Павел Вежинов - Весы Страница 48

– Пожалуйста, проходите, садитесь, – предложил I он. – Не выпьете ли кофе?

– Нет-нет, спасибо! – решительно заявил я.

Только теперь я заметил, что в кабинете есть второй человек. Обыкновенный невзрачный человек в довольно поношенном костюме и в потрескавшихся ботинках, которые он даже не находил нужным спрятать под стул.

– Это инспектор Кутенков, – представил его юрисконсульт. – Из института страхования. Ему нужна небольшая справка.

Я еще раз оглядел инспектора. Не знаю, сколько народу он застраховал за свою жизнь, но застраховать себя самого явно не сумел. Инспектор полез в сумку и достал оттуда два документа – страховательный полис и доверенность. Страховку против несчастного случая я оформил лет пять-шесть назад, а доверенность выдал Лидии в прошлом месяце. Будто предчувствовал несчастье – теперь мне должны были выплатить значительную сумму.

– Эти подписи ваши? – спросил инспектор.

– Да, мои, – кивнул я.

– Но они совсем не похожи! – констатировал инспектор, как мне показалось, довольно злорадно.

Я и сам видел, что они действительно непохожи. Но обе подписи были мои – это я знал хорошо.

– К заявлению я приложил медицинскую справку. Я три месяца был в полной амнезии. Разве я могу припомнить свою прежнюю подпись?

На лице инспектора проступило легкое огорчение. Служебная бдительность явно сделала холостой выстрел. Дело кончилось тем, что я подписал в его присутствии новую доверенность. На этот раз обе подписи полностью совпадали. Инспектор неохотно извинился и ушел.

– Я очень рад, товарищ генеральный директор! – непринужденно улыбнулся Радков. – Значит, скоро вы снова вернетесь к нам?

– Вряд ли это будет скоро, – ответил я. – Сначала следует полностью восстановить здоровье, а там будет видно.

Я знал, с какой точностью он передаст мои слова Камбурову, и постарался выразиться как можно осторожнее. Я смутно ощущал, что не следует давать им карты в руки, если у них уже наготове какая-нибудь комбинация. И только я собрался уходить, как он опять остановил меня:

– Извините, чуть не забыл… Христофор просил передать, чтобы вы зашли к нему, если у вас будет время.

Я ограничился кивком и вышел. И нерешительно остановился в коридоре. Кабинет Христофора всего в десяти шагах, надо немедленно вешать. Но в эту минуту мне ничего не хотелось решать – любое решение казалось мне неприятным принуждением. Я понимал, что Христофор знает или подозревает, что к чему. Все еще тяжело было вспоминать яростные слова Лидии о достоинстве и в то же время я не мог согласиться с ее представлением о достоинстве. Все, что произошло в ту страшную ночь, было для меня так же понятно, как и чуждо. Так же неожиданно, как и заслуженно. Но все же я не мог сделать вид, что ровно ничего не произошло.

Когда я вошел в кабинет, Христофор медленно встал. Взгляд у него был лихорадочный, быстрый, смотрел он прямо мне в глаза. Я не ожидал, что он так легко выдаст себя. Смутная, неосознанная радость, облегчение и испуг – вот что было в его взгляде. Он почти мгновенно овладел собой, улыбнулся и заговорил как ни в чем не бывало.

– Ну-у, наконец-то! Где ты пропадал?

Я присел к его столу. Нет, не хотелось, чтобы с первой же минуты между нами встала фальшь, чтобы мы начали изучать и проверять друг друга.

– Я не пропал, – ответил я. – Скорее, нашелся. Ему ничего не оставалось, как держаться по-мужски.

– Я этого ждал, – кивнул он. – Я все время был уверен, что ты восстановишь память. Что ты вспомнишь все.

– Хочу тебя предупредить, что ты не обязан давать мне никаких объяснений. У меня достаточно воображения.

Он немного помолчал, потом сказал:

– Нет, воображения тебе не хватает! Как ни странно это тебе покажется…

– Вечная история, – кивнул я. – Человек не гоняется за истинами, которые ему неприятны. Или могут подорвать его уважение к себе.

– Может быть, и так… Но это не самое важное. Дело в том, что человек таит в себе много такого, о чем даже не подозревает. И эти скрытые стороны души иногда преподносят ему жестокие сюрпризы!

– Да-да, знаю, – кивнул я, – сейчас мы опять начнем про бесов…

Он явно смутился.

– Неужели ты помнишь этот идиотский разговор?

– А разве ты его не помнишь? – удивился я.

– Пусть, так даже лучше, – кивнул он. – По-моему, принцип есть принцип. Поступки человека редко соответствуют его душевному содержанию. Они скорее призваны скрыть это содержание.

– Ох, уволь от твоих теорий, надоели! – вздохнул я. Христофор посмотрел на меня чуть ли не с мольбой.

– Если хочешь, я не буду?

– Да нет, давай! Мы уже начали этот противный разговор.

