ваш самолет. Это виски. Все.

40

В Берлине мне было скучно. Когда после посадки я прошел на паспортный контроль, то нашел подтверждение правильности моей теории относительно смысла данного путешествия. Пограничник посмотрел мой паспорт, потом поднял глаза на меня, затем опять поглядел в паспорт…

— Что-то не в порядке? — спросил я.

— Нет-нет, что вы, все в полном порядке, — приветливо ответил он.

Я пошел дальше и, сделав шагов двадцать, обернулся и увидел, что он поднял телефонную трубку. Доктор Лофтинг действительно уделял мне пристальное внимание. Но все это было совершенно напрасно. Вечером я побывал в четырех барах. В четвертом я пригласил рыжеволосую девушку и предложил ей выпить. Денег я потратил уйму, что было, впрочем, не так трудно, так как эта девушка приняла меня за богатого человека с Запада и попросила шампанского, и непременно французского. Мне с ней было страшно скучно. Она очень удивилась, что около часа ночи я доставил ее домой. Она поинтересовалась, не заболел ли я, и я ей ответил: «Да». Она сказала, что ей меня очень жалко. А в 1.30 я уже лежал в своей постели. На другой день я вылетел назад в Дюссельдорф. Во время всего полета я думал, будет ли меня ждать Нина. И перед посадкой я был настроен очень пессимистично, а когда чуть позже увидел ее, то очень обрадовался.

Вначале мы вообще не разговаривали друг с другом. И только в машине она сказала:

— Так я себя не вела еще никогда в жизни.

— Как?

— Так… так нелогично… я вообще не намеревалась встречать вас. Я думала, что это вызовет у вас ложные мысли.

— Ложные?

— Совершенно не те мысли. Но потом я переубедила себя: «Он такой приятный. Он тебе так помог, и мы оба уже выросли. Поэтому почему бы его не встретить?»

— Правильно, уважаемая госпожа.

— В этом же действительно ничего нет.

— Да, конечно. Нет ничего более естественного, чем когда дама встречает своего шофера, возвращающегося из командировки.

— Не дерзите! — Она улыбнулась.

— Можно мне продолжить?

— Нет.

— Извините.

— Но вы можете добавить.

— Я прошу вас не считать то, что я дал вам деньги, причиной, по которой вы не можете в меня влюбиться.

Это была не самая удачная фраза в моей жизни. Нина ничего не ответила и в течение трех дней вела себя по отношению ко мне формально, отдаленно и отчужденно. Я спрашивал себя, сколько еще это будет продолжаться. Но разобраться в Нине я так и не смог. Может быть, действительно она была всего лишь благодарна мне за то, что я дал ей денег, и просто сочла необходимым хорошо относиться ко мне какое-то время.

Но тогда почему же она все-таки приехала в аэропорт и почему поехала к нашему пароходу? Почему, черт побери?!

С каждым днем я нервничал все больше и больше. Затем наступило 29 сентября, и события последовали одно за другим. Все началось с того, что Петер Ромберг опять пригласил меня посетить его после ужина. Я попросил Нину предоставить мне свободное время и опять купил коробку конфет для Микки и цветы для фрау Ромберг.

Когда я вошел в квартиру, маленькая девочка уже лежала в постели. Коробку конфет она взяла с серьезным выражением лица:

— Спасибо.

— Что с тобой, Микки?

— А что?

— Ты как-то смешно смотришь на меня. Ну, так… так сердито.

— Ты, наверное, ошибся, Хольден, я смотрю не сердито. — Но она смотрела на меня именно так. Ее темные волосы спадали на маленькие плечи, а маленькие ручки лежали на одеяле, и она сердито смотрела на меня. — И ко всему прочему мне нельзя об этом говорить.

— Ах вот как, — ответил я. Петер Ромберг, стоявший рядом со мной, взял меня под руку и провел в свой кабинет. Фрау Ромберг закрыла все двери и села рядом с нами. Приемник был настроен на полицейскую волну. Ромберг прибавил громкость, и послышалось монотонное тиканье часов.

— Чтобы она ничего не слышала, — сказал Ромберг.

— Она явно подслушивает, — сказала его жена.

— Конечно, подслушивает, — сказал он, — но так она ничего не разберет.

— А что случилось? — спросил я.

Муж и жена посмотрели друг на друга, их приветливые глаза за толстыми стеклами очков выражали смущение.

— Давайте сначала выпьем коньку, — предложил Ромберг.

