Игорь Ефимов - Седьмая жена Страница 47

Домик оказался одноэтажным лесным замком, осажденным соснами, дубами, птицами. Особенно много было дятлов. Они подняли недовольный гомон, пролетали низко над головами приехавших, когда те носили пакеты и чемоданы в дом, норовили прорваться в приоткрывшуюся дверь. Джил испуганно отмахивалась.

– Они охотятся за бабочками в твоем животе, – смеялся Антон.

Мебель внутри выглядела неуместно нарядной и новой. Ни одного инвалида с продавленными сиденьями, с расползающимися ножками, каких обычно ссылают на доживание в деревню. Простыни и полотенца в ящиках комода слепили голубизной, ласкали пальцы безупречной отглаженностью. Только вода, полившаяся из крана, таила приметы запустения – она была розоватой и горькой на вкус. Но у них среди припасов оказалась пластиковая бутыль «Сверкающей весенней родниковой» – хватило и на чай, и на чистку зубов, и на утренний кофе.

Все же утром Антон решил проверить водяной бак. Достал из багажника фонарик, поднялся на чердак. Хлопанье птичьих крыльев оглушило его. Стая дятлов ринулась прочь от него через приоткрытое окошко. Один упрямец попытался вернуться, завис на секунду в воздухе, выронил то, что было у него в клюве, улетел. Антон подобрал откатившийся к стене предмет. Это был желудь.

Он подошел к водяному баку. Деревянная крышка была продолблена в десятке мест. Он поднял ее, засучил рукав, стал шарить на дне. Извлек пригоршню какого-то сора. Подошел к свету, разжал ладонь. Это были желуди. Полусгнившие, распавшиеся на половинки, порозовевшие, почерневшие. Дятлы с возмущенными воплями носились за окном. Значит, и у дятлов есть инстинктивное желание страховаться? Антон был растроган.

С очисткой пришлось провозиться больше часа. Нужно было слить застоявшуюся жижу, выгрести лопатой слежавшиеся птичьи запасы, подключить насос, промыть бак, наполнить его чистой водой. Ящик с гнилыми желудями отнесли в лес, поставили под сосной. Но дятлы не обратили на него никакого внимания. Они продолжали с проклятьями носиться вокруг дома. Они вели себя точь-в-точь как персонажи самого знаменитого пугательного фильма, поставленного самым знаменитым пугальщиком всех времен и народов.

– Ты посмотри на них, – философствовал Антон. – Ведь если бы не я, у них никогда не было бы ни малейшего шанса получить назад свои сокровища. Это было накопительство ради накопительства. И где благодарность? Совсем как люди, совсем как люди.

– Ты страховальщик – а не понимаешь, – сказала Джил. – Ты разрушил их страховую контору. Им не нужны сейчас эти желуди. Им важно было знать, что они у них есть.

Шторм. Буря. Третий день. Корабль трещит. Кончилась рыба, кончилась черепаха. Есть вода. С неба. Нет сил. Нужно вычерпывать. Нас заливает. Нет ведер. Только крышка мотора. И черепаший панцирь. Если это конец… Ольга, я все-таки был счастлив. Три года с тобой. Но осталась тайна. Верховный тренер… Я так любил придуманную им тренировку… Но к чему…

Буря кончилась. Мы уцелели. Но у нас не осталось почти ничего. Все было смыто за борт, разбито, поломано. По ночам мучаемся от холода. В корпусе открылось много протечек, которые нам нечем заделать. Нужно вычерпывать воду 24 часа.

Единственная удача – сильная качка вынесла откуда-то ящик кошачьих консервов. Видимо, он застрял в дальнем углу трюма, и пираты не заметили его. Сорт «Завтрак мурлыки». Я внимательно прочитал на этикетке, из чего они сделаны, и не нашел ничего вредного для человека. Попробовал первый. По вкусу напоминает подсоленный фарш, перемешанный с глиной. Есть можно. Только Пабло-Педро не выдержал – зажал нос и побежал к перилам. Ничего, привыкнет. Зато лодочный подкидыш ел с наслаждением. Но надо беречь наш запас. По две банки на человека – хватит на пять дней. А дальше?

От нехватки витаминов и от соленой воды мы постепенно покрываемся незаживающими язвами. Невозможно ни сесть, ни лечь.

По ночам мучает холод. Линь Чжан освободили от вычерпывания воды, и она целый день шила нам теплые жилеты. Она вспорола все мягкие диваны в кубрике, проложила добытые слои поролона между двумя кусками материи – получилась довольно теплая шкура, закрывающая грудь и спину. Но руки и ноги мерзнут по-прежнему.

Куда-то пропали все рыбы. Может быть, из-за холода? Уж не в Ледовитый ли океан нас несет? Только недоступные птицы кружат над нами. Впервые в жизни без отвращения думаю об охотничьем ружье.

Кошачьи консервы подходят к концу. Они подарили нам несколько дней жизни. Но их все время нужно запивать большим количеством воды. Мы быстро расходуем ту воду, которую запасли во время шторма.