Он так мучительно сглотнул, что мне просто стало его жалко.

– Давай, давай! – поощрил я его.

– Видишь ли, Мони… Идее зла мы противопоставляем идею добра – так? Конечно, так, в этом смысл всей человеческой морали. Я серьезно спрашиваю тебя: а что противопоставить идее добра?

– А зачем надо противостоять добру? – я разозлился. – Чтоб раздражать друг друга?

– Я не хочу тебя раздражать! Прошу тебя, если это тебе неприятно, я тут же замолчу.

– Да, я раздражен!

Он откинулся на спинку кресла. Я поразился, какой у него беспомощный вид. И все же решительно встал и пошел к двери. Может быть, этим я мстил ему, но в ту минуту я этого не сознавал.

– Подожди! – сказал он.

Я остановился и обернулся назад.

– Дело в том, что я не хотел причинить тебе зло! – сказал он. – Когда-нибудь ты это поймешь! Это все! До свиданья или прощай, как угодно.

Я взорвался.

– Что ты хочешь сказать? Что ты пожертвовал собой, чтобы избавить меня от Лидии? Ты это хочешь сказать?

Он посмотрел на меня с глубоким недоумением. Я тут же понял, что сказал не то.

– Да нет, что ты? Откуда такая идиотская мысль? Чем я превосхожу Лидию? И чем превосходишь ее ты? В любом случае она лучше нас обоих. Вот это я и хотел тебе сказать: добру можно противопоставить справедливость. Или человечность, почем я знаю. Я и без того запутался.

Я вернулся и спокойно сел на место. – Продолжай.

– Старикан, я не собираюсь оправдываться! – сказал он. – Но не хочу быть чернее, чем я есть на самом деле. Все здесь знают, что я – твоя креатура. Что я получил от тебя? Я бы сказал – все! Без твоей помощи я бы сейчас был самым обыкновенным ничтожеством! Конечно, я не был трутнем, не прятался за твоей спиной. У тебя эти номера не проходят. Я платил если не другим, то полной лояльностью. И все-таки подумай, старикан! Ты всегда стоял надо мной, и я всегда должен был получать от тебя и большое, и малое! Ты – сильный, ты – привилегированный, ты – благодетель! А какая разница между благодетелем и господином? В принципе, почти никакой!

– Я думал, мы просто друзья, – сказал я.

– Да! В твоих глазах – да! Но в моих глазах, по-видимому, было не так! Мир благодетелей несправедливый мир, вот что я хочу сказать. И | получается, что в душе у меня накопилось. Как у Адама, который предпочел уйти из рая господня… теперь ты понимаешь?

– Да, понимаю! – сухо ответил я.

На его губах заиграла слабая улыбка. По-видимому, мой тон придал ему смелости.

– Действительно, я поступил совсем вульгарно, не спорю! И не стану оправдываться тем, что оба мы были ужасно пьяны! Что не владели собой! Копившееся в душе всплыло на поверхность! И что же случилось, о Зевс? Да то же, что случалось с громовержцем много раз! Ему наставили рога, как последнему пастуху! Теперь ты доволен?

Лицо его просто сияло. Его подлинное лицо. Или человеческое лицо, если вам нравится его позиция.

– Вполне, – спокойно ответил я. Встал и ушел.

Моя жестокая мозговая коробка снова заработала безостановочно. Но теперь безупречный порядок мыслей не вел никуда. Он просто терялся в каше воспоминаний. Я снова оказался в каком-то хаосе, из которого не было выхода. Сомневался во всех и во всем. Не мог отличить ложь от истины. И уже не удивлялся тому, что люди не способны анализировать и познавать самих себя.

Сократ, бедный старичок, думал я иногда по ночам. Самый добрый и самый несчастный в кавалькаде сытых и самодовольных философов, у которых головы уходят выше облаков, выше самых высоких Атласских гор. Каждый из них близоруко смотрел на эти горы и думал: Я куда выше. Еще бы: я – Всемогущая Мысль! Я Властелин Знания! Я Повелитель мира, сын Мудрости, брат Судьбы! Зачем мне познавать других, пускай другие познают меня!

Так думал даже всеблагий и терпеливый Христос. Смирись, гордый человече, думал я иногда в темные несчастные ночи, сбросив одеяло на пол. В кабинете, который провонял сигаретами и человеческими пороками. Смирись, ступай в зоопарк, как пошел я. Остановись перед унылым павианом с красным задом, который уныло манипулирует своим жалким органом. Видишь складку на его носу? Это не первая складка. Говорят, что самой первой была та, что появилась в мозгу археоптерикса. Хотя и это, наверное, не так. Но последняя складка, последнее звено в цепи – обязательно на твоем носу, иначе и быть не может. Как ни дергайся, не снимешь! Прислушайся хоть раз к голой тыкве, к голосу Сократа. Тот хотя бы доказал самого себя. Он спокойно выпил чашу с ядом, чтобы не подчиняться человеческим самообманам.