СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга первая Страница 48

И пусть будет честный, трудолюбивый, сознательный, единодушный коллектив, пусть будет, если он может быть, когда это Корнилов был против?

Но вопрос: а Малая Дмитриевка? С ней как быть? Она-то в сознании коллектива все еще живет?

С Сенушкиным как быть? С расстрелянным и с живым, с ним быть так же трудно, как с Корниловым Петром Николаевичем и с Петром Васильевичем, вместе взятыми. Еще труднее.

Есть крохотное утешение: ну, какой может быть спрос с войны у мирного времени?

Они и говорят-то на разных языках, эти времена, и живут в разных измерениях, и вспоминают друг друга между собственными заботами лишь от случая к случаю.

После такого-то утешения мечта: «Буровую контору Корнилов и К°» сделать трудовой артелью, чтобы не было в ней «хозяина товарища Корнилова», чтобы все были на равных правах и хозяевами, и товарищами — и никаких нэпманов, один только трудовой элемент, чтобы доходы делились если уж не поровну, так по справедливому принципу...

Но?!

По какому справедливому?

И кто же составит не только трудовой, но и справедливый коллектив? Сенушкин? Митрохин? Портнягин и буровой мастер Иван Ипполитович?

Кроме того, если бы Корнилов и в самом деле вздумал сделать «Контору» владением коллективным, Иван Ипполитович окончательно убедился бы, что дело темное!

И оказался бы прав, проницательный человек! Потому что такая история: «Контора» была получена Корниловым «по наследству»...

В Саратове скончался инженер Николай Корнилов.

В старости, в одиночестве умер тот инженер — Корнилов-отец. Он же «отец». Он же основатель акционерного общества «Волгодормост».

Кроме бурового инструмента, десяти комплектов, Иван Ипполитович прихватил в Саратове среди разного рода документов, подтверждающих права собственности, и патентов на право производства работ указанным акционерным обществом еще и такую бумажку-вырезку из газеты «Экономическая жизнь»:

«Объявление о регистрации акционерного общества по строительству дорог и мостов

«ВОЛГОДОРМОСТ»

Июля 9-го 1924 Народным комиссариатом путей сообщения СССР на основании инструкции о порядке регистрации акционерных обществ (С. У. № 29, 1923 г., приложение к статье 334) внесено в реестр акционерных обществ под № 22 (двадцать два) акционерное общество «Волгодормостстрой», устав которого утвержден ЭКОСО РСФСР, протоколом от 2 июля 1924 года.

Цель общества — развитие строительства дорог и мостов преимущественно в Средне-Волжских губерниях РСФСР, а также продолжение деятельности производственно-строительного общества «Волга» братьев Корниловых.

Размер основного капитала определяется в триста тысяч (300 000) руб.

Размер фактически собранной части капитала семьдесят пять тысяч (75 000) руб.

Управделами Наркомпути Клементовский».

Вот какое дело...

Значит„могли еще объявиться у Петра Николаевича-Васильевича почти что родных дядюшки — один, двое, трое: все, возможно, бывшие владельцы общества «Волга»?!

Петр Николаевич-Васильевич справлялся на этот счет у юристов Аула и даже Ново-Николаевска: могут ли дядюшки — один, двое, трое, — неожиданно объявившись, предъявить свои претензии на совладение7

Нет, не могут, сказали юристы в городах Ауле и Ново-Николаевске.

Но совсем не в этом было главное, а в другом: значит, все-таки они могли объявиться? Пожаловать к своему племянничку?

Вернее всего, их в живых нету, иначе чего бы это они отступились от своего брата, от своего совладения, от своей «Волги», а все-таки? Что поделаешь, во веки веков «все-таки» были неприятны, портили людям настроение.

В связи с новыми правами наследования, введенными в государстве вместе с нэпом, не кто иной, как юридические органы Советской власти стали разыскивать наследника.

И разыскали. В городе Ауле, по улице Локтевской, дом № 137. Не задумываясь ни на минуту, Корнилов наследство принял. Ведь для того чтобы его не принять, бог знает какие невероятные поступки надо было совершить!

Надо было остаться — может быть, навсегда!— в каморке дома № 137.

Надо было работать и дальше в артели «Красный веревочник»!

Надо было по-прежнему существовать в святом подчинении у святой женщины Евгении Владимировны Ковалевской!

И все это при том, что у тебя имеется щедрый покровитель — Корнилов Петр Николаевич!

Он и жизнь подарил Корнилову Петру Васильевичу, и святую женщину, и наследство, и мало ли что он мог еще сделать!

Да кто же это из живых людей отказался бы от щедрот?! За которые ничем не надо платить, даже легкой лестью и уважением! Получил, принял дар, а потом можешь дарителя поносить любыми словами!

