Сергей Алексеев - Чудские копи Страница 47

Но имя или фамилию свою назвал несколько раз – Опрята. Редкое, иностранное, потому и запомнилось. Дежурная подумала, он из какого-нибудь отеля сюда прибрел, и сказала, чтоб домой шел. А он вдруг вырвал у нее палку, ощупал, на зуб попробовал и побежал. Она сопротивляться не стала, хоть не великий, но все-таки мужчина, да ночь, помощи не дозовешься. И дрючок никакой ценности не представлял, обыкновенная алюминиевая трубка с рогатинкой на конце. Вернулась в отель, заперлась и уснула. Утром сменщице рассказала и, когда домой пошла, специально завернула на то место, прошла немного и свою палку нашла, бросил, оказывается. Так на ней до сих пор царапины есть от его зубов.

Дежурная этот дрючок операм и представила для осмотра. Но им было важнее убедиться, что человек по прозвищу Опрята в здешних местах существует, хотя на авторитет явно не тянет. То есть ушкуйники – это не мальчишки из Шерегеша, а взрослые, вполне реальные, хотя и странные мужики, по психологии напоминающие бандитов. Когда же знаешь, кого искать, то уже становится легче. Об этом бродяге в кольчуге и о других странных людях, появляющихся в этой местности, опера до восхода успели опросить еще девять человек из обслуги, но уже непосредственно на горе. И здесь тоже получили результат, тем более вещественное доказательство.

На Зеленой был ресторанчик с шорским колоритом, и обслуживала там клиентов смена официанток из шорских молодых женщин, да еще иногда привозили туда национальный самодеятельный ансамбль из Таштагола – это когда принимали каких-нибудь важных персон. Тоже одни женщины в национальных нарядах и с ними мужчина, изображающий шамана. Так вот пока ждали гостей, а они где-то задерживались, две шорских певуньи взяли пластмассовые ведра и отправились на западный склон собирать голубику, которой на Зеленой было много даже после того, как лыжные спуски отутюжили бульдозерами. И ушли примерно на километр, увлеклись и не заметили сразу, как со стороны Кургана наваливается грозовая туча, причем низкая, кажется, почти над головами. Спохватились, когда солнце накрыло, сразу потемнело, ветер сильнейший, длинные подолы костюмов вздувает и чуть с ног не валит. Не много и пробежали, как гром загрохотал и такие яркие да кустистые молнии заблистали, что прямо смотреть на них невозможно, слепят.

Певуньи, конечно, перепугались, но ведер с ягодой не бросили, подолы на головы завернули и бегут прямо между молний. Дождя еще не было, сухая гроза, самая опасная, но спрятаться некуда, до леса еще метров сто. Тут закапало, и женщины еще больше перепугались: промокнут костюмы, как перед гостями показаться? Только забежали в лес, сунулись под дерево, молния впереди ударила в землю, и такая, что ослепило и оглушило. В голове звон, кое-как проморгались, и смотрят, напротив них под пихтами стоят мужики, семь человек – тоже вроде от дождя спрятались, хотя его нет. И грозы не слышно, ветер утих.

На вид русские, наголо все обритые, с усами и наряжены чудно, тоже словно ансамбль какой-нибудь: кто в суконные одежины с нашитыми на груди железками, кто в кольчугах, и все с топорами, словно лесорубы, у иных еще железные дубины за поясами. Певуньи спохватились, подолы с голов сдернули, костюмы оправили, а мужики эти как засмеются, пальцами тычут, галдят, окружают со всех сторон, железом своим брякают и руки тянут. Раз, и ведра с ягодами отняли, хватают горстями и едят. Шорки, женщины смелые, по рукам их, и говорят, мол, вы что, чокнутые, голодные, что ли? Накинулись, как собаки. Мужики эти пуще хохочут и между собой еще спорят, дескать, это жены кипчакские или ордынские? Мол, глядите, они по-нашему говорят! И речь у самих вроде и русская, но будто не совсем, на церковную похожа. Одни ягоду едят, другие и вовсе хватать начинают – кто за грудь, кто за попу.

От такой наглости певуньи возмутились, и одна пощечину влепила, а другая, бойкая, коленом между ног. И хоть сама ушиблась о какую-то железку, но мужика аж скрючило. Да бойкую кто-то сзади схватил поперек за талию, от земли оторвал и понес в сторону. И крепко так сдавил, что ни повернуться, ни царапнуть его, ни укусить, а понятно, зачем волочет. Тут увидела она – рукоятка ножа торчит за голенищем. Выхватила его, хотела в ногу всадить, но не успела. Кто-то сзади крикнул, и мужик в тот час бросил певунью на землю и убежал – ножик так в руке и остался. Женщины вскочили, очухались, и тут опять гром и ливень стеной, ничего не видать. Вымокли до нитки, но уж не до испорченных костюмов, радовались, что честь свою спасли. Когда дождь кончился, подняли ведра и рассыпанную ягоду собирать не стали, задрали подолы и бегом в ресторан.

