Дмитрий Новоселов - Бизнес-блюз Страница 47

– Это ты у нее потом спросишь.

– А как же работа?

– Этого я не знаю.

Я с трудом поднял глаза на Чебоксарова. Он тоже на меня не смотрел.

– Позвони, пожалуйста, ей на работу, спроси девчонок, может, она отпрашивалась?

Дальтоник набрал номер. Его там все знали. Он поговорил вначале с одной, потом с другой. Потом помолчал минуты две, что-то еще спросил, потом долго слушал. Наконец он произнес:

– Спасибо, до встречи, – и радостно улыбнулся.

– Оказывается, она отпросилась еще позавчера днем, у заведующего отделением. Сказала, что приболела. Выйдет теперь только после Нового Года.

– Сразу после того, как увидела меня с блядями. Она уже тогда все решила. Может, думала, что уйдет тем же вечером, но я пришел поздно и на бровях.

– Вот видишь, – гордо произнес Спарыкин. – Все и решилось. Ты зря бучу поднял.

Как-то глупо все получилось. Особенно с Чебоксаровым.

– Че, давайте разъезжаться? – спросил полковник.

– Давайте, – согласился я.

Мы вышли из забегаловки. Валил снег. Крупными хлопьями. Вроде стало теплее. Черт поймет эту погоду.

– Я поеду в морг, – сказал Спарыкин. – Там у меня главный патологоанатом – свой парень. Попрошу, чтобы был повнимательнее. Потом заскачу в прокуратуру, пройдусь по связям, пусть еще раз покажут мне дела о смерти Виталика и его бабы. На всякий случай.

– Я тоже поработаю, – сказал Полупан. – А ты езжай домой, возьми телефон, может, объявятся, да позвонят.

Спарыкин сел в Колькин «мерседес», а Полупан в мою «тойоту».

– Как ты мог? – спросил Чебоксаров.

Я пожал плечами.

– Тебе надо голову лечить.

– Я уже начал.

– И пить бросай.

– Уже.

– Но, это не оправдывает. Я думаю, что нам после этого придется разбежаться. После Нового Года будем делить фирму.

– Как хочешь.

Он, сгорбившись, пошел к машине. Его почти засыпало снегом. Я заметил, что он не опустил уши у шапки. При его трепетном отношении к здоровью это непростительная невнимательность.

Я отвез Полупана к машине, которую он оставил у дверей морга. Чебик туда же доставил полковника. Я остановился рядом, и мы опять встретились глазами. Настроения не было никакого. На обратном пути, продираясь сквозь густой снегопад, раскидывая по обочинам жидкий творог, я представлял себя лягушкой в молоке. Даже романтически чистый снег напоминал перхоть, а никак не черемуховый цвет.

Дома я минут пятнадцать ходил по комнатам, страдая от одиночества, потом пришел на кухню, поставил локти на стол и подпер ладонями подбородок. Сегодня уже самое время для появления зимнего салата, оливок, красной икры и запаха мандаринов. Я залез в холодильник, достал что-то и съел. Я не ощущал вкуса. Мне было все равно.

Я шаркал тапочками и двигал ногами из зала в спальню, из спальни в детскую, из детской – в кабинет. Каким образом я оказался на лоджии? Я не знаю. Там стояла пихта. Она придала мне сил. Я нашел себе занятие. Полчаса я искал крестовину для елки, еще минут десять – елочные игрушки. Укрепив дерево на подставке, я занес его в комнату и перерезал путы. Лесная красавица улыбнулась и стала распрямлять затекшие чресла.

Я буду ее наряжать после того, как она окончательно примет форму. У меня еще есть время. Я нашел трубку домашнего телефона и набрал Аркашку.

– Слышь, Спицын, я передумал. Пусть Дед Мороз и Снегурочка приезжают ко мне тридцать первого

– Ну, шеф, ты даешь! Я кое-как уломал их не приходить, а теперь, представляешь, кем я буду выглядеть, если снова перезвоню и опять повторю заказ?

– Ты будешь выглядеть полным мудаком и это будет соответствовать истине. Мне плевать, закажи других.

– Где ты найдешь тридцатого числа нормального Деда Мороза? Тебя устроит размалеванный дегенерат с кашей вместо слов и блевотиной вместо подарков?

– Нет.

– Тогда хорош издеваться. Наряжайся сам.

– Борзеешь.

– А сколько можно?

Связь прервалась.

Держа в руке трубку домашнего телефона, я вспомнил, что до сих пор так и не включил сотовый. Я пошел к нему. Батарейка была полная. Я нажал «enter». Телефон тут же зазвонил. Шамрук возмущал радиоволны и посылал мне сигналы.

– Дружище! – орал он. – Меня эти уроды отсюда выгоняют. И меня, и мою племянницу. Они не хотят брать кровь и говорят, что я слишком пьян.

– Какую кровь?

– Мою. И моей племянницы. Ну-ка скажи им, что у меня кровь – что надо!

– Какой племянницы?