Мы пили коньяк, а дежурный, голос которого мы слышали из приемника, сообщил о драке в пивнушке напротив собора и что туда был отправлен Дюссель-семь.

— Это странная история, — сказал Ромберг. — Прошу понять меня правильно.

— О боже, — я занервничал, — так расскажите же мне ее, наконец!

— Подойдемте сначала к письменному столу, — сказал Ромберг. Я отправился за ним. На захламленном столе лежало семь фотографий. На шести были запечатлены различные женщины, старые и молодые. На седьмой были Микки и я в парке перед виллой Бруммера. Этот снимок был сделан утром после возвращения Нины из больницы. На фотографии мы улыбались. Мы стояли в солнечных лучах между цветочными клумбами, и Микки повисла на мне.

Из шести женщин на остальных фотографиях одну я знал. И как только я ее узнал, у меня появился озноб и вспотели ладони: медленно и отвратительно меня охватывал страх. Я еще не знал, почему и чего я испугался. Он появился совершенно внезапно, этот страх, и медленно накатывал на меня.

— Вам знакома одна из этих женщин, господин Хольден?

— Нет, — соврал я.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — беспомощно сказала фрау Ромберг. Ее муж на это ничего не ответил. Он задумчиво смотрел на меня. А я смотрел на фото, и особенно на одну из женщин, которую я знал, — на молодую, красивую, глупую Хильде Лутц. Она стояла в шубе, без шапки и улыбалась. Это была заляпанная фотография, очевидно, Ромберг где-то ее достал, ведь он был репортером и его профессия состояла и в том, чтобы разыскивать разные вещи…

— Вы точно не узнаете ни одну из этих женщин?

— Нет, а кто они?

Фрау Ромберг вздохнула:

— Господин Хольден, вы ведь помните, как разозлилась Микки, когда у нас вы сидели на этом же месте прошлый раз?..

Я кивнул, и меня очень смутило, что Петер Ромберг смотрел на меня при этом в упор холодным, изучающим взглядом. Так смотрит ученый на какой-то феномен, который он не может — пока не может — объяснить. А я, тот самый феномен, знал, что отнюдь не являюсь необъяснимым явлением. И пока дежурный полицейской волны обещал Дюсселю-семь отправить врача и вызвать «скорую помощь», поскольку после драки в пивной у собора было двое раненых, фрау Ромберг сказала:

— …тогда полицейские сообщили, что эта молодая женщина выбросилась из окна. Как же ее звали…

«Это слишком грубо», — подумал я и сказал:

— Я просто забыл ее имя.

— Хильде Лутц, — подсказал Ромберг, сидевший так, что я его не видел.

— Возможно, — ответил я, — как я уже говорил, я не помню ее имени.

— Петер туда поехал, а Микки вдруг пришла к нам и сказала, что она видела эту Хильде Лутц. Это правда?

— Ах да, — ответил я, как человек, с трудом вспоминающий события, — возможно, это и была та Хильде Лутц, въехавшая в наш «Мерседес».

Страх. Страх. Я боялся не за себя: я боялся, что с этими людьми что-нибудь случится — с ним, с ней, с ребенком. Они и не догадывались, во что вмешиваются, на какую предательскую, зыбкую, болотистую почву они становятся… И я сказал:

— Вот теперь я что-то вспоминаю. Но Микки напутала. Женщину, врезавшуюся в мой «Мерседес», звали Клотц. Милда Клотц.

Какое счастье, что я вспомнил это вымышленное мною имя!

— Когда муж вернулся, я рассказала ему эту историю. На другой день он серьезно поговорил с Микки и велел ей прекратить бесконечные фантазии. Но она все плакала, и топала ногами, и твердила, что ту женщину звали именно Хильде Лутц! Потом мы сказали, что в наказание за свое упрямство она не будет пока выходить на улицу. И снова были слезы. Но когда вечером мы опять вернулись к этой теме, она стояла на своем. Она так разволновалась, что ее стошнило. Это стало для нас настоящей проблемой…

— Дюссель-одиннадцатый и Дюссель-двадцать пять. Ночной сторож сообщил, что в магазине Шторма, улица Тегеттштрассе и угол Виландштрассе слышен подозрительный шум.

— Несколько дней у нас в семье держалось ужасное напряжение. Такого еще не было! Мы всегда были такие счастливые. Мы предоставляли ей массу возможностей, чтобы извиниться перед нами и признаться, что все это она выдумала. Безрезультатно. А вчера муж проделал этот эксперимент… — Фрау Ромберг замолчала и уставилась в пол.