Нужно ловить рыбу. Но на что? Даже Пабло-Педро не сможет теперь отрезать от себя ни кусочка. Его первая рана до сих пор не зажила. Вся кожа покрыта трещинами и язвами. Он предложил отрезать палец у лодочного подкидыша. Но Линь Чжан достала пистолет и не дала ему. Да и все равно, не видно рыб. Ни кораблей. Мы в какой-то мертвой зоне. Несет по-прежнему на восток.

У всех у нас появились какие-то странные ужимки. Мы вдруг начинаем облизывать собственные плечи, руки, колени. Или скрести ногтями палубу. Или прихлопывать ладонью скользящие тени. Или почесываться спиной и боками об углы рубки. А сегодня я увидел, как капитан стал на четвереньки и начал подкрадываться к птице олуше, усевшейся на носу «Вавилонии». Боюсь, все это – действие «Завтрака мурлыки».

Пабло-Педро пытался подстрелить олушу из пистолета. Промахнулся. У нас остался последний патрон.

В тот первый день в горах Антон и Джил решили дать дятлам время успокоиться. Закрыли все окна и отправились гулять. Кустарник в густом лесу цеплял их колючками беззлобно, но привязчиво, как нищий, просящий уже не денег, а хотя бы внимания. Зеленые треугольнички чьих-то блудных семян вцеплялись в одежду.

Они вышли на берег речки. Каждый камень был одет в кружевной бурлящий воротник. Антон прихватил с собой удочку, найденную в сарае. Они вошли в мелкую воду и побрели вверх по течению. Вода обжимала резиновый сапог, дергала ногу назад на каждом шагу. Упрятанный в красивую пушинку крючок плясал в волнах где-то далеко сзади. Зеленые треугольнички срывались в воду, как зазевавшиеся безбилетники, пропустившие свою станцию. Ветки спускались к самым их лицам, красовались первыми желтыми листочками.

Джил ойкнула и выпустила из рук удилище. Оно нырнуло раз, другой, поплыло прочь, но быстро застряло в камнях. Антон догнал его, вырвал из воды, начал крутить катушку. Рыба сидела прочно. Она плеснула в десяти метрах. Она казалась огромной. Удилище перегибалось дугой. Антон пятился к берегу. Где-то сбоку повизгивала Джил. Натянутая леса ходила вправо-влево, как маятник. В последний момент неумелые руки рванули удилище с такой силой, что раздувшаяся от противоборства форель вылетела из воды, описала сверкающую дугу, забилась в ветвях прибрежной сосны.

– Отпустим, пожалуйста, давай отпустим ее, – умоляла Джил, прыгая под сосной.

– Еще чего, – отмахнулся Антон. – Этих форелей отпускать нельзя – ты разве не знаешь? Если их тронешь рукой, они все равно потом погибают.

Он осторожно ослабил леску, приспустил бьющуюся рыбу на траву, упал рядом на колени, накрыл ладонями, снял с крючка. Вырванная из струи, она совсем не казалась такой тяжелой и сильной. Пожалуй, меньше фунта. И все же сердце у него колотилось.

Кажется, они нарушили закон. На ловлю рыбы в реках и озерах нужно покупать разрешение. Кажется, за форель надо доплачивать отдельно, покупать специальную марку. Они были преступниками вдвойне – бежавшими от своих семей, от адвокатов, вольно разбойничающими в лесах. Но он не боялся. Мир вокруг был так прекрасно безлюден, так полон своей бесчеловечной волшебной жизни. В нем бурлили реки, носились птицы, зрели и осыпались семена, гусеницы превращались в бабочек, личинки – в стрекоз. В нем раскачивались сосны, колыхалась трава, горы неслись на фоне сверкающих облаков.

Переливающаяся точка «сейчас» была пронизана тысячью трепетных лучей, протянутых из вчера в завтра, и это наполняло ее пульсирующим, гудящим сиянием. Какой вздор – толки о нашем одиночестве внутри этой сияющей точки! Разве не ясно, что весь мир трепещет в ней вместе с нами и дятлы, запасающие желуди в недоступном для них бачке, – такие же смелые и самоотверженные бойцы со своим Горемыка-лом, как и он – ковбой перед зеркалом Прошлого, стрелок в чащобу Грядущего. И даже каждая из миллионов смертей, совершающихся ежечасно в мире, презрительно равнодушном к справедливости, звенела не тишиной, а трепетной, волнующей нотой, отдавалась затухающими толчками рыбы-недотроги, засунутой в карман куртки.

Он встал с колен и сделал шаг к Джил. Впервые он не чувствовал в горле жадной любовной горошины, и впервые она не была ему нужна. Они были одно. Они были сообщники во всем, во всем. Людские законы, людские предрассудки, людские болезни, дорогостоящие людские страхи, жара городов, толчея аэропортов, тишина больниц, грохот вагонов, кусачие «нады» всех пород и оттенков казались безопасно далекими, дремуче залесными, ничтожно загорными.