Иван Зорин - Роман в социальных сетях Страница 45

Неопытный же врач пробует различные лекарства, порошки и чудодейственные мази. Он мучает больного постоянными притираниями, переворачивая в постели, пускает ему кровь.

И только вредит.

Так же и опытный правитель предоставляет подданных самим себе, оставляя за ними полную свободу. Он лишь наблюдает, поощряя едва наметившиеся движения, не вмешиваясь в устоявшийся ход вещей. Достижения он по праву ставит себе в заслугу, неудачи списывает на волю богов. В случае общественной катастрофы он благоразумно уходит в отставку, проедая вдали от родины накопленные средства.

Неопытный же правитель в своём стремлении улучшить мир принимает самые энергичные меры, лезет из кожи вон, пытаясь повернуть вспять глубинное течение истории.

И только всё ухудшает».

Это понравилось «Зинаиде Пчель» и «Сидору Куляш».

— Забавная история, правда? — разминая длинными пальцами сигарету, сказал Олег Держикрач. — Она говорит, конечно, больше об «Иннокентии Скородум». Как и комментарии.

«Ульяна Гроховец»:

«Жесть! Сам придумал?»

«Нет, Чао Гунь в восьмом веке. А дальше он рассуждает об истории: «Считать, что известные правители определили ее движение, все равно, что предполагать, будто шляпа указывает нам дорогу, а ее перемена говорит о наших мыслях».

Дама с @»:

«От ваших проповедей скулы сводит!»

«Афанасий Голохват»:

«А другой китаец сказал чтобы найти новый путь надо уйти со старой дороги».

«Сидор Куляш»:

«И путь этот на Запад»

«Иннокентий Скородум»:

«А что Запад? Будто там знают, зачем живут».

«Зинаида Пчель»:

«Не знают зачем, зато знают как».

— Мертвые артефакты, — выпустил дым через волосатые ноздри Олег Держикрач. — Так могли писать и сто лет назад. И двести. Будто говорят между собой идеи, а не личности. А вот эти признания тролля «Последняя инстанция»:

«Старость — это когда все силы уходят на поддержание организма, когда не успеваешь ставить на нем заплаты, а волю приходится собирать в кулак, чтобы стойко, без стонов переносить его постепенное разрушение, когда простейшие вещи, такие как выпить бутылку вина или переспать с женщиной, вырастают в проблему, когда безрезультатное сидение на стульчаке приносит неимоверные муки, заслонив все остальное, а кишечник, мочевой пузырь и желудок ставят в унизительную зависимость».

— Узнаю льва по когтям! — насмешливо сказала Вера Павловна. — Наверняка это старый зануда «Иннокентий Скородум».

— А вот и нет, дорогая, это я.

Вера Павловна посмотрела на мужа другими глазами, будто увидела в первый раз. А потом неожиданно улыбнулась:

— Говорю же, не зря ты все это затеял, откуда бы я узнала, что ты уже старичок?

Олег Держикрач улыбнулся.

— А писатель по-своему честен. Вот, обрати внимание.

«Иннокентий Скородум»:

«Я всю жизнь провозился с книгами, сначала их читал, потом писал. А может, следовало наоборот? Я писал о жизни, и никогда о смерти. Я думал: «Раз ее не избежать, закроем глаза!» Но значит, я не писал и о жизни!»

— Может быть впервые, он попробовал быть искренним, а как его кусают!

«Дама с @»

«Какая трагедия! В детской литературе себя не пробовал?»

«Сидор Куляш».

«Конечно, жизнь отвлекает от смерти, и есть шанс, что смерть также отвлечет от жизни».

Он прицепил издевательский смайлик.

— Слушай, они все сумасшедшие! — всплеснула руками Вера Павловна. — От них за версту несет безумием!

— Это было бы еще ничего! Если понимаешь, что безумен, значит, еще жив. Но мне кажется, половина из них мертвые клоны. Например, Афанасий Голохват с его социологическим поносом и пренебрежением к грамматике.

— И чей он клон?

— Сидора Куляша. Его второе «я», компенсирующее социальную зависимость. Нельзя же всерьез представить, что ему нравится его работа на телевидении. Он не настолько самоуверен, чтобы игнорировать отношение к себе в группе, вот и появляется на сцене «Афанасий Голохват», который пишет, посмотри:

«Покажи по телевизору обезьяну и на улице у нее станут брать автографы вот где мы живем кругом одноклеточные утрамбованные информационным катком зомби с оштукатуренным сознанием и психологией комнатных собачек».

«Олег Держикрач»:

«И волчьей хваткой».

— А ты у меня остроумная, — повернулся к жене Олег Держикрач. — Я бы так не нашелся.

Вера Павловна покраснела.

— И все же странное впечатление оставляет наша переписка. Посмотри, как все связано, прямо божественный промысел!

— Что ты имеешь в виду?

