Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане Страница 48

Несколькими минутами позже я увидел пиццерию, спрятанную в закоулке, глубоко погруженном в августовские тени. Там был кофе. Войти туда, приблизиться к цели было подобно полету к Берлину сквозь ветер и зенитный огонь. Чем ближе оказываешься к своему объекту, тем ты более напуган, более сосредоточен, более бодр – и тем меньше боишься. Это парадокс. Когда мир обостряется и сверкает так ярко, что даже сражение на максимальной скорости кажется слишком замедленным, то возрастание страха в какой-то момент приводит к его исчезновению.

Мужество мое воспрянуло, когда я вошел, и сердце в присутствии кофеварки яростно заколотилось. Невесть сколько серебристых печей горели в полную мощь, и температура внутри лавчонки была не меньше семидесяти градусов, хуже, чем посреди июля в Мехико. Из недр заведения появилась девушка, единственная работница. Это была блондинка, почти с меня ростом. Страшная жара отображалась на ее лице, покрытом блестящим слоем пота. Чтобы остаться в живых, ей приходилось выпивать галлоны кофе на протяжении всего дня, и из-за этого она становилась сексуально ненасытной и возбудимой сверх всякой меры. Но я, сосредоточенный на своей задаче, не осознавал этого, даже когда она пожирала меня своими голубыми глазищами. Я не мог оторвать взгляда от кофеварки. Вот и дошло до этого, наконец-то. Вверху громыхали поезда. Мое сердце дико стучало. Я готов был на решающий шаг.

– Лучше, когда погорячее? – спросил я, думая, что ледяной кофе, возможно, менее ужасен.

Девушка дышала, как загнанный зверь.

– Да, – сказала она, и глаза ее слегка затуманились.

– Я хочу прямо сейчас, – медленно проговорил я, выделяя каждое слово.

– Ах! – сказала она, тотчас вышла из-за прилавка, бросилась к двери, заперла ее и перевернула табличку так, чтобы наружному миру она возвещала «ЗАКРЫТО».

– Пойдемте в заднюю комнату. На мешки с мукой.

– Сойдет и прямо здесь, – возразил я.

– Люди увидят, – сказала она, указывая взглядом на витрину.

– Вы правы, – согласился я. – Пойдемте.

Она повела меня за собой, и я сказал:

– А как насчет кофе?

– Кофе?

– Хочу выпить чашку кофе.

– Сварить? – спросила она, закидывая руки за плечи и удерживая волосы.

– Сейчас сварим, – пообещала она, увлекая меня все глубже в недра заведения.

Мешки с мукой они держали в комнатушке без окон, с одной флуоресцентной лампой да с вентилятором в отдушине над дверью. Кофе я там не увидел и оглянулся в поисках кофейника. Когда я снова посмотрел в сторону мешков, работница пиццерии сидела на них вполоборота, упираясь коленями, и ритмично, словно под музыку, раздевалась, томно раскачивалась, развязывая белые тесемки своего фартука.

Когда, после того как я принужден был впервые за время нашего брака изменить Констанции, наступил вечер, я бесцельно шагал, все дальше углубляясь в Бронкс. Было еще светло, и люди либо обедали, либо косили свои лужайки. Примечательным в отношении климата Бронкса является то, что в январе вы можете вынести на веранду сочный бифштекс, и он через две минуты замерзнет, а в августе можно положить его в том же самом месте на гриль, не разжигая огня, и он сам по себе зажарится. И хотя весна здесь длится не более десяти дней, осень представляется раем, которому никогда не будет скончания.

Ходьба обратила мои мысли к юности, но я все еще был голоден. Почти наверняка за последние два-три часа не миновал я ни единого банкира, ни единого обладателя хотя бы одного места на какой-нибудь захудалой бирже. Ни тебе значков Йельского университета, ни «ягуаров», ни безупречных зубов. Я заметил, что люди поглядывали на меня враждебно. Воспринял это как своего рода возмущение, которое я должен был вызывать у них как выпускник Гарварда, партнер у Стиллмана и Чейза и, ныне, миллиардер, вне зависимости от того, что я по-прежнему оставался курьером филиала компании, вне зависимости от того, что, как и всякий другой, был полностью внедрен в свой «класс» – иначе говоря, в свою эмоциональную родину, – прежде чем мне исполнилось десять, а мы тогда были довольно-таки бедны.

Я решил, что дело в моей одежде, или, может, в стрижке, или, может, помоги мне Господь, в моем поведении и выражении лица.

Когда принадлежишь к денежной элите, то становишься привычен к определенной враждебности со стороны неимущих. Но я совершенно не знал, что дети разбегались по домам, когда я проходил мимо, а женщины смотрели на меня в страхе потому, что сзади я весь, от пяток до макушки, покрыт был мукой, так же как и мои волосы, лицо и шея. Я выглядел как призрак прошедшего Рождества.

