Джонатан Коу - Какое надувательство! Страница 46

Финдлей остановился у окна и, в последний раз оглядев вечерний пейзаж, затянувшийся моросью и холодом, задернул тяжелую, местами поеденную молью штору.

— Уже поздно, — произнес он. — Быть может, вы останетесь на ночь и мы продолжим историю утром? К несчастью, квартира моя слишком мала, в ней только одна постель, но…

— Всего лишь без двадцати девять, — заметил я. Финдлей смущенно улыбнулся и сел напротив с сокрушенным видом.

— Я знаю, это бессмысленно. Вы видите уловки жалкого старика насквозь. Разумеется, я внушаю вам отвращение. Только постарайтесь этого не выказывать, Майкл, — вот все, о чем я прошу.

— Дело вовсе не в этом…

— Прошу вас, не нужно меня жалеть. Вы приехали, чтобы совершить обычную сделку, я это понимаю. Как только вы получите свое, меня можно будет отбросить за ненадобностью, как ненужную тряпку.

— Напротив, я…

— Продолжим. — Он властно взмахнул рукой, призывая меня к молчанию. — В мои намерения не входило посвящать в свои победы одиозного адвоката, поэтому по возвращении в Йоркшир я немедленно попросил о личной аудиенции с Табитой, каковая и была организована. Клиники, как я обнаружил, можно достичь лишь после длительной поездки через торфяники, и от одного ее вида я исполнился трепета и мрачных предчувствий. Вероятно, в той местности существует всего одно сооружение, способное сравниться с нею унынием и заброшенностью. Я, разумеется, говорю о поместье Уиншоу-Тауэрс.

Меня проводили в личные апартаменты Табиты на верхотуре одной из высочайших башен всей постройки. Уверяю вас, у меня не сложилось впечатления, что я разговариваю с безумицей. Конечно, в комнате царил крайний беспорядок. Там невозможно было перемещаться из-за кип журналов, кошмарные названия коих как-то соотносились с авиацией, бомбардировщиками и военной историей. Но сама женщина предстала передо мной довольно-таки compos mentis [79]. Чтобы быть кратким, я рассказал ей о своей находке, и Табита отреагировала весьма спокойно. Сказала, что ей потребуется немного времени, чтобы обдумать эту информацию, и спросила, не буду ли я так любезен занять себя чем-нибудь примерно на полчаса, — например, погулять по территории больницы. После прогулки я вернулся, и она вручила мне письмо, адресованное мистеру Фаррингдону. И только. Я не спрашивал о его содержании — просто опустил в первый же почтовый ящик, доехав до города.

Путь этот со временем стал мне довольно хорошо знаком — я проделывал его четыре или пять раз, ибо вскоре мистер Фаррингдон самолично прибыл в Скарборо. Случилось это, должно быть, в сентябре. Судя по всему, Табита попросила Фаррингдона о встрече, и мне доверили сопровождать его в клинику. Последующие несколько дней они провели за долгими беседами. Что именно они обсуждали, осталось тайной за семью печатями, даже для меня. Всякий раз мне приходилось дожидаться на скамейке в саду, выходившем на торфяники, коротая время за чтением Пруста, — кажется, тогда мне удалось одолеть большую часть первых двух томов, — и каждый день по пути обратно мой пассажир хранил угрюмое и непроницаемое молчание или же заводил пустую болтовню о каком-либо незначительном предмете. И только в последний его визит меня допустили к Табите, а Фаррингдону пришлось довольствоваться бесславным изгнанием.

«Мистер Оникс, — сказала она, — вы доказали свою прямоту и честность. Настало время доверить вам некоторые секреты, касающиеся моей семьи, и я уверена, что они останутся при вас». Боюсь, я не смогу передать оттенки ее голоса — подражание никогда не относилось к числу моих талантов. «Через несколько дней, благодаря любезности брата моего Мортимера, меня выпустят из этого заключения впервые почти за двадцать лет». Помню, я поздравил ее в каких-то неуклюжих выражениях, но ей они были глубоко безразличны. «Это лишь временно, уверяю вас. Мой брат Лоренс упорствует весьма неуступчивым образом в противодействии любым предложениям о моем полном освобождении. Поскольку он — лжец и убийца». «Сильные слова», — ответил я. «Зато истинная правда, — сказала она. — Видите ли, у меня есть письменное свидетельство его вероломства, и теперь я намереваюсь передать его вам на хранение». Я спросил, в какой форме существует это свидетельство, и она сообщила, что это записка, содержание коей вам, полагаю, хорошо известно. Табита надеялась, что записку эту до сих пор можно найти в гостевой комнате Уиншоу-Тауэрс, где она всегда останавливалась, в кармане кардигана, который в последний раз она видела в нижнем ящике платяного шкафа. Она собиралась как можно скорее извлечь ее и передать в мои руки, а для этого мы уговорились встретиться в день рождения Мортимера на самом краю поместья возле участка, отведенного, хотите верьте, хотите нет, для погребения различных представителей семейства собачьих, коим выпала незавидная доля прожить свою жизнь в составе семейства Уиншоу.

