Курт Воннегут - Фокус-покус Страница 45

Из этих химических препаратов только 1 был, как вы догадываетесь, разрешен законом, и благодаря ему было создано состояние, принадлежавшее 1 семейству, которое подарило Таркингтону и форму для оркестрантов джаз-банда, и водонапорную башню на Мушкет-горе, и хорошие должности в Деловом Мире, и уж не знаю что еще.

Этим элексиром жизни был алкоголь.

За те 8 лет, что мы прожили с ним бок о бок в покинутом городке на берегу озера, Хироси ни разу не обмолвился ни словом о том, что ему хочется домой, на родину. Вряд ли можно принять за тонкий намек то, что он 1-нажды мне сказал: развалины шлюзов в верховьях озера, где громоздились в живописном беспорядке колоссальные бревна и громадные валуны, могли бы быть творением великого Японского садовника.

В Японской Оккупационной Армии он был офицером высокого ранга, бригадным генералом в штатском, не меньше, а может быть, и генерал-майором. Но он мне напоминал некоторых старых служак, старших сержантов, которых я знал во Вьетнаме. Они крыли почем зря и Армию, и войну, и вьетнамцев. Но потом я уезжал на год-другой, а когда возвращался, они оказывались на месте, по-прежнему ругая все и вся на чем свет стоит. Их оттуда можно было только вынести ногами вперед или выбить превосходящими силами противника.

Как же они ненавидели свой родной дом! Они боялись родного дома больше, чем врага.

Хироси Мацумото прозвал нашу долину «преисподней» или «дырой в заднице Вселенной». Но он не желал с ней расставаться, пока его отсюда не вышибли.

Мне иногда приходит в голову, что Долина Мохига, возможно, была единственным его домом после бомбежки Хиросимы. Теперь он на пенсии, живет в родном городе, восстановленном из руин, обе ноги ему ампутировали после побега заключенных, – он обморозил их в лесу. Вполне возможно, что он сейчас думает о том же, о чем думал я не раз и не 2:

– Какой это город, и что это за люди, и что я тут делаю?

Я видел его в последний раз ночью, когда заключенные сбежали из тюрьмы. Мы проснулись от грохота – это люди с Ямайки брали штурмом тюрьму. Мы оба выскочили на улицу прямо в ночном белье и босиком, хотя мороз был не меньше 10 градусов по Цельсию.

Главная улица вымершего городка называлась Клинтон-стрит, и так же называлась главная улица в Сципгонц. Можете себе представить: при такой географической близости два сообщества людей были настолько разобщены социально и экономически, что из всего богатства названии для улиц не могли выбрать ничего, кроме «Клинтон-стрит»?

Начальник попытался связаться с тюрьмой по радиотелефону. Никто не отвечал. Его домашняя прислуга, 3 человека, глядела на нас из окон верхнего этажа. Это были заключенные старше 70 лет, отбывающие пожизненное заключение без надежды на амнистию, давным-давно позабытые миром и до зубов нашпигованные Торазином.

Моя теща вышла на крыльцо. Она крикнула мне:

– Скажи им про ту рыбу! Скажи им про рыбу, которую я поймала!

Начальник сказал мне, что в тюрьме, как видно, взорвался котел бойлерной, а может, и крематорий. Я понял, что в ход пошло армейское вооружение, но ему-то откуда было знать? Он даже не слышал, как взорвалась атомная бомба. Он только почувствовал, как пронесся горячий ветер.

И тут свет на нашем берегу озера разом вырубился. А потом мы услышали, как из погруженного во тьму тюремного здания несутся звуки «Звездно-полосатого флага»19.

Мы с Начальником не могли даже в страшном сне или под ЛСД вообразить, что там происходит. Нам потом вменили в вину, что мы не подняли по тревоге весь Сципион. А между прочим, город Сципион, услышав взрыв и звуки «Звездно-полосатого флага» и прочий шум, долетевший до него через скованное льдом озеро, мог бы и сам о себе позаботиться. Как бы не так!

Те, кто остался в живых, рассказывали мне после, что они просто нырнули поглубже под одеяла и снова заснули. Совершенно естественная человеческая реакция, верно?

Как я уже рассказывал, на том берегу происходил форменный штурм тюрьмы гражданами Ямайки, переодетыми в форму Национальной Гвардии, которые размахивали Американскими флагами. Из рупоров, пристроенных на бронетранспортере, гремел Национальный Гимн. А ведь большинство из них даже не были американскими гражданами!