— Ну как же, не напиши «Модест Одинаров» про свой случай с собачником, не появился бы и «Раскольников». Он оставил первый комментарий под сообщением «Модеста Одинарова». И не было бы его провокационного розыгрыша, так шокировавшего всех.

— Уверен, что розыгрыша?

— Убежден! А уже позже в группе появился Афанасий Голохват, почувствовавший в «Раскольникове» родственную душу. Если допустить все же, что это отдельный человек, а не клон Сидора Куляша. Видишь, одно загадочным образом цепляет другое.

— Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется.

— Мы никогда не узнаем и как оно отозвалось.

— В каждом сердце по-своему. А сколько их в группе!

— А знаешь, мне иногда кажется, что это один человек. — Олег Держикрач опять посмотрел на жену, точно оценивая, не примут ли его за сумасшедшего. — Как и по свету бродит один вечный Адам, под разными именами.

Вера Павловна обняла мужа.

— Адам и Ева. По свету бродят двое.

— Да, дорогая, встретить свою половину — это и есть наше предназначение, в этом и состоит

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Душным августовским вечером за тысячи километров от супругов Держикрач перечитывала сообщения в группе Полина Траговец. Вспоминая Модеста Одинарова и покойную мать, она в который раз спрашивала себя, почему вместо того, чтобы устраивать жизнь, проводит ее в Интернете. Полина вдруг осознала, что, выводя на сцену «Ульяну Гроховец» с ее картонно жизнелюбивыми постами, она объявила войну своему прошлому, которую безнадежно проиграла. Ей уже не нравилась и ее затея с «Модэстом Одинаровым», который должен был заменить умершего жильца с верхнего этажа, теперь она по-другому смотрела на его историю с собачником. Полине не было его жалко. Одинаров виделся ей холодным черствым эгоистом, так и не повзрослевшим ребенком, забившимся под крышу, откуда с испугом глядел на мир. «Что жил, что не жил»», — вздохнула Полина Траговец, подумав, что Одинаров сам виноват в своих несчастьях, и что она очень на него похожа. Разве она уже давно не разошлась жизнью? Разве жизнь не была отдельно, а она отдельно? Полина возвращалась к годам, проведенным с матерью, которые носила, как платья из одного пыльного гардероба, и не понимала, кто уготовил ей такую судьбу. Почему ей только в Интернете достало решимости стать «Ульяной Гроховец»? Разве она не достойна большего?

Полина медленно перечитывала комментарии, следы умерших страстей, которые издалека казались немного наивными и совершенно не трогали. Даже переполох, вызванный историей «Раскольникова», выглядел смешным, будто бросили камень в курятник. «Сколько времени зря потратила, — подумала она. — Надо жить в домах и городах, а не в социальных сетях». Она вдруг поняла, что образ «Ульяны Гроховец», нарисованный ей подсознанием, вполне можно примерить и в реальной жизни. Только для этого необходимо уйти из Сети, чтобы не тратить все силы на виртуальное представление, чтобы весь пар не уходил в гудок. Полина так долго вглядывалась в старые сообщения, что буквы перед глазами стали сливаться, кружась, как рой пчел, они уже не складывались в нечто осмысленное. «Вот она, правда, — подумалось ей. — Ничего-то за ними не стоит, одна пустота». В приступе решимости она отменила подписку на сообщения в группе. Посидев с полчаса, она почувствовала, что отрезала часть жизни. Тогда, не удовлетворившись содеянным, она решила сжечь мосты и выбрала в меню опцию «Покинуть группу». Перед тем, как с ней проститься, Полина выставила напоследок от «Модэста Одинарова» открытку с котятами.

«Какие милые!» — написала ей «Дама с @».

«Очаровашки! — согласилась «Ульяна Гроховец». — Их непосредственность поражает, будто

СОЛНЕЧНЫЙ УДАР

В квартире было душно, и в августовском солнце, пробивавшем шторы, блестела медленно кружившая пыль.

— Вставай, уже много времени, — воскресным утром похлопала по одеялу жена Сидора Куляш.

— Времени много не бывает, — донеслось оттуда. — Его, как денег, всегда мало.

Огрызнувшись, Сидор Куляш продолжал лежать в темноте с открытыми глазами. Он вспоминал историю «Раскольникова», свой репортаж о нем, и то, какое впечатление произвел в группе. «Плевать, — успокаивал он себя. — Пусть думают, что хотят». Но ему было непривычно стыдно. Перед ним прошла вся его деятельность на канале — многочисленные интервью со знаменитостями, недостойными своей славы, опрос общественного мнения, которые вдруг напомнили ему детскую игру, когда, загадав желания, спрашивали: «В каком ухе звенит?» и, не дожидаясь, сами отвечали: «Правильно, в левом!», у него всплыли передачи, в которых черное по заказу белело, а белое — чернело, то есть все то, что носит благопристойное имя «политика».