Журнал - «Подвиг» 1968 № 04 Страница 47

— Почему вы заговорили о нем? — спросил старик.

— Ведь он вас привез сюда.

— С ним я никаких дел не имею, — быстро сказал комиссар.

— Он звонил по два раза в день, спрашивал, как чувствует себя его друг, и требовал, чтобы вам передали трубку, — сказал Эменбергер и озабоченно поморщил лоб. Берлах невольно взглянул на часы над стеклянными шкафами. — Без четверти одиннадцать, — сказал врач и задумчиво, без тени враждебности посмотрел на старика. — Давайте вернемся к Хунгертобелю.

— Он был внимателен ко мне и лечил от болезни. В остальном не имеет к нам обоим никакого отношения, — упорно возразил комиссар.

— Вы читали сообщение под вашей фотографией в «Бунде»?

Берлах подумал о том, что хочет узнать врач этим вопросом.

— Я не читаю газет.

— В газете было напечатано, что в отставку ушел человек, очень известный в городе, и, несмотря на это, Хунгертобель поместил вас в моем госпитале под фамилией Крамера.

Однако комиссар не сдавался.

— В госпитале Хунгертобеля я тоже лежал под этой фамилией, — сказал он. — А если он меня когда-либо видел, то все равно не узнал бы — меня так изменила болезнь.

Врач засмеялся.

— Вы утверждаете, что заболели для того, чтобы посетить меня в Зоненштайне?

Берлах не отвечал.

Эменбергер посмотрел на старика печально.

— Мой дорогой комиссар, — продолжал он с упреком в голосе. — Вы не хотите пойти навстречу в моем допросе.

— Я должен допрашивать вас, а не вы меня, — упрямо возразил комиссар.

— Вы тяжело дышите, — озабоченно констатировал Эменбергер.

Берлах не отвечал. Он отчетливо слышал тиканье часов. «Впервые с этого момента я их буду слышать все время», — подумал он.

— Не пора ли признать ваше поражение? — спросил врач дружелюбно.

— Мне ничего другого не остается, — ответил смертельно усталый Берлах, вынул руки из-под головы и протянул на одеяле. — Эти часы, если бы не было часов!

— «Эти часы», — повторил врач слова старика. — Зачем мы бегаем с вами по кругу? В семь ровно я убью вас. Я думаю, что знание этого факта облегчит нам возможность без какой-либо предвзятости обсудить дело Эменбергера — Берлаха. Мы оба ученые, только с диаметрально противоположными целями. Шахматисты, сидящие за одной доской. Ваш ход сделан, теперь моя очередь. Наша игра имеет одну особенность — из нас проиграет или один, или оба. Ваша игра проиграна. Рассмотрим, как обстоит дело с моей.

— Вы проиграете, — сказал Берлах тихо. Эменбергер засмеялся.

— Это возможно. Я был бы плохим шахматистом, если бы исключал это. Однако давайте во всем внимательно разберемся. У вас нет никаких шансов. В семь я приду с ланцетами, а если этого случайно не случится, вы умрете через год от болезни. Каковы мои шансы? Должен признать, что они не блестящи. Вы шли по моему следу! — Врач рассмеялся вновь.

«Кажется, это доставляет ему удовольствие», — с удивлением констатировал старик. С каждым словом враг казался ему все более необычным.

— Сознаюсь, меня забавляет возможность биться в вашей сети, тем более что вы находитесь в моей. Пойдем дальше. Кто же навел вас на мой след?

Старик отвечал, что сделал это сам.

Эменбергер покачал головой.

— Давайте поговорим о вещах более достоверных, — сказал он. — До моих преступлений — употребим это популярное выражение — комиссару уголовной полиции не добраться, это ведь не кража велосипеда и не аборт. Рассмотрим мое дело, поскольку у вас нет больше никаких шансов, вы можете услышать правду, это привилегия проигравшего. Я был очень осторожен и педантичен, работал, так сказать, чисто, но, несмотря на это, против меня имеются улики. В этом мире случайностей преступления без улик не бывает. Пересчитаем, что же могло натолкнуть комиссара Берлаха на мой след. Во-первых, фотография в «Лайфе». Не знаю, кто отважился ее сделать в те дни; достаточно плохо, что она есть. Однако не будем преувеличивать. Миллионы видели эту знаменитую фотографию, среди них многие, кто меня знал. И все же до сих пор меня никто не узнал, на фотографии очень плохо видно лицо. Кто же мог опознать пеня? Или один из тех, кто меня видел в Штутхофе и встречает здесь, а это почти невероятная возможность, поскольку я держу в руках субъектов, прихваченных мной из Штутхофа, или один из тех, кто знал меня в Швейцарии до тридцать второго года. Я вспоминаю об одном случае, который произошел тогда в горной хижине. Хунгертобель был одним из пяти присутствовавших. Поэтому можно предположить, что он узнал меня.

