Чарльз Сноу - Пора надежд Страница 48

И вот теперь, шестнадцать лет спустя (тогда мне было, уж конечно, не больше пяти лет), я снова наблюдал за тем, как работает кофейная мельница. Я мог бы поклясться, что мама употребляла именно это слово — «покровительство», и вряд ли в устах любой другой женщины оно звучало более уместно, чем в маминых, в ту пору, когда судьба еще не придавила ее.

Наконец я отвернулся от витрины. По тротуару, прямо на меня, шла Шейла. На ней было меховое манто, придававшее ей солидность. Она смотрела под ноги и не видела меня. Я вдруг подумал, что до сих пор мы с ней ни разу не встречались случайно.

Я окликнул Шейлу, и она подняла голову. Лицо у нее было холодное, хмурое.

— Я и не знал, что ты вернулась, — сказал я.

— Как видишь, вернулась.

— Ты же говорила, что уезжаешь на месяц.

— Я передумала, — ответила Шейла и вдруг с непонятной горячностью воскликнула: — Если хочешь знать, эта поездка была мне глубоко противна!

— Но почему ты ничего мне не сообщила?

— Со временем я, может, и сообщила бы тебе, что вернулась.

— Что значит — со временем? Ты давно должна была бы это сделать!

— Ты мне не хозяин, запомни это хорошенько! Если б я хотела быть твоей собственностью, я бы с удовольствием сообщала тебе о каждом своем шаге. Но такого желания у меня нет.

— Значит, тебя устраивает, чтобы я натыкался на тебя вот так, нечаянно… — вскричал я.

— Я не намерена извещать тебя всякий раз, как еду в город, — сказала Шейла. — Я дам тебе знать, когда пожелаю видеть тебя.

— Давай зайдем в кафе, — предложил я.

— Нет, — ответила она. — Я еду домой.

И мы разошлись в разные стороны. Я оглянулся, а она нет.

«Вот и все, — подумал я. — Это конец».

В тот вечер, горя злобой и ненавистью, я принял решение. Я мог терпеть муки ревности, мог терпеть жестокость и дикие выходки Шейлы, но такого отношения я не мог вынести. Хватит а меня! Я укреплял себя в этом решении, вызывая в памяти холодное лицо Шейлы, не осветившееся при виде меня даже мимолетной улыбкой. Были часы, когда я надеялся, что любовь во мне умерла.

Надо вырвать Шейлу из сердца, думал я. Джек прав. Джек абсолютно прав! Надо вырвать ее из сердца. Инстинкт подсказывал мне, что для этого я должен никогда больше не видеть ее, не разговаривать с ней, не переписываться, не интересоваться ничем, что связано с ней. Так я и решил; на этот раз чувства мои были совсем не похожи на то, что я испытывал в сочельник, и я с мрачным удовлетворением подумал, что смогу выполнить свое решение.

Я с удвоенным усердием принялся за работу, не выходил из своей мансарды в те дни, когда Шейла могла быть в городе, и наведывался в читальню лишь в те часы, когда никак не мог столкнуться с нею. Я принимал все меры к тому, чтобы уклониться от встреч с Шейлой, проявляя при этом не меньше изобретательности, чем в свое время, когда пытался выяснить, как она проводит без меня дни. А потом мне захотелось развлечься, Джек был прав. Шейла причинила мне огромный вред, оторвав меня от друзей и лишив уверенности в себе. И я подумал (а я часто думал об этом после беседы с Джеком в буфете кино и особенно после свиданий с Шейлой, когда она ни на йоту не уступала моим домогательствам и лишь унижала меня) о приманке, которой пытался прельстить меня Джек. Я подумал о Мэрион. Но захочет ли она знаться со мной, если я приду к ней?

Я не раз задавался вопросом, прав ли Джек в отношении Мэрион. Действительно ли она меня любит? Мне хотелось, чтобы это было так. Очень я истосковался по женской любви и ласке.

Я знал, что Мэрион неравнодушна ко мне. Я знал, что если бы я начал ухаживать за ней, то сумел бы внушить ей любовь. В этом я был согласен с Джеком, но только в этом. Я потерял былую уверенность в себе, и все же мне хотелось вновь встретиться с Мэрион. Мы не виделись уже несколько месяцев, если не считать случайных встреч на улице. Среди членов кружка она выделялась своей энергией, и не в ее характере было сидеть сложа руки и предаваться унынию. Она вышла из кружка и вступила в лучшую в нашем городе любительскую труппу. Там она нашла новый круг друзей и, к моему удивлению, завоевала себе репутацию талантливой комической актрисы. Мне хотелось встретиться с ней, но подстраивать эту встречу я не собирался. В глубине души у меня мелькала робкая надежда, что, может быть, Джек вовсе не преувеличивает и Мэрион сама упадет в мои объятия.

