Александра Маринина - Ад Страница 48

– Не знаю. Наверное, крутятся вокруг мальчика, сюсюкают с ним, разговаривают, в общем, делают все возможное, чтобы Коля от них не отвлекся и не переключился на маму и папу. Да? Нет?

– Да. Молодец, сечешь поляну.

– Что делаю?

– Это жаргон. Понимаешь все правильно. Извини, забылся, – виновато улыбнулся Змей. – Был бы на твоем месте наш всезнающий исследователь, он бы не переспрашивал, он жаргоном всех времен и народов лучше моего владеет, отдаю ему должное. Вернемся к теме. В выходные дни Коля становится центром внимания… Да, забыл еще одну деталь, о которой тебе Ворон, между прочим, рассказывал: Коля стремится быть самым любимым, и не потому, что ему любви не хватает, а потому, что самому любимому все разрешают и все прощают, и он с младенчества навострился подлизываться и ластиться, чтобы вызывать нежные чувства и устраивать все к собственному удовольствию.

– Это я помню, – Камень опустил веки, что должно было означать кивок.

– Стало быть, приведенный домой на выходные, Николаша начинает проделывать эти свои фокусы и с родителями, которые восхищаются его умом, сообразительностью, воспитанностью и хорошим характером. Ну как такого чудесного мальчика не любить? Вот и получается, что Коля регулярно становится центром внимания, любви и восхищения и все эти чудесные проявления отбираются у девочки Лелечки и отдаются ее брату. Причем отдаются, прошу заметить, совершенно незаслуженно. Леля-то у нас дитя чувствительное от природы, в мамочку и в прадедушку-купца пошла, она хоть и не понимает еще ничего, но нюхом чует, что мальчик притворяется и манипулирует взрослыми, которые послушно пляшут под его дудку. И что ей делать? Как бороться за свою долю внимания, любви и восхищения?

– Как? – послушно переспросил Камень, который внимательно следил за ходом рассуждений своего старого друга.

– И тут Леля соображает, что когда она плачет, болеет или иным каким путем проявляет свою природную тонкость и чувствительность, родители начинают вокруг нее виться, сидят рядом, предлагают разное вкусненькое, дают лекарства, измеряют температуру, озабоченно обсуждают ее здоровье и душевное состояние не только между собой, но и по телефону с другими родственниками. Короче, она попадает в тот самый центр и получает свою пайку внимания, интереса и заботы. Она делает эти выводы не сознательно, для сознательного поведения она еще слишком мала. Но суть в том, что она их делает и начинает, как бы это помягче выразиться… нет, не злоупотреблять, но пользоваться. Со временем она понимает, что ее чувствительность и болезненная хрупкость отличают ее от других детей и благодаря этому она привлекает внимание и интерес. Какой шаг она делает дальше?

– Вероятно, она понимает, что если хочет вызывать интерес и внимание в дальнейшем, то должна заметно отличаться от окружающих, – предположил Камень. – Да?

– Именно! Злостно эксплуатировать свою болезненность и симулировать ей и в голову не приходит, она все-таки не лгунья, в отличие от брата, и Лелечка начинает смотреть по сторонам в поисках того, чем бы ей отличиться, чтобы не быть похожей на других. Повторяю, все это происходит подсознательно. Можно заняться спортом и достичь заметных результатов, но это не подходит.

– Почему? – удивился Камень. – Ты сам говорил, что спортсмены попадают в центр внимания.

– Их много, спортсменов этих, – пояснил Змей. – Тут стояла бы задача выделиться не только среди всех, но и среди спортсменов тоже, а для этого надо или заниматься каким-нибудь редким видом спорта, или стать чемпионкой мира. Иными словами, надо посвятить себя всю этому негуманитарному занятию, а Леле такое дело не годится, она любит читать, рисовать, сочинять стихи, размышлять. Музыкантов-любителей тоже пруд пруди, а становиться профессионалом в ее планы не входит, хотя музыку она любит, но именно слушать, а никак не исполнять. Что остается? Остается хобби, узкая сфера интересов, да такая, какой ни у кого нет. Поэзию она любит искренне, английский язык ей легко дается, учителя все время хвалят, так что английская поэзия вытекает из такого расклада легко и естественно. А уж сделать так, чтобы об этом все знали и все с этим считались, – это вопрос времени и техники. Плюс понимание того, что она так тонко все чувствует и из-за всего переживает, даже болеет – вот до чего она чувствительная. Грубость и несправедливость мироздания повергают ее в страдание. Все, понимаешь ли, как-то живут в этом грубом и жестоком мире, и не просто как-то живут, а хорошо живут, радостно, в ладу с собой, потому что они не тонкие и не понимают, как это все на самом деле ужасно и болезненно. Ну, и так далее. Вот по кирпичику, по дощечке, по камешку и сложилась такая Леля, какую мы имеем к ее двадцати пяти годам.

