Александр Етоев - Книгоедство Страница 47

Я был буквально очарован этой снейдеровской эрмитажной картиной торжества огородной плоти Написал эти стихи поэт Николай Колоколов, о котором я до этого вообще ничего не знал. Из справочки, предваряющей подборку стихов, я узнал, что Колоколов был другом Есенина, снимал с ним в Москве комнату в 1914 году, в 1919 году издает книгу стихотворений, составляет книгу поэм, на которую Блок во внутренней издательской рецензии отозвался следующими словами: «Бред – совсем не жаркий и не восторженный», пишет прозу, живет в Иваново-Вознесенске, в 1929 году по предложению Горького устраивается на работу в журнал «Наши достижения» и переезжает в Москву, ругается с Горьким, осуждая последнего за равнодушие и приукрашивание советской действительности («Он к литературе равнодушен – не тем занят Он нам не опора – скорей наоборот» Из письма к Дм Семеновскому), умирает зимой 1933 года, вроде бы избежав репрессий.

Стихотворение, отрывок которого я привел, входит во второй – лучший – сборник поэта «Земля и тело», выпущенный в 1923 году. Чтобы вы, читатели, убедились, что остальные произведения этого сборника не уступают цитированному, даю еще один образец поэзии Николая Колоколова:

Словно ягненок овечьи соски,Рожь и пшеница сосут чернозем,Тонут в огне золотом васильки,Полнится колос тяжелым зерном

В женской утробе, как тайна глухой,Новая жизнь прорастает в кровиЗреет ребенок – и в час заревойПадает в мир для борьбы и любви…

Вот такие удивительные открытия совершаешь иногда невзначай по дороге к туалету в ЦСЛК.

В свое время, не помню уж у кого, прочитал я такую фразу: музей – это кладбище культуры В книге, где я ее отыскал, говорилось о ночных прогулках по Риму, об античных статуях в трепещущем свете факелов, об иконах, слепнущих на музейных стенах и теряющих свою духовную силу. Возможно, это был Розанов – мысль вполне в его духе Если так, и русский философ прав, то и коллекционер, логически развивая мысль, – кладбищенский сторож культуры Все это рассуждения парадоксалиста. Розанов парадоксалистом и был

В действительности, в истории, то есть жизни общества, парадокс – явление органическое Чем больше демократизируется общество, тем меньше его тяга к прекрасному Или, как сформулировал Освальд Шпенглер: чем выше уровень цивилизации, тем ближе гибель культуры Прекрасного на всех не хватает Прекрасное исчисляется единицами Раньше решалось просто: горстка богатой аристократии держала в своих руках рукотворную сокровищницу культуры Но времена голубых кровей потихоньку уходят в прошлое. Даже само понятие «голубая кровь» в нашу переменчивую эпоху воспринимается как неприличный намек. Меняются знаки времени, меняется семантика слов. Искусство подменяется суррогатами Как у Фолкнера в доме Сноупса, где бронзовые ручки дверей – не бронза, а подделка под бронзу. Обесценивается культура – поэзия вытесняется бескостными эстрадными текстами, картины – дешевыми репродукциями, музыка – той же самой эстрадой с однообразными электронными ритмами

И, естественно, перед человеком, мучительно это переживающим, встает проклятый вопрос – как быть? Как сохранить культуру? Наверное, Розанов прав – эффект от иконы в храме или от скульптуры в саду сильнее, чем когда они экспонируются в музее Но, с другой стороны, настоящая картина, вывешенная в музее, – это не репродукция из журнала «Советский воин». И бюст Антиноя в музейном переходе дворца – это не гипсовая спортсменка в заплеванном скверике у вокзала. А вывеси картину Рембрандта на стене хрущовской пятиэтажки – кто знает, не произойдет ли с ней то же самое, что и с Мадонной Рафаэля в знаменитом рассказе Брэдбери. В лучшем случае ее украдут, чтобы выгодно сбагрить коллекционеру

Вот – добрались и до коллекционера. С одной стороны, фигура эта для культуры несомненно спасительная С другой стороны, да, действительно – это мрачный паук, который ловит невинных бабочек, хранит их в своем углу, сосет из них в одиночку кровь, наслаждаясь красотой умирания и мучаясь от своего одиночества

Философия коллекционера проста Фигура его трагична Умирает не только бабочка – умирает сам собиратель Живой внешне – он только кокон, внутри он мертвое существо И только вдруг, иногда вспыхивает внутри желание – когда новая жертва попадается к нему в сети Книга, картина, бабочка или живой человек. Ведь и маньяк-убийца по сути тот же коллекционер, он вдохновляется, когда преследует свою жертву (погоня за раритетом), с нежностью убивает ее, пополняет свою коллекцию, а потом – наступает скука, нужна новая жертва, чтобы наполнить мертвую оболочку тела временным подобием жизни.