Шамрук сделал паузу и перешел на шепот.

– Это одна прошмандовка. Я же не могу им так сказать. Я сказал, что она – моя племянница. Когда они позвонили, мы как раз зависали. Да ты что, Новый Год же! Но, я все бросил, раз надо, значит надо! Мы ведь с тобой друзья. Мне для друга ничего не жалко, даже крови. А эти врачи, представляешь, говорят, что у пьяных они кровь брать не будут. А где они сейчас трезвого найдут? Возможно, я пьян. Зато заразы никакой!

– Слушай, давай по порядку. Ты где? – если честно, но я даже обрадовался его пьяному бреду. Хоть какой собеседник.

– Как где? – удивился он. – В больнице. У твоей жены. Они ведь меня по твоей просьбе вызвали? Честно говоря, я думал, что ты здесь. Звоню, звоню тебе, а ты все недоступен и недоступен. Ты где?

– Я-то дома. А вот ты зачем поперся в больницу моей жены? – меня разбирал смех, наверное, его кто-то разыграл.

– Не твоей жены, а к твоей жене. Мне позвонили, спрашивают: «Вам Ольга Тихонова известна?». Я говорю: «Известна». Они говорят: «Она находится в реанимации, срочно нужно сдать кровь». Я все бросаю и мчусь.

– Кто находится в реанимации?

– Ёб… Твоя жена, кто же еще? Ты что ничего не знаешь?

– В какой реанимации?

– В больнице скорой помощи.

Меня бросило в пот.

– А где дочь?

– Какая дочь?

– Моя.

– Я не знаю. Я думал, что ты в курсе. Я думал, что это по твоему поручению звонят. Я вообще ничего не знаю. Тут менты какие-то ходят. И меня не пускают. Ты скажешь им, в конце концов, что у меня кровь хорошая?

– Ты ее видел?

– Кого?

– Ольгу?

– Нет. Но, говорят, она пришла в сознание.

Я опять сел задницей на пол, уже в который раз за день.

– Повтори еще раз, – попросил я. – Тебе кто-то позвонил и сказал, что моя жена в больнице?

– Да.

– А почему не мне?

– Ты, наверное, был недоступен.

– Могли ведь позвонить, например, матери или Чебоксарову. Почему именно тебе?

– А я почем знаю?

– Просто позвонили и сказали, что Ольга в больнице?

– Да, сказали, что надо сдавать кровь. Я все бросил и приехал сюда. А меня тут посылают. Слушай, я даже не спросил, что с ней случилось.

– Так спроси и перезвони мне! И узнай, где моя дочь! Я уже еду!

– Так ты, был не в курсе?!

– Я и сейчас не в курсе. Все. Я еду.

В машине я набрал Спарыкина и сообщил ему последние новости. Вся его теория рассыпалась в прах. Из-за него мы потеряли несколько часов драгоценного времени. Да и сам я дурак, не мог включить телефон сразу, как пришел. Было же мне сказано! Тем более что никто и никогда не звонит ко мне домой. Многие даже не знают, моего домашнего номера.

Спарыкин все еще находился в машине Чебоксарова. Он воспринял известие спокойно и без лишних слов выразил желание тотчас приехать в больницу.

– Мы там будем раньше тебя, – заверил он.

Вдоволь напсиховавшись утром, сейчас я был спокойнее. Внутри я, конечно, весь горел, но вел машину гораздо осторожнее. Вчера мне уже приходилось следовать этим маршрутом на прием к доктору Сенчилло. Больница та же, а поводы разные.

Где-то на середине пути позвонил Шамрук.

– Ее нашли вчера в придорожной канаве. Всю избитую и переломанную. Дочери рядом не было. Это без балды. Кажется, ее выкинули из машины на полной скорости, прямо под встречную. Или просто в кювет. Или об дерево. Они сами толком не знают. Ей делали операцию. Сейчас опасность миновала. Она пришла в себя. Разговаривать почти не может, но каким-то образом ведет беседу со следователем.

– А кто тебе-то позвонил? – этот вопрос меня сильно раздражал.

– Позвонила медсестра. Говорит, что твоя жена сама указала на номер в записной алфавитной книжке. Не знаю, почему.

– Странно.

Уж кого-кого, а Шамрука – то Ольга точно терпеть не могла.

Мы подъехали к больнице одновременно. Спарыкин, воспользовавшись милицейским удостоверением, скрылся за дверями реанимации, а мы с Чебоксаровым остались сидеть внизу, в вестибюле приемного покоя, на желтых деревянных скамейках. Я рассматривал узоры на полу составленные из мраморной крошки, залитой бетоном и молчал. Колька тоже не проявлял желания пообщаться. Вокруг ходили хмурые озабоченные люди. Кроме, ставшего уже привычным, раздражения во мне расправляло плечи еще одно негативное чувство. Я злился. Причем на всех подряд, и на Чебоксарова, понятно почему, и на Спарыкина за то, что его долго не было, и на незнакомых людей за то, что они шаркали ногами.