– Ну, хорошо, а спесь откуда? – допытывался Камень. – Откуда такое презрение к людям, которые не так тонки, как она, и не так глубоко разбираются в поэзии? Ни у кого из Романовых или Головиных такого не наблюдалось.

– А спесь, мил-друг, от необоснованных амбиций. Она ведь сначала поняла, что непохожа на других, потом слегка искусственно усилила это обстоятельство, а потом искренне в него поверила. Коль она такая необыкновенная и ни на кого не похожая, то ее должна ждать поистине необыкновенная, нерядовая судьба. То есть сперва она сделала себя ни на кого не похожей, а потом стала ждать от жизни всяческих подарков и наград за это. А подарков чего-то нет и нет, равно как и наград. Да, в университет на филфак она поступила легко и без протекции, это правда. Но это – единственное, что ей в жизни удалось. А так-то что она собой представляет? Ни копейки собственным трудом не заработала…

– А переводы? – перебил его Камень. – Ворон говорил, что она делает переводы с английского и с немецкого, у нее в университете второй язык был немецкий.

– Ой, я тебя умоляю! – рассмеялся Змей. – Сколько там платят за эти переводы? И кому вообще нужны переводы стихов в России конца двадцатого века? Никому. Ну заработала она пару раз по три копейки, так тут же их на себя саму и истратила. Я же говорю о том, что она в семейный бюджет не вкладывает, то есть семье не помогает никак. Она даже посуду ленится помыть, это для нее слишком грубо и приземленно, а она же такая небесная, в том смысле, что неземная… Родислав несколько раз предлагал ей принять участие в переговорах в качестве переводчика, так она отказалась. Попросил контракт перевести на немецкий – снова отказалась, хотя отец ей хорошие деньги за это предлагал. Не для нее это, видите ли, слишком низко, слишком грубо, это оскорбляет ее нежные чувства, не для того она учила языки, и какие-то там колбасы и машины для изготовления мясного фарша не могут стоять в одном ряду с великой английской поэзией. В общем, все понятно. Ничего наша Леля собой такого особенного не представляет, ничего она в жизни не добилась и не достигла, замуж не вышла, детей не родила, на работу не устроилась, карьеру не делает. Значит, что?

– Значит, идет в ход отрицание ценностей, которые ей недоступны, – подхватил Камень. – Замуж не вышла? Так не за кого, они же все тупые и примитивные. Карьеру не делает? Только потому, что все кругом тупые и примитивные и не понимают, как нужна людям английская поэзия. Все остальное отсюда вытекает. Наша Леля ничего не хочет делать, она хочет только быть необыкновенной и страдать, вот это ей по-настоящему нравится. Ведь посмотри, сколько у нее свободного времени! Она могла бы матери помочь по хозяйству, она могла бы дедом заниматься, могла бы, в конце концов, помогать Ларисе с малышом, та бы ей только благодарна была. Леля могла бы все это делать и чувствовать свою нужность, полезность, а она? Наслаждается своей бесполезностью и невостребованностью, потому что это еще один повод пострадать. Так вот хоть Вадима возьми: ведь до сих пор она об этом человеке мечтает и стихи ему посвящает! Это ж уму непостижимо! Хотя погоди-ка, – нахмурился Камень, – тут что-то не сходится.

– Например, что?

– Она же Вадима совсем не знает, если верить Ворону и тебе. Неизвестно, как он относится к искусству, любит ли поэзию, тонкий ли он. Как же можно по нему страдать? А вдруг он такой же тупой и примитивный, как все остальные в ее глазах?

– Так в этом и есть смысл страдания, как же ты не понимаешь! – воскликнул Змей с досадой. – Леля влюблена в него с детства. При этом ничего о нем не знает и, что самое главное, не хочет знать. Она боится этого знания. А вдруг он окажется не таким, каким она его себе намечтала? Пока она о нем ничего не знает, он может оставаться для нее прекрасным принцем, о котором можно день и ночь мечтать, а ну как он не оправдает надежд? Что ей тогда делать? О ком мечтать? О ком страдать?

– Думаешь? – с сомнением переспросил Камень.

– Уверен. Если бы я был не прав, она бы уже давно с ним познакомилась. Ведь сколько раз они сталкивались в подъезде, на лестнице, во дворе у дома – не перечесть! И Вадим, поскольку он парень воспитанный, всегда ей улыбался.