Борис Фальков - Тарантелла Страница 48

Но она уже и сама увидела свою перебравшуюся через бортик конторки, дрожащую от возбуждения лапку.

ДЕСЯТАЯ ПОЗИЦИЯ

Точнее — от напряжения: дрожь была следствием напряжённости борьбы, в которую переросло её прежде бесцельное возбуждение, результатом схватки с непослушной частью тела. И ей просто повезло, что он посчитал эту схватку прежней, с наружными обстоятельствами, а целью движения её руки всё ту же, измазанную его слюной ветошь. О, если б то, к чему так коварно подкрадывалась рука, с её чуть выгнувшимися кончиками пальцев, действительно было всего лишь книжкой, если б так! Но она-то сама уже сообразила, из-за чего идёт схватка.

Пусть и с опозданием, но она узнала, и у неё сразу похолодела диафрагма, что борется с чудовищным желанием коснуться самого хозяина книжки. Его тонких, не очень густых волос, упавших на высокий бледный лоб. А после этого положить всю ладонь на этот лоб, так, чтобы его охватить буграми Венеры и Юпитера целиком. А потом опустить ладонь ниже, прикрыть ему веки, но перед тем, разумеется, убрать эти его очки…

И ещё она обнаружила, что задыхается. Но в этом-то как раз не было ничего удивительного: похолодев, диафрагма утратила эластичность, дыхательные мышцы перестали сокращаться, а лёгкие растягиваться. Затвердели плевральные мешки. Слиплась, и не желала больше разлипаться трахея. В альвеолах, она ясно это ощущала, рождались и тут же лопались пузыри: вместо обмена газов там явно происходил обмен жидкостей. Из всех этих жидкостей, конвульсивно содрогаясь, лёгкие тщетно пытались извлечь кислород. При отчаяннейших попытках вдохнуть насильно новый воздух, ей удавалось добиться лишь гневного клокотания, подобного кипению вулканической плазмы. Кажется, ей не удалось сделать и самого малого: при каждой такой попытке не разевать и захлопывать бесстыдно, подобно раскоряченной на электродах дохлой лягушке, рот.

Всё это было, увы, чересчур ей знакомо. Изученное до мелочей ещё в детстве, сладострастно пытавшее её чудовище с таким лаконичным, таким прекраснозвучным именем, какое носят только боги или их подруги, так похожим на название траурного, последнего цветка года, это чудовище снова встало перед нею. Громадной горой встававшее тогда перед нею, такой крошечной и беззащитной, обстававшее её справа и слева, и сзади, чтобы навалиться всей тушей и, посапывая, душить, то исчадие тогдашних астматических ночей воскресло. И вот, опять набросилось на неё, чтобы снова изнасиловать и пожрать её. Сейчас ещё отвратительнее чавкая, теперь уже не только ночью, а и среди дня.

Оно не умерло и не ушло, астматическое чудовище, и никуда уходить не собиралось. Оно лишь продлилось во вчерашней ночи, длится и сейчас, в продлившем ночь дне, под покровом дня. Значит, эта ночь даже и не собиралась кончаться, она никуда не ушла, как и все другие ночи, никуда не сбежала — и от неё никуда не убежать, и, значит, впереди ещё много таких ночей. Собственно, одна такая ночь, и она повсюду и всегда, спереди и сзади, пусть иногда и наряженная для обмана в кружевное подвенечное платьице: в белый день. И от неё не убежать никуда, вся эта неначинаемая и нескончаемая ночь — его, никуда не сгинувшего чудовища, длящееся в будущее и прошлое смертное дыхание, подобное утробному дыханию ненасытной ехидны. Ты ведь узнаёшь его, малышка: если вдох носом — то чавкает и хмыкает в гайморовых пазухах, если выдох ртом — то свистит и клокочет на дне лёгочных мешков. Именно так и принято произносить его имя, вдохом и выдохом, аст-ма, не произнести — высвистать и выхмыкнуть его. Со смешком, забавляясь игрой, с хохотом покачать скрежещущие качели, туда-сюда: отвалить и привалить могильную плиту.

Но его узнают не по имени, по одному лишь приближению, по предвестнику: потребности коснуться не холодного, придавленного плитой мертвеца — живого тёплого тела. Тяге провести ладонью… так ли уж всё надо вспоминать сейчас? Достаточно и этого, чтобы сказать себе правду: существование предвестника безжалостно свидетельствует, что следующее за ним чудовище — не причина тяги, желания, продолженного движением ладони к тому, что оказалось под рукой, чтобы… нет, не только лишь бесконечно гладить, ещё и ещё скрести и без того растёртые до крови участки кожи! У этого движения вообще нет причин, лишь мотивы, один исчерпывающий мотив, и оно лишь адекватно передаёт его: стремление воткнуть ногти и обнажить скрываемые под кожей кровавые язвы, выдавить эту кровь наружу, чтобы, наконец, лизнуть её. Чтобы вонзить зубы в обнажённое мясо, пожрать его.

