София Блейк - Шлюха. Любимая Страница 45

— Зато теперь это мои лучшие друзья, — сказала Валя. — Чего ты так смотришь?

Я ничего не сказала — просто не находила слов.

— Лучше всего я оттягиваюсь как раз в гей-клубах, — продолжала Валя. — Никто не пристает, не говорит этой тошниловки, которой грузят мужики, когда хотят затащить нас в постель. Если хочешь, давай сходим в такое место, чтобы ты поняла, насколько это клёво.

— В Бреде?

— Есть и здесь, но самые крутые места, конечно, в Роттердаме, это в часе езды от Бреды.

— Я знаю, — сказала я. — Ты прямо этим вечером туда собралась?

— Не будь такой нетерпеливой, — сказала Валя. — Поживи здесь у меня немного. Я возьму выходной через несколько дней, и тогда оттянемся, как следует.

Пока моя подруга собиралась ехать в Антверпен, я включила телевизор и пыталась найти хоть какой–нибудь не местный канал, чтобы понимать, о чем речь. Хоть Валя и декларировала, что ностальгия ей чужда, я все–таки наткнулась на пакет НТВ. Я представила себе, как она одинокими вечерами сидит перед экраном и плачет над каким–нибудь совковым фильмом, которые постоянно катят по каналу «Наше кино». У меня не получилось: похоже, у Вали не бывает свободных вечеров. Ну, во всяком случае, пока на ее витрину еще заглядываются клиенты. А когда они перестанут обращать на нее внимание, чем тогда станет Валина жизнь?

Моя подруга уехала на работу, а я слонялась по пустой квартире, за окнами которой шел дождь, орошая красивые газоны с аккуратно высаженными деревьями. Геометрия лужаек была близка к совершенству даже здесь, в самом заурядном районе. Телевизор мне наскучил, книжек в просторных комнатах не нашлось ни одной, и я не могла понять, что же я здесь делаю. В углу Валиной спальни на низкой тумбочке стояла икона Богородицы, написанная в византийском стиле. Возможно, Валя привезла ее из России, а может быть, купила здесь в какой–нибудь антикварной лавке. Во всяком случае, икона имела древний вид, но я знала, что с таким же успехом она может быть подделкой. Я провела пальцем по росписи, на пальце остался серый пыльный налет. Протерев икону, я уставилась на равнодушное византийское лицо. Почему мы всегда изображаем Богородицу в каком–то черном капюшоне, а католики — с распущенными волосами? Может быть, мы видим в ней всего лишь абстракцию, а они — живую женщину с характером и судьбой. Когда–то раньше я пыталась мысленно разговаривать с матерью Спасителя, но со временем это стало казаться бессмысленным. А что не бессмысленно?

Незаметно для себя я уснула, прямо поверх Валиного одеяла, под бесконечные звуки дождя. Проснулась, когда на часах было уже около одиннадцати, жутко хотелось есть, но в холодильнике у моей подруги было хоть шаром покати. Я оделась потеплее и вышла под дождь. В такое время почти все места на парковке под домом были уже заняты. Я запомнила название улицы, на которой жила Валя, и поехала на поиски какого–нибудь заведения, где можно перекусить.

Почему–то мне казалось, что Бреда уж совсем маленькая, но шло время, а я все ехала и ехала, не встречая на пути даже завалящей закусочной. Одно дело было ехать за подругой, знающей город, а совсем другое — выбирать дорогу самой, да еще сквозь ночь и потоки небесной воды. Всего сутки назад я сидела за стеклом и призывно улыбалась прохожим, а неделю назад танцевала у шеста, и казалось, что я всем нужна, желанна и прекрасна. Но теперь это не имело ровно никакого значения — одинокая и неприкаянная, Соня колесила по чужому спящему городку, и ни единая душа в нем не интересовалась ее существованием.

В Бреде тоже имелись указатели на центр, и, двигаясь по ним, я приехала на ратушную площадь. Стоило мне выехать на нее, часы на ратуше стали бить полночь, и этот мерный звон сквозь непрестанный шум дождя был единственным звуком, долетавшим до меня. Даже в центре города было все закрыто.

Я вспомнила Полесск — там жили в десять раз беднее, чем в Голландии, но я знала, что круглосуточный магазин или кафе не проблема в моем родном городе. Я совсем забыла, что в Европе ночью открыты только заправки на междугородных шоссе, да еще ночные клубы. Да, ночные клубы — похоже, в Бреде не было ни одного места, где я бы могла трудоустроиться.

Внезапно я увидела свет в окнах нижнего этажа по улице, отходящей от центра. Минута, и я уже открывала тяжелую дверь пивного бара. Пустой зал с поднятыми стульями, ни одного посетителя — лишь средних лет африканец с мокрой тряпкой на швабре мыл деревянный пол.

- Good evening, — поздоровалась я.

Он ответил, перестав ненадолго заниматься своим делом.

— Я бы хотела поесть, — улыбнулась я. — Съесть что–нибудь, понимаешь.