Национальный ансамбль опять сидел на горе со вчерашнего дня, ждали приезда министра финансов, и время для проведения оперативно-розыскных мероприятий было не самое удобное. Эта бойкая певунья с той поры свой трофей в дамской сумочке носила, заворачивая лезвие носовым платком, чтоб не пропорол чего, – как талисман, да и отмахнуться можно, если опять кто приставать вздумает. Она с удовольствием нож этот операм показала, но отдавать, как вещдок, наотрез отказалась, как ни уговаривали. Даже за деньги, а сильно надавить, мол, холодное оружие, полномочий не хватает.

Нож был ничем особым не примечательный, явно не зековской работы, скорее напоминал охотничий: деревянная рукоять, не длинное, но широкое, лунообразно заточенное лезвие, которым удобно снимать шкуру с животного, и сделан из хорошей стали. По остроте – так бриться можно.

Двух таких фактов уже было достаточно, чтоб установить присутствие в районе горы Зеленой некой шайки странных типов, которых видели при обстоятельствах, еще более странных. Можно было выработать определенный алгоритм их появления: вой собаки, сильная сухая гроза или разговор по сотовому телефону, если верить показаниям Балащука. Если же на дрючке остался след зубов, а у шорской певуньи после встречи с ушкуйниками синяки на теле и нож, то ясно, что ушкуйники не призраки, не плод нездорового воображения. Глеб Николаевич вполне мог зарезать одного из них, потому на ногах и под ногтями осталась кровь...

Пока опера будили обслугу и проводили беседы, кинологи с собаками обследовали склоны по трем направлениям и, говоря протокольным языком, ничего, кроме старых экскрементов близ вершины, не обнаружили. Слишком велика была площадь поиска, поскольку путь движения Балащука не установлен, равно как и место его пребывания в период почти трехдневного отсутствия. Дважды собака подавала голос, обозначая продукты гниения, однако оба раза ошибочно: в первом случае нашли дохлого, полуразложившегося зайца, во втором – закопанных неглубоко собак, вероятно, бродячих, отстрелянных сторожами перед горнолыжным сезоном. Оставалось единственное, самое трудное, но перспективное направление – седловина и склон горы Курган, где была найдена одежда Глеба Николаевича. Но там как раз служба МЧС осмотрела и прочесала чуть ли не каждый курумник, досконально обследовала останцы и прилегающую к ним территорию.

Однако именно там пущенные из разных точек собаки почти одновременно подали голос. Одна в седловине близ «верблюда», другая много ниже, в лесном массиве. Опера связались с кинологами по радио и, получив утвердительный ответ, рискуя поломать ноги на каменных развалах, побежали в сторону Кургана. Надо было спешить, ибо Воронец поглядывал на часы, а шорские певуньи с шаманом уже выстроились на площадке приземления подъемных кабин, хотя сам подъемник еще не был включен – министр финансов двигался в сторону Шерегеша. Абатуров, обутый в туфли, отправился шагом, хотя, подстегиваемый старым хлыстом сыскного ремесла, иногда на ровных участках срывался в тяжелую, грузную трусцу.

В каменных развалах неподалеку от останцев были обнаружены явные следы и сгустки запекшейся крови, разбрызганные по щебню и глыбам. По уверениям оперов, да и кинологов тоже, она была человеческой, а учитывая холодный, тундровый климат, близость снежных линз и отсутствие насекомых, находится здесь не более четырех-пяти дней и выглядит вполне свежей, без явных следов разложения. Кроме того, тщательный осмотр места происшествия показал, что здесь, вероятнее всего, произошла драка: кто-то, стоявший чуть ниже, отбивался камнями, бросая их в противника, бывшего чуть выше по склону. Опера собрали и разложили на плите шесть увесистых осколков породы, недавно перемещенных снизу вверх. И на одном также обнаружена кровь.

Предчувствуя удачу, Абатуров оставил одного опера фиксировать следы, а сам со вторым отправился вниз по седловине, где отработала вторая собака. В лесном массиве, на каменной, с неровной поверхностью плите, вросшей в щебенистую землю, была тоже обнаружена кровь, но не капли и сгустки, а эдакая печенка, объемом в пять-шесть литров. Она стекла в углубление под камень, угнездившийся на плите, пожалуй, тысячи лет назад, и там свернулась, взялась сверху темно-бурой коркой и выглядела даже свежее, чем возле «верблюда».