По странной случайности, я увидел ее на театральных подмостках благодаря Мартино. Произошло это в ноябре. Тогда мы еще не подозревали, что через несколько дней он выйдет из компаньонов фирмы и нам уже не придется встречаться у него по пятницам. В предпоследнюю из его пятниц Мартино, как всегда веселый и любезный, мимоходом заметил, что на следующей неделе пойдет водевиль «Так уж повелось в этом мире», и пригласил меня с собой.

Я впоследствии подумал, что для человека, готовившегося идти по стопам святого Франциска, выбор пьесы был более чем странный; но Мартино наслаждался водевилем от начала до конца. В театр он явился в крахмальном воротничке, фраке и брюках в полоску, так как до самого ухода из фирмы не допускал ни малейшей небрежности в одежде. Сидели мы недалеко от сцены, и при каждой непристойной шутке Мартино принимался хохотать во все горло. Особенно понравилась ему Мэрион. Она играла роль Милламанты — самую крупную роль за время своего пребывания в труппе — и пленила всех зрителей. Ее ясные глаза то метали молнии, то весело поблескивали, то лукаво прищуривались; прежней угловатости как не бывало: она держалась очень прямо, изящно, с достоинством; певучий голос ее так и звенел. Хоть я и много о ней слышал, но такого никак не ожидал. Я гордился ею.

А Мартино был покорен бесповоротно.

— Она сногсшибательна! — в восторге восклицал он, пользуясь по своему обыкновению порядком устаревшим жаргонным словцом. — Она просто сногсшибательна!

Я сказал, что хорошо знаком с Мэрион.

— Счастливчик! — позавидовал он мне. — Ну и счастливчик же вы, Льюис.

Спектакль кончился, но Мартино не спешил уйти из театра.

— Послушайте, Льюис, как вы смотрите на то, чтобы принести поздравления вашей юной приятельнице? — спросил он. — Заглянем-ка за кулисы, как говаривали в прежнее время.

Нам пришлось долго ждать вместе с другими поклонниками, так как труппа снимала зал и все актрисы одевались в одной большой комнате. Наконец нас впустили. Мэрион, еще не успевшую до конца стереть грим, тотчас окружили, принялись осыпать похвалами. Она охотно принимала их и от мужчин и от женщин, искренне радуясь любому слову одобрения. Увидев меня, Мэрион удивилась, заулыбалась, воскликнула: «Льюис, дорогой мой!» — и тотчас с жадным вниманием обернулась к человеку, расхваливавшему ее игру. В воздухе стоял гул от комплиментов и поздравлений. Я представил Мэрион моего спутника, и он тоже выразил ей свое восхищение, но ей, видимо, не надоедало слушать похвалы.

Мартино долго не отходил от нее, хотя двое молодых людей давно старались привлечь ее внимание. Она была слишком возбуждена своим триумфом и лишь улыбнулась мне и спросила, как мне понравился спектакль. Ей приятно было, что я пришел за кулисы, но ей приятно было и то, что пришел Мартино и все остальные: она всех нас готова была расцеловать.

Участники труппы торопились на вечеринку, которую они устраивали, чтобы отпраздновать успех спектакля, и мы вынуждены были покинуть театр. Мэрион любезно распрощалась с Мартино, со мной и со всеми, кто пришел поздравить ее.

Мы с Мартино вышли на свежий ночной воздух.

— Поразительная девушка! — воскликнул он. — Да, Льюис, ваша приятельница просто чудо!

Я согласился с ним, но на душе у меня было горько и тоскливо. Я пожалел, что пошел в театр.

Глава 27

«Я ВЕРЮ В СЧАСТЬЕ!»

Зимними вечерами, когда работать становилось уже невмоготу, я смотрел в окно своей мансарды. В голову воровато проскальзывала мысль, что в прошлом году в это время я, вероятно, пил где-нибудь чай с Шейлой. А сейчас вечер у меня свободен — увы, совершенно свободен! Я держался принятого решения. Стремясь изгнать Шейлу из своего сердца, я не нарушал поставленных себе запретов. «Но почему, — мысленно восклицал я, — почему именно она владеет моим сердцем?»

В ту зиму здоровье мое пошатнулось: по ночам я плохо спал, а просыпаясь, ощущал какое-то загадочное недомогание. Оно не выражалось ни в каких определенных симптомах — просто, мечась в бессоннице и прислушиваясь к глухим ударам своего сердца, я без конца раздумывал о выпускных экзаменах и о будущем вообще. Я понимал, что до поры до времени надо выбросить это из головы. У меня и без того хватало забот: необходимо было что-то придумать, чтобы Джордж не слишком пострадал после ухода Мартино из фирмы. Частенько, когда меня тянуло прилечь и отдохнуть, я вынужден был сидеть за работой, а потом, еле передвигая ноги, я еще шел спорить с Джорджем или Иденом. Что поделаешь, человек живет в окружении других людей, но когда ты молод, не очень здоров и страдаешь от неразделенной любви, эту истину трудно усвоить.