Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы Страница 48

Их лица помрачнели. Задыхаясь от злости, Али спросил:

— Откуда ты знаешь, что мы убежали?

Голос ее задрожал:

— Если бы вы остались, вас бы уже не было в живых. Но я ни в чем не виновата. Я ничего не сделала, я спасалась.

Стиснув зубы, Али проговорил:

— Ты нашла убежище у своего покровителя, Баюми.

— Вовсе нет. Отпустите меня! Я не виновата.

— Тебе дорога только под землю! — закричал Али.

Она собралась уйти, но он бросился к ней и сильно схватил за плечи.

— Пощади меня ради него! — закричала она. — Он ненавидел убийц!

Али обхватил руками ей шею.

— Подожди! Давай все взвесим, — в ужасе попросил Карим.

— Замолчите, трусы! — ответил Али.

Собрав бушевавшие у него в груди злость, боль и раскаяние, он сдавил Ясмине горло. Напрасно она пыталась вырваться, вцепиться в него, пинала, мотала головой— все усилия были бесполезны. Силы покинули ее, глаза вылезли из орбит, носом пошла кровь. Ее тело неистово содрогнулось, и она замолкла навсегда. Али отпустил ее, и труп рухнул к его ногам.

Утром следующего дня тело Ясмины нашли брошенным перед домом Баюми. Новость облетела улицу, как ураганный ветер, и люди сбежались к дому надсмотрщика. Поднялся шум. У каждого были предположения, но все старались скрыть свои истинные мысли. Открылись ворота дома, оттуда, как разъяренный бык, выскочил Баюми, разгоняя дубинкой всех подряд. Народ в страхе разошелся по домам и кофейням. Баюми остался один стоять посреди улицы, выкрикивая ругательства и проклятья, угрожая всем и каждому, рассекая дубинкой воздух, ударяя ею по стенам и земле.

В этот же день Шафеи с женой ушли с улицы. Казалось, исчезло последнее напоминание о Рифаа. Но все-таки остались вещи, хранившие память о нем: жилище Шафеи в доме ан-Наср, плотницкая мастерская, дом Рифаа, который стали называть Домом Исцеления, место его гибели у скалы Хинд и его верные последователи, которые продолжали общаться с его сторонниками, передавая им секреты учения об очищении больной души от бесов. Они были убеждены, что таким образом возвращают Рифаа к жизни. Али же не мог успокоиться, не отомстив убийцам.

— В тебе нет ничего от Рифаа! — упрекал Хусейн.

— Мне Рифаа ближе, чем всем вам, — раздраженно отвечал Али. — Свою короткую жизнь он посвятил борьбе со злом.

— Ты уподобляешься надсмотрщикам. А ему это было противно, как ничто другое.

— За его кротостью вы просто не разглядели в нем дух борца!

С искренней верой каждый из них продолжал дело Рифаа так, как его понимал. История Рифаа, о которой еще не все слышали, расходилась по улице. Говорили также, что в пустыне тело его подобрал сам аль-Габаляуи и похоронил в своем прекрасном саду. Смятение в квартале начало было стихать, как вдруг при странных обстоятельствах пропал Хандуса. А вскоре утром его изуродованное тело нашли рядом с домом управляющего Ихаба. Дом управляющего, так же как дом Баюми, сотрясало. Улица жила страхом. Преследовали всех, кто как-либо был связан с Рифаа и его товарищами или кого подозревали в этом. Били дубинками по головам, ногами в живот, унижали. Тот, кто мог, бежал, а кто пренебрег опасностью, был убит. Улица, наполненная стонами и воплями, погрузилась во мрак. Здесь пахло кровью. Но это не остановило тех, начал действовать. Надсмотрщика Халеда убили, когда тот выходил на рассвете от Баюми. Улицу держали в ужасе, сводя людей с ума. А однажды на исходе ночи всех разбудил страшный пожар, вспыхнувший в доме надсмотрщика Габера, где тот жил с семьей.

— Этих сумасшедших сторонников Рифаа развелось как клопов! Клянусь, я начну убивать их прямо в их домах! — неистовствовал Баюми.

Прошел слух, что на дома нападут ночью. Люди, доведенные до отчаяния, в знак протеста вышли из своих жилищ, вооружившись палками, стульями, крышками от кастрюль, ножами и осколками кирпичей. Баюми принял решение нанести удар, пока волнения не усилились. Взмахнув дубинкой, он вышел из дома в окружении сообщников.

Впервые объявился Али, приведший с собой решительно настроенных людей. Едва завидев Баюми, он отдал приказ забрасывать его камнями. И взбешенные мужчины обрушили град камней, ранивших его и его пособников в кровь. Ошалевший, с диким воплем Баюми бросился вперед, но камень попал ему в голову, и он, несмотря на злость и силу, остановился, закачался и рухнул, истекая кровью. Его люди мгновенно разбежалась. Толпы возмущенных разгромили дом Баюми. Грохот разрушений доносился до слуха управляющего, прятавшегося в своем особняке. Людской гнев нарастал и обрушивался на всех надсмотрщиков и тех, кто им помогал. Дома их были разгромлены, толпой уже невозможно было управлять. Ихаб послал за Али, и тот отправился к нему на встречу. Люди Али прекратили мстить и крушить все вокруг и замерли в ожидании, чем закончится эта встреча. Улица затихла. Опасность миновала.