И Корнилов Петр Николаевич не только поддался святости и бескорыстию Евгении Владимировны ее отчаянным уговорам, он эту святость еще и еще раз разрушил. Он сказал ей: «Я по своей воле пошел на войну и воевал, потом у что смог; после войны из Петра Васильевича стал Петром Николаевичем — я тебя, святую, заставил хлебные полуфунтовые карточки менять на пудру и помаду — смог. А если я все это смог, то принять в свои руки «Буровую контору» я уже обязан!»

Святая женщина и тут оказалась не в состоянии не поверить ему, отрицать его правоту, и он принял «Контору», разыскал в городе Ауле нужного, очень нужного человека, бурового мастера Ивана Ипполитовича, послал его в С аратов, а тот уже доставил причитающееся наследнику имущество, буровое оборудование, из Саратова в Аул, тот уже стал техническим руководителем предприятия и для порядка, опять-таки в соответствии с недавно вступившим в силу законодательством, его совладельцем.

Так что же, исполнив все это, буровой мастер Иван Ипполитович, проницательный человек, нигде и ничего темного так и не заподозрил?

Заподозрил, факт!

И если теперь Корнилов захочет сделать «Контору» владением коллективным, мастер в подозрениях своих укрепится окончательно.

Укрепится, факт!

Когда Корнилов воевал, ему казалось, что для жизни после войны потребуется только сама жизнь, какой-нибудь жилой угол для нее, какой-нибудь кусок хлеба...

Ну, и еще безотказный и справедливый суд понадобится и требовательность военного времени к мирному.

Но нет, нет и этого, и одно время не способно судить другое, а если судит, так без справедливости, без малейшего взаимопонимания, на скорую руку, неохотно.

Где его искать-то, этот подсудной мир, этот трудовой и сознательный коллектив, этот последовательно справедливый дух?

В искусстве, что ли?

Корнилов когда-то, было время, благоволил к искусству, очень верил ему. Особенно русскому, поскольку в нем была и философия, и общественная мысль, и многое другое, что на Западе жило самостоятельной и независимой от искусства и от государственных чиновников жизнью.

Ну так вот, перед самым отъездом в Семениху он и прочел статью о новом искусстве, о новейшем и тогда узнал, что, оказывается, уже явились новые гении, но и того мало им, что они явились, того мало, что они беспрепятственно преподносят пролетариату «лучший дар — играющий и прекрасный формализм», им нужно еще обязательно уничтожить Васнецова, Сурикова, Репина, а Льва Толстого заодно.

Значит, и там уничтожение...

А ну как воскреснут те, уничтоженные? Мертвые противники, они ведь ничуть не мягкосердечнее живых?

Вот так: из мертвых и то не создашь коллектив, а из живых?!

И значит, дело обстоит просто: если Корнилову и приходила мысль сделать свою «Контору» предприятием коллективным, так это была слишком серьезная мысль, чтобы ее обдумывать. Для обдумывания остаются только детали:

уволить Сенушкина — не уволить?

доверять Ивану Ипполитовичу — не доверять?

большие убытки принесет нынешняя авария «Конторе» — небольшие?

закладывать новую скважину — «ловить» на старой?

кто бросил камень?

И так без конца.

И, как всегда, никто ведь не думает, что такое жизнь и прав ли человек, живя, зато ни одна подробность сиюминутной жизни не минует мысли человека. И так, наверное, и должно быть, потому что не от нас зависит наше рождение и смерть, в распоряжении человека только мгновения его жизни со своим собственным мгновенным же смыслом.

Применительно к самому себе Корнилов это обстоятельство приспосабливал очень долго. И приспособил...

Ну, конечно, была у него с детства страсть — сочинять, фантазировать, непрерывно вращать головными молекулами, чтобы не остывали. Еще бы не была, если он додумался когда-то до того, что он — бог!

А потом он вот что придумал, что изобрел: исключил из размышлений все сколько-нибудь серьезное о себе самом настоящем! Корнилов прошлый — пожалуйста, сколько угодно! Корнилов будущий — это с натяжкой, с усмешечкой, но это возможно. Все люди вокруг нынешнего Корнилова — так это даже его мыслительный хлеб, без этого нельзя, чтобы их не поразгадывать, не поерничать над ними! Но сам Корнилов, нынешний, настоящий, реальных, это — табу! Тут ведь как? Сначала ты сам нынешний, затем все то, что рядом с тобой, потом — что дальше, что совсем далеко, и так без конца и без края, так пошло и пошло вплоть до... тупика. Из которого уже и выхода-то нет, да и может ли быть? Может ли быть, ежели начнешь рассуждать о своем времени, о Москве, о Берлине, о Пекине, о Париже, обо всем, где и что хорошо, а где и что плохо, начнешь думать о смыслах и даже — о смысле всех смыслов?