Фаулз в своем романе передает это очень точно. «Коллекционер» – первый роман писателя От него пошли по воде круги, и темы, которые он развивал в последующих своих романах, во многом повторяют тему «Коллекционера». Тему смерти и красоты. Смерти и любви Смерти в искусстве. Смерти искусства.

Красота на булавке – этот вечный мотив Набокова Фаулз исполняет по-своему Может быть, современней. Не даром же современнейший из современных писателей (я имею в виду Пелевина) поставил фаулзовского «Коллекционера» на четвертое место в десятке главных романов, перевернувших XX век.

Это родина Кольцова,Шутишь – мачеха щегла…

– напишет Осип Мандельштам в воронежской ссылке 1934 года

Образ поэта Алексея Кольцова мелькнет у Мандельштама еще не раз и все время в связи с доводящим до безумия одиночеством, оторванностью от мировой культуры, центрами которой были для Мандельштама тогдашние Ленинград и Москва

«Милый Виссарион Григорьевич, – цитирую письмо Кольцова Белинскому из Воронежа после возвращения поэта из Москвы. – Весь день пробыл на заводе, любовался на битый скот и на людей, оборванных, опачканных в грязи, облитых кровью с ног до головы. Что делать? Дела житейские такие завсегда… Совсем погряз я в этой матерьяльной жизни, в кипятку страстей, страстишек, дел и делишек…»

В Москве Кольцов был принят у Пушкина и Жуковского, на него смотрели как на залог национального развития всей русской поэзии, как на нового Ломоносова, от него ждали новых поэтических свершений… и вот в результате – «любовался на битый скот»

Родина Кольцова, Воронеж, действительно была мачехой для поэта

Всякий подлец так на меня и лезет: дескать, писаке-то и крылья ощипать.

Его здесь как поэта не воспринимали и всячески старались принизить, повесив ярлык: «зазнался». Судьба Кольцова печальна, как и судьба большинства поэтов, отторгнутых бесчувствием современников Он умер от чахотки в 33 года, воронежский его архив был пущен мужем умершей сестры Кольцова на оберточную бумагу, а это были не только стихи поэта, но и письма к нему Белинского, Одоевского, других не менее знаменитых людей. На могиле его написано: «Ноября 1-го погребен воронежский мещанин Алексей Васильев Кольцов».

Вот так – «воронежский мещанин»

Самое великое, самое поразительное, самое ужасное и самое смешное изобретение всех времен и народов – думаете какое?

Колесо? Да, поразительное Да, великое. Но что же в нем ужасного и смешного?

Чайник? Тоже не вызывает смеха. Разве что немножечко ужаса, если капнешь кипятком на ногу.

Мясорубка, утюг, ракета? Нет, нет, нет и еще раз нет!

Что, сдаётесь, дорогие читатели? Ладно, больше не буду мучать

Ну так вот, самое поразительное, самое великое и ужасное – ужаснее не бывает, – самое смешное и странное из всех изобретений на свете – конечно же, коммунальная квартира.

Честь такого изобретения принадлежит нам, петербуржцам, имя изобретателя неизвестно, но плодами этого великого опыта до сих пор пользуются миллионы людей в России В одном только Петербурге на сегодняшний день насчитывается 200 000 коммунальных квартир.

Коммуналка – это маленький космос, населенный удивительными существами. Хомо коммуналис – я бы назвал их так Они сильно отличаются от обычного хомо сапиенса, живущего на отдельной площади. Это я заявляю наверняка, потому что сам без малого двадцать лет обитал в коммунальных стенах

И явления, здесь наблюдаемые, имеют нереальный характер, и время бежит иначе, будто жизнь течет под водой или в каком-нибудь параллельном мире.

Где бы вы, к примеру, увидели человека в трусах и майке с трехлитровой банкой на голове? А в коммунальной квартире – запросто, я сам был тому свидетель Наш сосед Иван Капитонович как-то ночью захотел подкрепиться квашеной капустой из банки, но вместо того, чтобы таскать ее пальцами, как это делают нормальные люди, зачем-то сунулся туда головой Засунуть-то он ее внутрь засунул – хотя непонятно как, горлышко-то у банки узкое, – а вот вытащить обратно не смог. Так и мучался до утра на кухне, пытаясь освободиться. Утром вышел на кухню другой наш сосед, Беневич, увидел странного инопланетного жителя, подумал – Землю захватили тау-китайцы, – ну и шарахнул ведром для мусора Ивану Капитоновичу по кумполу.