Пока я шел, у меня возник план. Благодаря удаче или помехам я так и не выпил кофе, и недавняя моя попытка согласиться с Констанцией, сдаться тому, что она рассматривала как нормальную жизнь, но что сам я воспринимал как серьезную пагубу, способную до неузнаваемости исказить мое естество, провалилась. Я не только не смог выпить кофе, я не смог даже приблизиться к нему на три метра.

Единственный для меня способ достичь «нормы» состоял в том, чтобы прибегнуть к помощи силы. Сила – замечательный инструмент, и когда она угрожает жизни, то пробуждает способности, спавшие в душе как некие великаны. Идея моя была проста: я подкуплю полицейских, чтобы они силой принудили меня выпить чашку кофе. В конце концов, у них есть пушки, и всем хорошо известно, что за соответствующую сумму они сделают поистине все на свете. Управляющая офисом у Стиллмана и Чейза ежемесячно навещала капитана в участке и всякий раз доставляла ему несколько тысяч долларов для «фонда».

«Зачем вы относите ему деньги?» – спросил я у нее, и она объяснила, что это делается для безопасности наших курьеров и гладкого прохождения наших операций. Она обычно наносила капитану визиты вежливости и вручала ему двести долларов для благотворительного фонда. Он благодарил ее и выходил из комнаты, чтобы положить деньги в сейф участка. Оставшись одна возле маленького стола, управляющая выдвигала единственный ящик, набивала его тысячами долларов в десяти– и двадцатидолларовых банкнотах и захлопывала. При этом звуке капитан снова появлялся в комнате, благодарил ее еще раз за тот вклад, который он только что поместил в сейф, и пожимал ей руку. Тот факт, что в ящике постоянно обнаруживались огромные суммы, капитан объяснял для себя чем-то вроде чуда.

Когда в Нью-Йорке умирает богатый человек, у которого нет родственников, чтобы позаботиться о его делах, полицейские опечатывают дом, но лишь после того, как его разграбят. Иногда они возвращаются ночью и взламывают печать, чтобы забрать что-то, что в спешке было забыто. Они, однако, не любят говорить о таких вещах, ибо чувствуют, что это оскорбляет их достоинство.

К великому моему изумлению, полицейские сами подъехали ко мне, когда я шел по улице, и сбросили скорость, приноравливаясь к моему шагу.

– Ты сам залезешь в машину или нам за тобой сначала погоняться? – спросили меня изнутри.

– Прошу прощения? Не могли бы вы повторить?

– Что предпочитаешь – смирительную рубашку? Или будешь сотрудничать?

– Вы прочли мои мысли, – сказал я. – То, о чем я думал, было настолько мощным, что привело вас ко мне, но только не надо вставать на дыбы, прежде чем мы заключим соглашение. Кроме того, я не хочу иметь дело с кем-либо в чине ниже капитана.

Я запрыгнул в машину и смеялся всю дорогу до участка. Там, когда они надевали на меня наручники, я попросил оставить руки спереди, чтобы я смог выпить эту чашку кофе.

– Эту чашку кофе?

– Да.

– Что это значит – выпить эту чашку кофе? Вы американец?

– Конечно. Разве не похож?

– Нет.

– И кто же я по национальности, по-вашему?

Дежурный сержант осмотрел меня с ног до головы.

– Псих, – сказал он.

Я попал в беду. Они наплевательски отнеслись к моей просьбе и, зарегистрировав меня как нарушителя общественного порядка, швырнули в «обезьянник». Единственным другим его обитателем был бородатый старец с розовой культей вместо правой кисти. Он очень походил на Санта-Клауса, но глаза его были полны ужаса. Видно было, что он никогда не переставал бояться, что переключатель страха в его мозгу каким-то образом намертво замкнулся и что эта простая, казалось бы, неурядица стала причиной его падения.

– Вы боитесь слонов? – спросил я.

Он испуганно кивнул.

– А метеоритов вы боитесь?

Он снова кивнул.

– А картонных коробок?

Он содрогнулся от ужаса.

– Вы боитесь меня так же?

Он старательно, страстно даже, затряс головой.

– Это не важно, потому что я не причиню вам вреда. Вы боитесь меня, потому что я здесь. Вы всего боитесь. Стоит вам проснуться, и вы уже боитесь.

Этого он не подтвердил. Мгновение спустя я догадался почему.

– Вы вообще не спите, так?

– Да, – прошептал он. Он боялся спать. Он был как рыба. Рыбы, возможно, и спят, но он не спал.

– Но почему вы боитесь меня? – спросил я.