О, конечно же, нет! Эта тяга, этот предвестник совсем не новость, он старый добрый знакомый. Но на этот раз его сила, соразмерная мощи откровения, поражает тебя так, что вынуждает приостановить, прервать движение руки. Чего не смогла сделать вся твоя отчаянная с нею борьба. Принуждает застыть в этой неустойчивой комичной позе: словно текучей массе приказано вмиг остеклениться, приказано стать статуей.

Вмешательство, внезапное нападение этого мощного откровения тождественно грозному окрику в ночи. Тебя требуют к ответу вместе с этим жалким очкариком за стойкой: как смеешь ты слушать писклявого болтуна, когда тебе дан голос рыкающий! Что скажешь теперь, умерли боги, которых вы оба так торопитесь хоронить, разве они не настолько живы, чтобы пожелать вмешаться в ваше дело? Их жизнь и желание опускаются с небес на землю и входят в твоё тело живым рыканьем ночи, наполняют содержанием вскрывшиеся там пустоты. Это оно взбухает там, клокоча подобно вулканической грязи в фонтанах гейзеров. Это содержание не нуждается в словах, потому не спрашивай и об имени его. Ибо и стремление, и желание, и жажда — лишь бледные отзвуки того имени. Не нуждается оно и в мысли, а только в позе и движении. И вот оно, то и другое, уже заключено в твоей руке: о, лишь коснуться его, протянув лапку над стойкой! О, лишь напасть на него, навалиться на него горой перевалившего через стойку всего тела! Подобно тому, как через земные горы переваливают, чтобы навалиться и объять долину, горы небесные: одним приближением своим разоблачающие, прорывающие плеву фальшивого тумана, мощные морские облака.

Получив данное тебе откровение, осознав это непредусмотренное преображение первоначального твоего намерения, ты, конечно же, впадаешь в панику. Дрожь руки передаётся всему телу, застывшему в неустойчивой позе. Нога, чтобы сохранить равновесие и не дать телу упасть, выдвигается вперёд, попутно ударив в стойку коленом, как в громадный тамбурин. Ты невольно оглядываешься, не услыхал ли этот гром кто-нибудь ещё. И вот, одна поза сменяется другой так быстро, что сама их перемена рождает подобие не знакомого тебе, но совершенно необходимого тебе движения. Ещё немного — и оно наладится вполне, наладится весь пляс.

Эта цель была бы достигнута уже сейчас, если бы все позы так же плавно перетекали одна в другую, а не оставались такими ограниченными, не были бы отделены одна от другой. Пусть одним только мигом — но чётко отделены. Возможно, это место не вполне соответствует показу всех твоих достижений, для него требуются другие декорации, и другие соучастники действия, и более значительная аудитория. Ну да, только этого тебе и не хватало: сплясать всерьёз перед ним одним. Заткни уши, не слушай его соблазняющей тебя музыки, в вязкую паутину которой ты влипла, безмозглая моль! О, да, это опасное сочетание: гипнотизирующее пение без слов из магнитофона, сопровождающее речь его хозяина, тоже — не содержащую в себе почти ни одного внятного слова. А если и содержащую одно какое-нибудь — то лживое. Ну-ка, поворачивай оглобли, кобылка, если ты этого не сделаешь сама, это сделают за тебя. Насильно, как это было проделано с тобой совсем недавно, да и до того — не однажды, неужто уже успела позабыть? Но сейчас тебе будет куда больнее, чем в прошлый раз, чем всегда.

— Ваш гневный Ахилл — обыкновенный эпилептик, — удалось ей прохрипеть. — И гомосексуалист, это ни от кого не секрет. Только совсем некультурный человек может испугаться такого. Чем ссылаться на него, лучше б перечитали учебник школьной физики для начальных классов. Уже там отделено движение качения от всех других. И такими словами, с такими иллюстрациями, что и слепому Гомеру станет тошно… понятно. А божественные ваши копья нарисованы со всеми подробностями, до последнего волосика, в другом учебнике, анатомии. Смотрите главу: мужские половые органы. Внятное описание для вас, для всякого, кто не знаком с тем, как они функционируют — приложено.

Сквозь внутренний шум в ушах она слышала извне голос совсем чужой, змеиный шип и сопровождающий его присвист: так рассохлись и растрескались её обезвоженные связки.

— А если вы нормальный язык понимать разучились, и предпочитаете богохульствовать при помощи аллегорий — то пожалуйста, вот вам моя аллегория. В ней намного правдивей описываются ваши мёртвые боги с их мощью. Она не из Физиолога, нет, из Metamorpho… не Ovidius Naso ли, кстати, у вас под рукой? Ну и не важно, я и так отлично помню эту сказочку ещё одного эпилептика, можно подумать — все они пишут книжки, которого выгнали на край света и заперли там, чтоб он не смог больше… появляться в обществе нормальных людей на их родине. И правильно сделали.