Чарльз Мартин - Между нами горы Страница 48

– На нас она подействовала, не спорю, но уж слишком она строгая и дорогая для большинства людей.

– Это еще почему?

– Ну как же, мы ведь ели мясо пумы, форель, крольчатину, лосятину, пили только воду, кофе, чай. Вряд ли средний американец раскошелится на книгу в триста страниц, описывающую диету, которую я изложил вам одним предложением. Не говоря о том, что ваш мясник не сможет предложить вам мясо пумы.

– В этом вы правы.

Я наклонился и поправил ботинок.

– Все это слишком просто. Необходимо кое-что усложнить, чтобы люди приняли это за рацион астронавтов или голливудских актеров.

– Можно добавить им острых ощущений, устроив падение самолета в горах и выживание при наличии всего лишь мертвого летчика, спортивного лука, злой собаки и запутавшейся особы, пропустившей собственную свадьбу.

– Могу гарантировать, что они похудеют сильнее нас.

Она помолчала.

– Вы навестите жену Гровера?

– Да.

– Что вы ей скажете?

– Думаю, правду.

– Вы всегда так делаете?

– Что?

– Всегда говорите правду?

– Всегда. – Я ухмыльнулся. – За исключением случаев, когда вру.

Она уставилась на меня.

– Как распознать ваше вранье?

Я затянул пряжки, наклонился вперед и вырвал сани из вялых снежных объятий.

– Так и распознаете: я же не буду говорить вам правды.

– Откуда мне это знать?

– Если в следующие два-три дня я вдруг сообщу, что заказал пиццу и что ее доставят через четверть часа, то вы поймете, что это вранье.

– Вы когда-нибудь обманывали ваших больных?

– А как же!

– Что вы им говорили?

– Что мои манипуляции не причинят им никакой боли.

– Через это я уже прошла. – Ее взгляд стал испытующим. – А лгать своей жене вам доводилось?

– По серьезным поводам – нет.

– Например?

– Когда мы впервые пошли на урок танцев, я сказал ей, что мы идем в кино. На самом деле мы пришли в студию, где меня заставили надеть дурацкие башмаки и начали учить танцевать.

– Это я бы назвала ложью во благо.

– Я тоже, но от этого ложь не перестает быть ложью.

– У нее есть оправдание. Это как с евреями у вас в подвале.

– Как это?

– Эсэсовцы стучатся в вашу дверь и спрашивают: «Вы укрываете евреев?» Вы отвечаете: «Нет, не укрываю». На самом деле у вас в подвале прячутся три семьи и сидят тихо, как церковные мыши. Или как мыши в синагоге. Вот вам оправданная ложь, понятная Богу. – Она натянула шнурок. – Бен?

Я знал, что последует дальше. Она долго бродила вокруг да около. Я выпрямился, и шнурок опал.

– Бен?

– Что? – откликнулся я, не оборачиваясь.

– Вы когда-нибудь лгали мне?

Теперь я повернулся и внимательно взглянул на нее.

– Это как посмотреть.

Дорога, долго остававшаяся ровной, повернула направо и потянулась с плато вниз. Каждые несколько минут порыв ветра разгонял облака, и я видел путь, извивающийся под нами миль на восемь-десять. Было похоже на то, что мы вскоре спустимся на несколько тысяч футов.

Такой резкий спуск был чреват опасностью упустить сани.

Первые 4–5 миль были сущим подарком: пологий спуск, настоящий отдых. Один раз солнце пробилось сквозь облака, и мы даже увидели кусочек синего неба. Но ближе к концу дня, примерно на шестой миле, дорога запетляла и устремилась круто вниз. Пришлось медлить и осторожничать. Если бы я поторопился, то сани набрали бы скорость и потащили меня за собой. Примерно за час до наступления темноты дорога вильнула вправо, втягиваясь в большую подкову, видневшуюся милях в десяти перед нами. Правее угадывалась очередная долина. Склоны ее были крутыми, но сама долина в поперечнике насчитывала не больше полумили.

Я прикинул, что лучше: десять миль или полмили. Если бы я решился на крутой спуск, медленно таща Эшли за собой на веревке и цепляясь за каждое дерево на пути, то мы смогли бы пересечь долину еще до темноты и срезать целых десять миль. Тогда, если от нас не отвернется удача, мы добрались бы до цели – места, где горело электричество, – уже завтра или хотя бы послезавтра.

Я повернулся к Эшли.

– Не возражаете против небольшого приключения?

– Что вы затеяли?

Я объяснил. Она прикинула расстояние, посмотрела на долину и на крутой спуск туда, начинавшийся в четверти мили от нас.

– Думаете, мы сумеем?

Покидая место катастрофы, мы спускались и в более крутых местах, но такого длинного спуска у нас еще не было.

– Если не будем торопиться.

– Я не против, – проговорила она.

Но мой внутренний голос нашептывал: «Короче – не всегда лучше».

Почему я к нему не прислушался?

Я проверил ремни и веревки. Все было как будто в порядке. Я снял снегоступы, привязал их к саням и начал спуск. Снегоступы помешали бы погружаться в снег, что при спуске было необходимо, иначе не получалось бы упора, чтобы удержать сани. Они перевалили через край и медленно съехали вниз, натянув упряжь. Я продолжил спуск, цепляясь за деревья по пути.

Получалось неплохо. Я делал шаг вниз, погружаясь в снег по бедро, хватался за ствол дерева или за ветку, подтаскивал к себе сани. И так снова и снова. За десять минут мы оставили позади половину спуска. Получалось, что всего через десять минут мы окажемся там, куда пришли бы только через полдня пути.

Наполеон сидел у Эшли на груди и наблюдал за мной. Эта затея ему совсем не нравилась. Если бы я мог поинтересоваться его мнением, он бы, кажется, посоветовал преодолеть те самые десять миль без выкрутасов, по дороге.

За две недели непрерывного снегопада снежный покров сильно увеличился. Порой я проваливался по пояс, при том, что у меня под ногами оставалось еще футов десять снега. Еще немного – и мое барахтанье вызвало бы сход лавин.

Не помню, как эта опасность превратилась в реальность. Не помню, как оступился и покатился вниз. Не помню, как лопнула моя сбруя. Не помню и того, как и чем прервалось мое падение, хотя не закрывал глаз. Просто свет разом померк.

К голове прихлынула кровь, и я смекнул, что лежу вверх тормашками, что меня завалило снегом, что дышать очень трудно. Из снега торчала только правая нога, ею я мог двигать свободно.

Сначала я попробовал сжать кулаки, потом заворочался, увеличивая для себя свободное пространство. Крутить головой было бессмысленно. Мне почти нечем было дышать, и я знал, что долго так не протяну. Я начал разбрасывать снег. Выбраться и найти Эшли – такова была моя задача. Я дрыгал правой ногой. Откуда-то сбоку сочился слабый свет. Кричать было бесполезно.

Через пять минут я довел себя почти до истерики, но так ничего и не добился. Я застрял и мог умереть вот так, вниз головой, замерзнув и задохнувшись. Когда меня найдут, я превращусь в синее мороженое.

Мы были всего в нескольких шагах от победы. Столько мучений – ради такого бесславного конца? Что за бессмыслица!

Мне в икру вцепились чьи-то острые зубы. Я услышал рычание, попытался стряхнуть хищника, но он проявил упорство. Наконец я от него избавился. Еще через несколько секунд мою ступню тронула чья-то рука, с моей ноги стали сгребать снег. Наконец я смог двигать всей ногой. Потом из снежного плена была вызволена моя вторая нога. Мне освободили от снега грудь, потом лицо.

Ее рука стряхнула снег с моего лица, и я сделал сладчайший, глубочайший вдох в своей жизни. Эшли освободила из снега одну мою руку, после чего я смог уже самостоятельно покинуть свою снежную могилу и перевалиться на бок. Наполеон при виде чуда моего воскрешения запрыгнул мне на грудь и принялся вылизывать мне лицо.

Уже почти совсем стемнело, и я недоумевал, что за свет мне привиделся совсем недавно. Эшли лежала справа от меня. Она свалилась с саней, выпала из спального мешка на снег, лежала лицом вниз, стараясь не шевелиться. Ее руки были изодраны и кровоточили, щека раздулась. А потом я увидел ее ногу.

Времени у нас оставалось в обрез, при том, что теперь ее нельзя было двигать.

Лавина швырнула нас к основанию склона. Я утонул в сугробе. Упряжь от саней, судя по всему, спасла мне жизнь, потому что сани, оседлавшие лавину на несколько секунд, уберегли меня от полного поглощения снегом. Потом веревки лопнули, Эшли полетела вниз, как ракета, и врезалась в огромный валун, лежавший у подножия горы с последнего обледенения.

До меня она добралась ползком. У нее снова сломалась нога, причем в этот раз кость пробила кожу и вырисовывалась из-под ткани брюк. У нее был болевой шок, и без болеутоляющих любое движение грозило ей новой потерей сознания.

– Сейчас я вас переверну.

Она кивнула. Я очень старался не сделать ей больно, и все же она издала такой вопль, какой мне еще никогда не приходилось слышать.

Я отполз в сторону и нашел пустые сани. Скомканный спальный мешок остался лежать там, где она с него сползла. Одно одеяло попало под полозья. Все остальное пропало: рюкзак, еда, брезент, бутылки с водой, баллончик для зажигалки, пуховая куртка, снегоступы, мое устройство для добывания огня. Мы остались без огня.