По окончании встречи был заключен новый договор. Сторонники Рифаа стали считаться отдельным кварталом, как квартал Габаль, со всеми правами и привилегиями. Али получил от управляющего права на часть имущества и стал надсмотрщиком своего квартала. Он получал часть доходов и поровну распределял их. В новый квартал вернулись все, кто в страхе бежали из него, и в первую очередь Шафеи, Абда, Заки, Хусейн и Карим. Рифаа после смерти стал пользоваться таким уважением и любовью, о каких и не мечтал при жизни. Его историю передавали из уст в уста, поэты воспевали ее под ребаб, особенно то, что сам аль-Габаляуи поднял его тело и перенес в свой сад. Сторонники Рифаа считали, что это было именно так, и называли его родителей святыми. В остальном же их мнение было не столь единодушным. Карим, Хусейн и Заки настаивали на том, чтобы его весть сводилась к исцелению душ и презрению к властям и силе. Они и поверившие им поступали именно так, некоторые даже давали обет воздержания, чтобы во всем уподобиться Рифаа. Али же пользовался всеми правами на имущество, женился и призвал перестроить квартал Рифаа заново. У него не было ненависти к имуществу, но он считал, что истинное счастье возможно и без него, и нужно подавлять в себе алчность. Поэтому он делил доходы по справедливости и направлял их на строительство и благотворительность — ведь это было бесспорным благом.

Во всяком случае, люди видели в этом благо и радовались жизни. С верой в душе они говорили, что сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет еще лучше.

Но почему же бич нашего квартала — короткая память?!

КАСЕМ

64

С тех пор в квартале почти ничего не изменилось. На пыльной земле по-прежнему отпечатывались следы босых ног. Мухи роились в мусоре и то и дело лезли в глаза. Лица оставались изможденными, одежда залатанной, вместо приветствий люди обменивались бранью, в их словах звучало лицемерие. Большой Дом был все так же скрыт от глаз за высокими стенами и погружен в тишину и воспоминания. Справа от него стоял дом управляющего, а слева — дом надсмотрщика. За ним тянулся квартал Габаль, к тому примыкал оказавшийся центральным квартал Рифаа, остальные же дома спускались к аль-Гамалии. Этот район не имел называния, а обитатели его были самыми жалкими и несчастными, считались без роду и племени и звались бродягами. В то время управляющим был господин Рефаат, и он ничем не отличался от прежних хозяев. Главным надсмотрщиком был Лахита — невысокий худощавый мужчина, вовсе не выглядевший сильным, но в драке превращавшийся в огненный ураган, сравниться с которым по скорости и ловкости вряд ли кто мог. После нескольких кровопролитных стычек в разных местах квартала управляющий сделал его своей правой рукой. Род Габаль охранял Гулта. В его квартале продолжали гордиться родством с владельцем имения и полагали, что их квартал самый лучший и что Габаль первый и единственный избранный из всех, с кем разговаривал аль-Габаляуи. По этой причине их мало кто любил. Надсмотрщиком рода Рифаа был Хагаг. Однако он не пошел по пути Али, а брал пример с Ханфаса, Гулты и остальных стяжателей. Хагаг присваивал доходы имения, избивал роптавших и напоминал сородичам о том, что они должны соблюдать заветы Рифаа о презрении к власти и обогащению. Даже у бродяг был свой надсмотрщик по имени Саварис, который, конечно, не имел никакой доли с доходов. Такой вот порядок установился на нашей улице, а дубинки надсмотрщиков и ребабы поэтов убеждали людей, что это и есть справедливость, что десять заповедей исполняются, а управляющий с надсмотрщиками поставлены за этим следить.

Дядюшка Закария, торговец печеным картофелем, был известен в квартале бродяг своим добрым нравом. Надсмотрщику квартала Саварису он приходился дальним родственником. Целыми днями Закария кружил с тележкой по кварталам, расхваливая картофель. В тележке была установлена печка, из которой вился аппетитный дымок, соблазняющий мальчишек кварталов Габаль и Рифаа и завлекающий ребятню из аль-Гамалии, аль-Атуфа, аль-Дарасы, Кафар аль-Загари и Бейт-аль-Кади. Прошло уже немало времени с тех пор, как он женился, а Всевышний все не посылал ему детей. Его тоску скрашивал сирота Касем, сын покойного брата. Поскольку жизнь людей, особенно в квартале бродяг, была подобна жизни наводнявших его собак, кошек и мух, копошившихся в мусорных кучах в поисках пропитания, мальчик никак не стеснял Закарию. А тот полюбил Касема так же, как любил родного брата. Сразу после появления в их семье Касема жена Закарии забеременела, и они увидели в этом доброе предзнаменование. Любовь их к сироте не ослабла, даже когда на свет появился Хасан. Касем оказался предоставлен самому себе. Дядя целый день проводил вдалеке от квартала, а жена его была занята по дому и сидела с младенцем. По мере того как Касем рос, ему открывался мир. Сначала он играл во дворе дома и в квартале, потом подружился с ребятами из кварталов Габаля и Рифаа, гулял в пустыне и проводил время у скалы Хинд, уходил далеко на запад или на восток, поднимался на гору. Вместе с другими мальчишками любовался Большим Домом и гордился своим дедом. Но когда одни говорили о Габале, а другие о Рифаа, он не мог ничего ответить и не знал, как вести себя, когда их последователи вступали в спор или завязывали драку.