— Чепуха, — возразил старик спокойным голосом. — Вам пришла в голову необоснованная идея. — Он догадывался, что жизнь его друга была в опасности, и хотел спасти его, хотя и не понимал, в чем выражается эта опасность.

— Не будем торопиться со смертным приговором доктору. Вернемся сначала к другим уликам, имеющимся против меня, попробуем обелить Хунгертобеля, — продолжал Эменбергер, положив подбородок на руки, скрещенные на спинке стула.

— Ну-с, а теперь эта история с Неле. Вы и в ней разобрались, господин комиссар, поздравляю вас, это удивительно! Марлок уже обо всем доложила. Признаюсь, чтобы сделать нас больше похожими, я сам устроил Неле шрам на правой брови и ожог на левом предплечье, поскольку то и другое есть у меня самого. Я послал его под своей фамилией в Чили, когда же вундеркинд, проявивший удивительные способности в области медицины, согласно нашей договоренности вернулся на родину, я заманил его в покосившийся от ветра отель в порту Гамбурга и заставил раскусить ампулу с синильной кислотой. Неле был достойным человеком. Он летел навстречу своей судьбе, как бабочка на огонь. Не буду рассказывать, сколько усилий это мне стоило, но «самоубийство» в отеле, полном проституток и матросов, на фоне полуразрушенного города, под печальные гудки кораблей, получилось безукоризненным. С моей стороны это был очень рискованный поступок, и он может иметь неприятные последствия, ибо кто его знает, с кем встречался способный дилетант в Сантьяго, какие знакомые у него остались здесь и кто из них вдруг приедет в Берн, чтобы посетить Неле. Однако будем придерживаться фактов. Что свидетельствует против меня, если кто-нибудь нападет на этот след? Неле опубликовал статьи в «Ланцете» и «Швейцарском медицинском еженедельнике». Это будет фатальной уликой, если кто сделает стилистические сравнения с моими собственными статьями. В силу своей ущербности Неле не мог писать литературным языком, хотя, с точки зрения медицины, статьи говорят, что они написаны врачом. Вот видите, дела нашего друга Хунгертобеля обстоят неважно. Сам он в общем беззаботен. Однако с ним подружился следователь, что я вынужден допустить, и поэтому не поручусь за его жизнь.

— Я нахожусь здесь по поручению полиции, — спокойно ответил комиссар. — У западногерманской полиции возникло против вас подозрение, и она поручила полиции Берна расследовать это дело. Вы не оперируете меня сегодня, ибо моя смерть вас погубит. Хунгертобеля вы тоже оставите в покое.

— Две минуты двенадцатого, — сказал врач.

— Вижу, — ответил Берлах.

— Полиция, полиция… — продолжал Эменбергер и задумчиво посмотрел на больного. — Вполне допустимо, что полиция могла напасть на мой след, однако это мне кажется невероятным, потому что для вас это наилучший вариант. Немецкая полиция поручает швейцарской отыскать преступника в Цюрихе. Нет, это мне кажется не очень логичным. Я мог бы поверить в это, если бы вы не были больны и так остро не стоял вопрос о вашей жизни и смерти. В качестве врача я могу констатировать, что операция и болезнь не являются игрой. Точно так же обстоит с вашим уходом на пенсию. Что вы из себя представляете? Прежде всего цепкий и упорный старик, неохотно признающий себя побежденным, а тем более уходящим в отставку. Итак, очень вероятно, что вы без поддержки полиции, совсем один, так сказать, на больничной постели, отправились на битву со мной, и причиной этому явилось подозрение, возникшее у вас в разговоре с Хунгертобелем. Возможно, вы были слишком самоуверенны и не посвятили во все Хунгертобеля, поскольку ему не очень доверяли. Вы хотели доказать, что, даже будучи больным, вы понимаете больше, чем люди, уволившие нас на пенсию. Все это я считаю более вероятным, чем решение полиции поручить тяжелобольному человеку заняться таким щекотливым вопросом, тем более что полиция не разобралась в случае с Форчигом, а это должно было бы случиться, если бы она меня подозревала. Итак, господин комиссар, вы боретесь со мной один. Я считаю, что опустившийся журналист тоже ничего не знал.

— Почему вы его убили? — крикнул старик.

— Из осторожности, — отвечал равнодушно врач. — Десять минут двенадцатого. Время спешит, господин комиссар, время спешит. Осторожность никогда не мешает, Хунгертобеля я тоже убью.