Норман Мейлер - Олений заповедник Страница 47

— Я не знал, что у тебя есть дети.

— О да. Они у меня замечательные.

Выход найден, подумал Айтел. Он поедет к ней, поговорит немного, заплатит и ретируется, объяснив, что при детях чувствует себя неловко.

— Поехали, — тихо произнес он.

Пока они ехали через город, она продолжала болтать. Бывают периоды, говорила Бобби, когда ей все противно. В киностолице было так плохо. Если ей удастся немножко выбиться в люди, она думает вернуться в свой родной город. Там есть человек, который все еще хочет на ней жениться, несмотря на детей и все прочее — они были влюблены друг в друга еще в школе. Он знал ее мать и отца, которые были милейшими людьми на свете. Только она оказалась дурочкой — вышла замуж за музыканта.

— Вот такой совет я могу дать всем, — сказала Бобби. — Никогда не попадайтесь на удочку парня, который дудит в трубу.

В ее маленьком четырехкомнатном меблированном домике с дешевой тяжелой мебелью, красным диваном и двумя зелеными креслами, с фотографиями родителей и детей в рамках на стене Айтел почувствовал себя не намного лучше. Бобби, отпустив няню, принялась готовить напитки и где-то — по-видимому, на кухне — включила радио. Прямо напротив того места, где сидел Айтел, стояла лампа на тонкой ножке и рядом — клетка с попугаем. Если Бобби удастся преуспеть в качестве девицы по вызову, она переедет в другой дом, переменит обстановку, у нее даже может появиться горничная, но птица останется при ней. Айтелу почему-то стало жаль Бобби, так жаль, что слезы навернулись на глаза, — только Мэрион мог радоваться тому, что Бобби стала одной из его девиц.

Она вернулась с напитком для него и, не зная, что делать дальше, принялась разговаривать с птицей.

— Красавчик Кап, красавчик Кап, — застрекотала она, — ты любишь меня, красавчик Кап? — Птица молчала, и Бобби пожала плечами. — Мне никогда не удается заставить Капитана издать хоть звук, когда у меня кто-то есть.

— Давай потанцуем, — предложил Айтел.

Танцевала она плохо — была слишком напряжена. Тело не слушалось ее. Когда музыка кончилась, она села на диван рядом с Айтелом, и они принялись целоваться. Все шло наперекосяк: она целовалась напряженно, с горячностью пятнадцатилетней, да и губы их, казалось, встречались с трудом. «Надо отсюда выбираться», — снова сказал себе Айтел.

Тут заплакал ребенок.

— Это Вейла, — с облегчением прошептала Бобби, вскочила и на цыпочках вошла в спальню.

Сам не зная почему, Айтел пошел за ней и стал рядом, а она принялась укачивать на руках годовалую девочку.

— Она обмочилась, — сказала Бобби.

— Я подержу ее, пока ты переменишь подгузник.

Айтел всегда был безразличен к детям, но сейчас он находился в таком состоянии, что его трогал ребенок, которого он держал на руках. Это была одна из тех минут, когда в опьянении годы, десятилетия и вся жизнь взвешиваются порожденной алкоголем мудростью и все понятно, прощено и отставлено. Виски, рыцарь любви, позволяло ему в эту минуту любить Вейлу, представить себе ее жизнь такой, какой она должна быть, или увидеть другую жизнь, или десяток жизней, или увидеть себя в годовалом возрасте и увидеть Бобби ребенком, и Илену ребенком, маленькую итальянскую обезьянку с удивительными зелеными глазами, совсем другую и такую похожую на крошечное блондинистое существо у него на руках. Станет ли Илена через несколько лет такой, как Бобби?

Бобби взяла у него малышку и стала менять ей подгузник. Закрепляя его, она посмотрела на Айтела, и он, к своему ужасу, понял, что глаза у него снова полны слез.

— У Вейлы в прошлом месяце было воспаление легких, — сказала Бобби, — так что мне теперь надо особенно о ней заботиться. Господи, какие деньги берут эти врачи.

Айтел же оплакивал смерть ненаписанного героя, которого похоронил Фредди, — нет, похоронил он сам. Все беды мира обрушились на персонаж, живший в его мозгу, а теперь все они исчезли.

— Бедная крошка, ей, наверно, было очень плохо, — сказал он, повернулся и вышел в гостиную.

Надо держать себя в руках, а не плакать рожденными виски слезами. И все это время, словно ножевая рана, его терзала мысль: «Когда Илена станет вроде Бобби, как к ней будут относиться мужчины?»

Тут он услышал свой голос, крикнувший Бобби ни с того ни с сего — во всяком случае, так казалось:

— Могу я дать тебе денег взаймы?

С того вечера, когда он заключил договор с Колли, он ходил с тысячью долларов в бумажнике. А Бобби, вернувшись в гостиную, недоуменно, чуть ли не настороженно смотрела на него.

— Нет, слушай, — сказал Айтел, погладив ее по щеке, — это я не за что-то плачу, я дам в долг. — И достав бумажник, он вытащил три, потом четыре, потом пять стодолларовых бумажек и вложил ей в руку.

— Да я же никогда не смогу… — взвизгнула она. — Чарли, я никогда не смогу расплатиться с тобой.

— Конечно, сможешь. Не важно, сколько тебе на это понадобится времени. В один прекрасный день тебе повезет, а я обрадуюсь, что на меня свалились деньги в тот момент, когда они мне нужны.

— Но я не понимаю.

Айтел же подумал, бывал ли он когда-либо в жизни столь сентиментален?

— Нет, слушай, — повторил он точно подросток, рассерженный на жизнь, — все это дурно пахнет, понятно? Пусть это будет тебе подарком. Вот как надо поступать. Некоторые люди давали мне куда больше, — невнятно пробормотал он.

Вот теперь он готов был уйти. В эту минуту больше всего на свете ему хотелось оставить позади этот дом, оставить позади настоящее, оставить позади свое скромное чудо.

Но Бобби расчувствовалась. Она не дала ему уйти, а посадила рядом с собой на диван.

Айтел, сияя от своей щедрости, все еще не мог понять, что его на это подвигло. «Какую кучу денег я отвалил, чтобы избежать фиаско», — подумал он, отдаваясь ласкам Бобби. Она действовала лучше, чем прежде, желая потрафить ему, и это неизбежно подвело их к цели вечера. Но гладкого развития событий не получилось, так как она чуть ли не с паническим выражением лица попросила его подождать еще несколько минут, и вид ее тощего мальчишеского тела и неумелые поцелуи благодарности потушили обещание наслаждения, которого он ждал. Затем пришлось выбирать одну из форм наслаждения, которые предлагал Джей-Джей, и при помощи этого, а также соответствующих воспоминаний они добились того, к чему стремились, — он был на высоте и в течение пяти минут, чувствуя пот, проступивший на спине, проступивший на лице, был счастлив и кончил с улыбкой.

Бобби была в исступлении или по крайней мере делала вид, что вне себя от восторга. Похоже, что-то с ней произошло — возможно, пробудились чувства, высвободившиеся из замороженной целины.

— Ох, какой же ты удивительный, — сказала она, — это было просто чудесно. — И продолжала в том же духе, переливая из пустого в порожнее, пытаясь с помощью слов превратить происшедшее пробуждение чувств в буйство страсти.

Не может быть, думал Айтел, чтобы он ошибался. Почти до самого конца она терпела его ласки с натянутой улыбкой, глядя в сторону. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в те минуты, когда занимался с ней любовью, а теперь она пытается поверить в то, что произошел грандиозный успех.

— Душенька Чарли, — твердила она, целуя его ресницы, гладя волосы.

Она липла к нему как сладкое желе, и ему потребовалось добрых полчаса, чтобы с ней расстаться. Под конец, когда они целовались на прощание, Бобби посмотрела на него сияющими глазами и сказала:

— Когда же я снова тебя увижу?

— Не знаю. Скоро, — сказал он и возненавидел себя за ложь.

Вернувшись домой, он растер себя жесткой мочалкой и в постели так крепко прижал Илену к груди, что она замурлыкала — он переломает ей кости, тогда Айтел взял ее, причитая: «Я люблю тебя, я люблю тебя», — тело ее было пещерой, в которой он мог схоронить себя. Потом он проглотил таблетку снотворного и погрузился в дрему, из которой его вывел звонок Фэя.

Настало утро, и вместе с ним появилось все, что последние полтора месяца поочередно мучило Айтела. Он страдал в эти часы бдения, как страдают искалеченные люди, дожидаясь часа, когда прекратятся их мучения. Вот так же и Айтел дожидался той минуты, когда Илена проснется и он больше не будет один. Но дожидаясь, он думал лишь о том, что если Илена солгала ему, как солгал ей он, и была с другим мужчиной, затем вымылась и легла к нему в постель, он задушил бы ее. Это было нелепо. Наслаждение, которое он чувствовал, обладая Бобби, нельзя было сравнить с наслаждением, которое дарила ему Илена. Однако если бы кто-то наблюдал за ним с Бобби, то мог бы подумать, что он действительно получает наслаждение, — он ведь издавал указывавшие на это звуки. Какая-то бессмыслица — он же стонал, а вот мысль, что Илена могла издавать такие звуки с другим мужчиной… это уже было мерзко. И Айтел осознал, что должен безраздельно владеть ею.