— Ну да — и Табита с вами там встретилась, но помешал Мортимер, решивший, что она сама с собой бормочет в кустах.

— Именно. К счастью, моего присутствия он там не заметил, хотя аромат дешевых, но довольно экзотических духов, к которым я всегда имел склонность — как утверждают некоторые, чрезмерную, — не мог избежать его внимания. В любом случае, никакой разницы это не составило, ибо мы с Табитой уже завершили дела, — боюсь, совершенно безуспешно. Записка у нее в комнате не отыскалась, а шарить в других местах у Табиты не было времени. Кроме того, дом невообразимо огромен. Поиски могли занять много дней и даже недель. Тем не менее… — тут Финдлей одарил меня несколько ледяной улыбкой, — …вы, похоже, преуспели там, где даже мне, легендарному, печально известному и грозному Финдлею Ониксу, пришлось весьма недвусмысленно промахнуться. Не сочтете ли вы возможным рассказать мне, как вам это удалось?

— Да рассказывать, на самом деле, нечего. Особой чести в этом никакой нет. Вскоре после гибели Годфри, когда Табиту впервые отправили в клинику, Лоренс, похоже, нашел у нее в комнате какую-то одежду, распорядился сложить ее в сундук и отнести на чердак. После его смерти, когда в дом въехали Мортимер с Ребеккой, они все осмотрели и наткнулись на эту записку. Разумеется, Мортимер ее сразу узнал. Он еще помнил, какой она вызвала шум. Случившееся представлялось ему курьезом, поэтому, когда несколько лет назад мы с ним встретились и поговорили о моей книге, он передал мне записку. Вот и все.

Финдлей восторженно вздохнул.

— Поразительно, Майкл, поразительно. Экономия ваших методов изумляет меня. Могу лишь надеяться, что в свете таких зияющих различий вы не сочтете меня совсем уж недостойным слушателем ваших секретов. Иными словами, не пришло ли время наконец поделиться со мной содержанием этого загадочного меморандума?

— Но вы же еще не дорассказали. Что произошло позже в тот вечер, когда…

— Терпение, Майкл. Чуточку терпения, прошу вас. Я уже удовлетворил ваше любопытство по нескольким пунктам. Теперь, как мне кажется, я достоин того же — или эквивалента оного — удовлетворения взамен, верно?

Я медленно кивнул, соглашаясь:

— Справедливо. Записка у меня в бумажнике, в кармане пальто. Сейчас достану.

— Вы — джентльмен, Майкл. Джентльмен старой школы.

— Благодарю вас.

— Вот только еще одно, пока вы этого не сделали.

— Да? — Я замер, не успев встать.

— Полагаю, о небольшой мастурбации не может быть и речи?

— Боюсь, что нет. Но еще одна чашка чаю не помешала бы.

Сконфуженный Финдлей удалился на кухню, а я извлек бумажник и последовал за ним.

— Не знаю, чего вы от нее ожидаете, — сказал я, вынимая крохотный, туго свернутый клочок бумаги и разглаживая его на кухонном столе. — Я уже писал в своей книге, что это всего лишь записка, в которой Лоренс просит доставить ужин к нему в кабинет. Она абсолютно ничего не доказывает, если, вероятно, не считать безумия Табиты.

— Думаю, судить об этом лучше мне, если не возражаете. — Финдлей достал из кармана рубашки бифокальные очки и нагнулся над уликой, избегавшей его почти тридцать лет. Стыдно признаться, но меня охватило злорадство, когда я заметил, как его лицо омрачилось разочарованием.

— О, — только и вымолвил он.

— Я предупреждал.

Записка Лоренса состояла из трех слов, мелко накорябанных заглавными буквами. КРЕКЕР, СЫР и СЕЛЬДЕРЕЙ.

Засвистел чайник Финдлей выключил газ, наполнил заварник и снова нагнулся над столом. Почти минуту он рассматривал записку — переворачивал ее, вертел, держал против света, нюхал, — чесал в затылке и перечитывал несколько раз вслух.

— И это все? — наконец спросил он.

— Все.

— Ну что ж, тогда дело ясное. Она совсем спятила.

Он приготовил чай, и мы гуськом вышли в гостиную, где несколько минут просидели в молчании: я — выжидательно, он — сердито и задумчиво. Встал он всего один раз — посмотреть на записку, оставшуюся на кухонном столе, — потом вернулся с нею, не говоря ни слова. Через некоторое время, хмыкнув, положил ее перед собой на стол и произнес: