Джонатан Франзен - Безгрешность Страница 48

Казалось бы, что может быть лучше? Но всего неделю назад большая книга Чарльза наконец вышла, и рецензенты разносили ее в пух и прах (“раздутая и совершенно неудобоваримая” – Митико Какутани[39], “Нью-Йорк таймс”), поэтому Лейла была в тревоге. Звонила Чарльзу три-четыре раза на дню, старалась подбодрить, говорила, как ей жаль, что она не может сейчас быть с ним. Однако ее кислая реакция на предложение Тома ясно показала ей, что на самом деле ей вовсе не жаль. Нет, она не хотела быть женой, бросающей мужа после того, как его главный труд потерпел фиаско. Но не было возможности скрыть ни от себя, ни от Тома свое нежелание покинуть Вашингтон.

– Вы твердо решили, что это будет Денвер? – спросила она.

Лицо у Тома было мясистое, рот несколько черепаший, глаза сощурены, словно по-доброму над чем-то посмеиваются. Те волосы, что еще оставались у него ближе к затылку, были коротко подстрижены и мало тронуты сединой. У мужчин в расцвете сил есть такая особенность: им можно довольно далеко отклоняться от общепринятых преставлений о мужской красоте. Им можно иметь животик и даже высокий голос, если этому голосу присуща и некоторая шершавость, как у Тома.

– В общем, да, – ответил он. – У меня там сестра с племянницей. Я скучаю по Западу.

– Проект выглядит замечательно, – сказала Лейла.

– Хотите подумать? Или собираетесь сказать “нет” прямо сейчас?

– Я не говорю “нет”. Я…

Было чувство, что ее переживания перед ним как на ладони.

– Это просто ужасно, – сказала она. – Я ведь знаю, о чем вы сейчас думаете.

– И о чем же я думаю?

– О том, почему я не хочу возвращаться в Денвер.

– Не стану вам лгать, Лейла. Вы для меня были бы самым ценным сотрудником. Я рассчитывал, что Денвер добавит моему предложению привлекательности.

– Нет, с профессиональной стороны все замечательно, и вы совершенно правы насчет будущего отрасли. Сто лет мы, газетчики, имели монополию на рекламные объявления. Печатали деньги, можно сказать. А теперь эти времена прошли. Но…

– Но?

– Момент для меня неудачный.

– Домашние проблемы.

– Ага.

Том заложил руки за голову и откинулся на спинку стула, натягивая пуговичные петли классической рубашки.

– Скажите мне, знакомо ли это звучит, – проговорил он. – Вы любите человека, но жить с ним не можете, он борется с чем-то, вы решили, что разлука пойдет на пользу и ему, и вам. Потом наконец приходит пора вновь соединиться, ведь вы расставались не навсегда, и тут вы обнаруживаете, что нет, что на самом деле вы все время лгали себе.

– Вообще-то, – сказала Лейла, – я уже довольно давно подозреваю, что лгу себе.

– Значит, женщины умнее мужчин. Или просто вы умнее, чем был я. Но давайте раскрутим наш гипотетический сценарий немного дальше…

– Мы ведь оба знаем, о ком сейчас идет речь.

– Я его поклонник, – сказал Том. – “Мой грустный папа” – замечательная книга. Ироничная. Роскошная.

– Жутко смешная, это правда.

– Но теперь вы в Вашингтоне. А новую его книгу бьют в хвост и в гриву.

– Да.

– Черт бы их взял, этих критиков. Я-то все равно ее куплю. Но, рассуждая гипотетически, имеется ли тут кто-нибудь другой, о ком мне полезно было бы знать? Если, к примеру, он хороший журналист и занимается расследованиями, я был бы рад взглянуть на его резюме. Не вижу причины не взять на работу сразу двоих.

Она покачала головой.

– Нет – в смысле нет такого человека? – уточнил Том. – Или он не журналист?

– Вы пытаетесь выяснить, доступна ли я в некоем ином отношении?

Он подался вперед, морща рубашку, и закрыл руками лицо.

– Поделом мне, – сказал он. – Этого я, поверьте, в виду не имел, но вопрос и в самом деле был с подоплекой. Есть у меня такая особенность: я специалист по чувству вины. Не следовало мне вас об этом спрашивать.

– Если бы вы видели, до каких уровней доходит мое чувство вины, вам как специалисту это показалось бы интересным.

Элемент кокетства в этой фразе сделал ее истинной. Лейлу напугал автоматизм, с которым она расположилась к первому же приятному, с чувством юмора, добившемуся в жизни успеха и неженатому мужчине, какой ей встретился после того, как на большую книгу обрушился поток едких определений: “не первой свежести”, “болезненно тучная”, “тягомотная”. Но, как бы она себя за это ни винила, ничего поделать с собой не могла: она злилась на Чарльза из-за его провала. И еще ее злило, что теперь из-за того всего лишь, что ей понравился Том Аберант, она будет чувствовать себя пустышкой, падкой на чужой успех. Если бы книга Чарльза получила великолепные отзывы и была номинирована на премии, Лейла могла бы, не испытывая чувства вины, продолжать двигаться по своей космической траектории. Никто бы ее не попрекнул. Наоборот, было бы некрасиво вернуться: сбежала от него в Вашингтон, когда он мучился, а теперь несется обратно, чтобы разделить успех. Она ничего не могла с собой поделать: ей хотелось, чтобы Чарльза не существовало. В том параллельном мире, где его не было, она могла принять чрезвычайно привлекательное предложение Тома.

Вместо этого она договорилась с Томом встретиться еще раз и выпить вместе. В бар явилась в коротком черном платье. Потом, уже из дома, отправила Тому длинное многозначительное письмо. В тот вечер она тянула и тянула со звонком Чарльзу. Нарастающее чувство вины из-за этой отсрочки, вина как таковая придала ей воли к тому, чтобы не звонить вовсе, и снабдила соответствующим мотивом (хотя человек, которого мучит чувство вины, может в любой момент положить муке конец, просто поступив правильно, мука все равно реальна, пока она длится, а жалость к себе не так уж переборчива и кормится любыми видами мук). Наутро она не открыла ответное письмо Тома, пошла на работу, днем трижды позвонила Чарльзу, вечером поужинала с очередным источником. Вернувшись домой, позвонила Чарльзу в четвертый раз и наконец открыла письмо Тома. Многозначительным оно не было, но в нем содержалось приглашение. В пятницу она села на вечерний поезд до Манхэттена (странным образом чувство вины, которое должно бы следовать за изменой, не только возникло до нее, но и загоняло Лейлу в измену) и провела ночь у Тома. Она провела с ним выходные целиком, отлучаясь лишь в туалет и позвонить Чарльзу. Вина была так велика, что обрела гравитационные свойства, искривила пространство и время, соединилась, благодаря неевклидовой геометрии, с той виной, которой Лейла не ощущала, когда разрушала первый брак Чарльза. Та вина, как выяснилось, лишь казалась несуществующей, просто была в результате деформации пространственно-временного континуума перенесена на Манхэттен в 2004 год.

Без помощи Тома она бы этого не выдержала. С Томом она чувствовала себя в безопасности. Он был и причиной вины, и лекарством от нее, потому что понимал, что такое вина, и сам с ней жил. Всего на шесть лет старше Лейлы – лысина его несколько старила, – но так рано женился, что развод после двенадцати лет брака был уже довольно далеко позади. Его жена Анабел, многообещающая молодая художница, занималась живописью и кино и происходила из одной из семей, владевших компанией “Маккаскилл”, крупнейшим в мире производителем продуктов питания. На бумаге она была безумно богата, но с родственниками не общалась и принципиально отказывалась брать у них деньги. К тому времени, как Том вырвался из этого брака, стало ясно, что ее художественная карьера не состоялась, ей было уже за тридцать пять, и она все еще хотела ребенка.

– Я вел себя как трус, – сказал он Лейле. – Я должен был уйти на пять лет раньше.

– Разве это трусость – оставаться с человеком, которого любишь и который в тебе нуждается?

– Сама и ответь.

– Гм-м. Давай вернемся к этому позже.

– Будь ей тридцать один, она могла бы наладить жизнь, встретить другого человека и родить ребенка. Я слишком затянул и все для нее усложнил.

– Если она богата, это, наверное, могло бы ей пригодиться?

– Она была сдвинута на денежном вопросе. Скорее бы умерла, чем взяла что-нибудь у отца.

– Ну, так это ее выбор. Почему ты винишь себя за ее выбор?

– Потому что я знал, что она будет упорствовать в этом выборе.

– Ты ей изменял?

– Нет, пока мы не расстались.

– Тогда прости, но на конкурсе виноватых я, похоже, тебя опережаю.

Но было еще кое-что, сказал Том. Отец Анабел всегда хорошо к нему относился и предлагал финансовую помощь. Том не мог ничего у него брать, пока жил с Анабел, но когда бывший тесть умер – после их развода прошло десять лет с лишним, – он оставил Тому по завещанию двадцать миллионов долларов, и Том их взял. На эти деньги он и затеял свою некоммерческую службу новостей.

– Ты еще и из-за этого чувствуешь себя виноватым?

– Я мог отказаться.

– Но на эти деньги ты делаешь потрясающее дело.