- I'm sorry, — сказал уборщик и развел руками.

— Давай поедим что–нибудь, брат, — продолжала я, почему–то выбрав для общения с уборщиком развязный рэпперский тон. — Пару сэндвичей, чипсы, бокальчик пива, какие проблемы, брат?

- I'm sorry, — повторил афроголландец.

Вести переговоры с ним было так же осмысленно, как и ездить по сонной Бреде в поисках открытого ресторана. Вдруг я услышала звук своего мобильника — как же давно мне никто не звонил!

— Не спишь? — я услышала голос Вали.

— Заснешь тут, — пожаловалась я. — У тебя в холодильнике крыса сдохла.

— Как раз хотела предложить тебе поужинать.

— Где ты?

— Подъезжаю к дому.

— Ты найдешь меня в центре твоей Бреды, у самой ратуши.

— Мужиков снимаешь?

— Я этим делом на пустой желудок не страдаю.

— Буду через пять минут, — сказала Валя и отключилась.

Как все–таки различается место, где никто тебя не знает, от сколь угодно чужого города, в котором живет хотя бы один близкий тебе человек. Пусть это даже тридцатилетняя проститутка страдающая избыточным весом, с кистой в яичниках, мстящая мужикам тем, что даёт им так, что восемь лет назад любой брянский клиент выгнал бы любую из нас без копейки денег за подобное отношение. Но как–то их, клиентов Европы, было не жалко. Ни капельки.

В своем городке Валя знала едва ли не единственное место, открытое за полночь.

— А где знаменитые кофе-шопы с легкими наркотиками? — спросила я.

— Здесь же не Амстердам, — брови моей подруги лениво поднимаются до линии светло-русой челки. — Провинциальная Голландия далеко не такая, как думают о ней заезжие лохи. У нас тут совсем не наркоманский заповедник.

— Слушай, Валюха, — говорю, утолив голод, — ты извини, что я так на еду набросилась. Тебе приходится контролировать вес, а я заметила, что мне плохо становится, если я долго не ем.

— Понятное дело, — говорит Валя, стряхивая очередную сигарету в пепельницу. — У тебя гастрит, или уже язва.

— Почему ты так думаешь?

— Так, интересуюсь медициной с некоторых пор.

— Может, успела стать врачом? — пытаюсь я ехидничать. — Ты расскажи хотя бы, не переставай меня удивлять.

— Да, врачом-проктологом. Спецом по глубокому проникновению.

— Ха-ха, — оскаливаюсь я. — Но в меня ты не успела проникнуть. Откуда ж диагноз, доктор?

— Тоже мне, загадка, — у Вали я уже не впервые замечаю новую привычку кривить губы, — все твои болезни у тебя на лице.

— Это как?

— Да очень просто, — говорит без эмоций Валентина. — В тебе мало что осталось от той девчонки с утиным носиком и глазками-огоньками, которую я знала когда–то. Теперь ты думаешь, что все знаешь о жизни, поэтому ты смотришь на людей сверху вниз, но радости тебе это не приносит. У тебя и кожа какая–то серая, натянутая, как пергамент, а это признак проблем с желудком. Учитывая то, как мы питались все эти годы, у каждой не обошлось без проблем: у меня вот подкачал обмен веществ, а у тебя в желудке если еще нет язвы, то скоро появится.

— И что делать, доктор? — спрашиваю.

— Семья, София, только семья тебя вылечит, о режиме и регулярном питании упоминать без этого не вижу смысла. Все равно ведь похеришь мой совет.

Глаза у Вали какие–то глубокие и печальные. Но совсем не коровьи.

— Что смотришь, подруга? — спрашивает Валя. — Я ведь и тогда не была дурочкой, только скрывала это, чтобы никто не догадался. Думала, так легче.

— А теперь что думаешь?

— То–то и оно, что это правда, — вздыхает Валя. — Позволила себе быть умной, но счастливей от этого не стала ни на йоту. Это называется парадокс. Думаю, мы, русские бабы, вообще умнее, чем кажемся. Только что от этого толку?

Мы вышли на улицу, под моросящий дождь, сели каждая в свою машину и поехали по спящему голландскому городу. В спальнях за стеклопакетами чужие люди видели чужие сны, в которых было и наслаждение, и кошмары, и просто усталая грусть. Все, как у нас.

На следующее утро я набрала номер Эрика и, как только он узнал меня, обрадовала его своим появлением в Голландии.

— Как жаль, — отозвался Эрик в трубке, — я как раз в Мехико, и вернусь еще не скоро. В лучшем случае, через неделю.

Он даже не спросил, дождусь я его, или нет. Из этого я сделала вывод, что больше мне в Голландии ловить нечего, и настало время попрощаться с Валей. Не то, чтобы мне было в тягость общение с ней, но и радости особенной я не испытывала. На глупую Валюху я могла смотреть сверху вниз, умная Валентина рассказывала мне примерно то же, что я и сама знала. А я не нуждалась ни в первом, ни во втором. Новое — вот что мне действительно было необходимо.