Скажите, какой деревенский парень из японской глубинки, которого послали служить 6-месячный срок на Черном континенте, может настолько потерять разум, чтобы качать палить в натуральных туземцев в полной боевой выкладке, которые размахивают своими знаменами и играют свою раздирающую уши адскую музыку?

Такого парня не нашлось. Во всяком случае, в ту ночь.

Если бы Японцы открыли огонь, они поплатились бы за это жизнью, как защитники Аламо. А чего ради?

Ради фирмы «Сони»?

Хироси Мацумото набросил на себя что под руку попалось! Он въехал на холм на своем джипе Изуцу!

Ямайкские авантюристы его обстреляли!

Он выскочил из своего Изуцу! Он бросился бежать в Национальный Лесной Заповедник!

Он заблудился в кромешной тьме. На нем были сандалеты на босу ногу.

Только через 2 дня он выбрался из леса, где днем было почти так же темно, как ночью.

Да. И его обмороженные ноги пожирала гангрена.

Я-то остался на берегу озера.

Я велел Милдред и Маргарет ложиться спать.

Я слышал беглый огонь – должно быть, это ямайкцы обстреливали «Изуцу». Это был их прощальный привет. После этого наступила тишина.

У меня в голове сложился такой сценарий: попытка побега предотвращена, возможно, ценой нескольких жизней. В самом начале взорвалась начиненная рублеными гвоздями или игральными картами или чем угодно бомба, которую изготовили заключенные.

Бомбы и спиртное они могли делать из любого подручного материала, и, как правило, в туалете.

Я сделал неверное заключение: раз тихо – значит, все в порядке.

Я смертельно боялся, что перестрелка разгорится – по моим понятиям, это значило бы, что парни из японских деревушек вдруг увлеклись возможностью убивать из винтовок и что это им, не нюхавшим пороху, показалось очень просто и весело.

Я представил себе, что заключенные, снующие по камерам, превратились в движущиеся мишени в тире.

Теперь, когда воцарилась тишина, я вообразил, что порядок восстановлен и Японец, владеющий английским, сообщает в Отделение полиции в Сципионе и в Полицию Штата и Шерифу Округа, что мятеж подавлен, и, возможно, просит прислать врачей и машины скорой помощи.

А на самом деле Японцев так быстро ошеломили и одолели, что, пока они приходили в себя и прежде чем они могли хоть с кем-то связаться, телефонные провода были уже перерезаны, а радиопередатчики расплющены в лепешку.

В эту ночь на небе стояла полная луна, но лучи ее не достигали земли под пологом Национального Лесного Заповедника.

Японцам не причинили вреда. Ямайкцы обезоружили их и велели им бежать по залитой лунным светом дороге к верховьям озера. Они им велели бежать и не останавливаться до самого Токио.

Почти никто из них Токио и в глаза не видал. И они не прибежали толпой к шлюзам, вопя благим матом и пытаясь остановить мчащиеся мимо машины. Они там затаились. Если Соединенные Штаты против них, то кто с ними?

У меня оружия не было.

Я подумал, что несколько заключенных вырвались на волю и их до сих пор не поймали, и если они забредут в вымерший городок и узнают меня, ничего плохого они мне не сделают. Я им дам все, что они захотят, – еду, деньги, бинты, одежду, «Мерседес».

Но что бы я им ни отдал, подумал я, их условно-опознавательная окраска не даст им сбежать из этой долины, из этого лилейно-белого мешка. Здесь ведь все до одного местные жители – Белые.

Я пошел к своей лодке, которую на зиму вытащил и перевернул вверх килем. Я оседлал ее скользкий, блестящий хребет, направленный в сторону старого причала для барж в Сципионе.

Там, в Сципионе, все еще горели огни, и это подбодрило меня, вселило уверенность в своей правоте.

Там не заметно было никакой паники, несмотря на шум, доносившийся из тюрьмы. В некоторых дома свет погас. Ни одно окно не загорелось снова. Я заметил только 1 движущуюся машину. Она ползла потихоньку по Клинтон-стрит. Она остановилась и выключила фары на стоянке позади кафе «Черный Кот».

Красный огонек на верхушке водонапорной башни, на Мушкет-горе, мигал как ни в чем не бывало. Ритмичное подмигиванье стало для меня своего рода мантрой, и я все глубже и глубже погружался в медитацию, лишенную мыслей, словно плыл с аквалангом в тепловатом питательном бульоне.